Сколько стоит ночь с женщиной? Шлюхой? Здесь просто. Королевой? Уже сложнее.
Потраченное время можно оценить в пару сребреников. Может, в пять или даже десять, если у королевы много дел, а она их тратит попусту. Еще с десяток за ее внимание и слова. Учитывая то, что под словом «ночь» далеко не подразумевается «спать», то они будут много говорить. В полсотни серебряных монет можно оценить старания скрыть неприязнь и, возможно, отвращение. Правда, капитану можно предложить на этом сэкономить. Да как и на всем перечисленном, ибо все это мелочи, пылинки, покрывающие ядро сути тонким слоем.
Дени с прискорбием понимала, что не может предложить все по отдельности, не может сторговаться, чтобы оплатить перевозку кхаласара всем, чем угодно, кроме непосредственно совокупления. Без него «ночь» теряла всякий смысл и не стоила ни гроша. А «ночь со смыслом» благодаря Ноарису Манукато стала серьезной валютой и легко обрела стоимость. Точную, до золотого дракона. Три тысячи. Ровно. Ни больше, ни меньше. Вот столько стоит ночь с Дейнерис Таргариен. Дорого для шлюхи, дешево для королевы.
Все можно познать в сравнении. Может, стоит предложить Манукато вместо золота и одной ночи две ночи без золота? Судя по его расценкам, двух должно хватить с лихвой, Дени даже переплатила бы.
Вздор.
Манукато был в не менее бедственном положении, чем кхалиси, это было отчетливо видно по его поведению. Ему нужны были деньги, но предложенного было мало, чертовски мало, однако больше, чем ничего. А в доплату можно было попросить что угодно, но что? Обещаний? Дракона? Очередной кулон на волосы из костяшек мизинца кхалиси? Ответ был до примитивности прост. Женщину. И он так и поступил, оправдывая ее ожидания.
Сейчас можно было ясно представить, как на самом кхал Дрого был богат.
Ноарис же не был богат. Все его ценности заключалось в его личности, наличии корабля и власти над ним. Его предложение попахивало шантажом, но таков уж мир. Каждый, кто готов ответить за свои поступки, в праве добиваться желаемого любым путем, будь это ложь, убийство или постель. Последнее, между прочим, самое безобидное, ибо вреда от него не так уж и много. Всего лишь клеймо продажной девки, королевы-шлюхи, да и еще в качестве бонуса воспоминания отвратительной ночи в постели с мужчиной, которого не любишь и не хочешь. Или?
Взгляд Манукато ослепил разум Дейнерис яркой вспышкой гнева к себе вперемешку с озарением, которое открыло ей глаза: как она слепа была до этого! Она смотрела, но не видела. Дени смотрела на Ноариса Манукато как на владельца корабля, человека, требующего денег, похотливого, эгоистичного и алчного, как и все остальные. Но теперь она видела в нем мужчину. Да, мужчину в первую очередь: высокого и красивого, темпераментного, как море, влекущего, как легкий морской бриз, ароматного, как тысяча распустившихся бутонов роз. Даже сложно представить количество женщин, побывавших под его обжигающим обнаженным телом, вопящих от экстаза и расцарапывающих ему спину. И даже это число нужно удвоить, чтобы вообразить тех, кто готов это сделать или повторить. А потому он, возможно, предложил Дени расплатиться собой далеко не ради ублажения своей плоти и похоти, а просто потому что видит женщину в ней, красивую женщину, которую можно хотеть, которая к тому же королева. И она могла легко стать одной из тех, кто вкусил огонь его тела, но не безвозмездно, а за хорошую плату - неоценимую помощь, которую кроме него дать никто ей не мог. Дейнерис всего лишь нужно было дать согласие, произнести короткое да, кивнуть или улыбнуться... Проще некуда. Но.
Сир Джорах Мормонт.
Как же тебя угораздило поцеловать Дейнерис именно сегодня? Будучи в неведении, ее совсем не тревожили бы сомнения. А так она знала истину, пусть лишь поверхностно, но этого было достаточно. Она опасалась реакции рыцаря. И картина размазанных по стене мозгов Манукато дополнилась ее собственными мозгами и кровью на стене, более алой. Шедевр страстного художника.
Опять вздор.
Дейнерис Таргариен - королева, а сир Мормонт - ее рыцарь, ее медведь. И больше всего на свете сейчас ей хотелось не уплыть из Кварта, а всего лишь не причинить и без того покореженному судьбой сердцу Джораха боль.
Но вспышки эмоций медленно потухали. От Дейнерис ждали ответа, а она все тянула паузу.
Перед ее глазами было поле для игры в кайвассу с тремя фигурами: черной и двумя белыми. Черная преграждала белым единственный путь через горы, а у белых было слишком мало сил, чтобы одолеть ее. Но попытаться они могли, могли рискнуть и выиграть, а могли найти свой шах и мат. Но в любом случае им нужно было либо пробовать, либо сдаваться.
И Дени выбрала тактику.
- Капитан Ноарис Манукато, - она произнесла это тихо и мелодично, заглушая согласные и выдохнув при этом так, что серебряные монеты на его бородке звякнули друг о друга. - Мне нравится Ваше предложение. - И уголки губ едка скользнули вверх, подбородок приподнялся, а глаза, все это время широко распахнутые, прикрылись наполовину украшенными ресницами веками. - Однако, - подбородок вновь опустился, а глаза раскрылись, - я попрошу Вас оставить меня с сиром Мормонтом наедине. - Как ей сейчас хотелось посмотреть на Джораха, как ей хотелось, но она не могла себя заставить. - Всего на пару минут. А после Вы услышите мое решение.

Жесткий властный взгляд Манукато казалось пил с лица Дейенерис Таргариен эмоции, стучался в каждую частичку ее существа, желая получить ключик к ее тайнам и секретам. Воздух в комнате внезапно загустел, стало жарко и душно, будто здесь уже предавались неистовым взаимным ласкам мужчина и женщина. Глубоко вздохнув, капитан, наконец, отстранился от молодой женщины, адресуя уже тяжелый взгляд рыцарю, но вновь поворачиваясь к Дейенерис, для которой у него были совсем другие взоры... Тягуче-завлекающие, глубокие, пронзающие насквозь.
- Я оставлю вас, - кивнул он королеве и покинул покои, оставляя за собой след из ароматов специй и вареной кожи; тихой симфонии позвякивания оберегов и скрипа сапог.
На пороге он вновь обернулся, чтобы, улыбнувшись кхалиси и ее рыцарю, слегка поклониться, после чего исчез, аккуратно затворив за собой двери.

Казалось, будто он спит. Потом стало казаться, будто все, что происходит здесь - придумано каким-то злобным, коварным шутником нарочно и сейчас он, наблюдая за тремя фигурками с незримой высоты, коварно улыбается, упиваясь их примитивной глупостью. Глупостью и слепотой - сыграть с которой оказалось так незатейливо легко и просто, что... даже и не интересно.
Хотелось зажмуриться - и вновь открыть глаза в надежде, что все окажется лишь дурным сном. Потому что только в дурном сне все может быть так запутанно, так нелогично - и так неподконтрольно тебе. Можно кричать в голос - но никто не услышит этого, можно бежать - но ты не сдвинешься с места, можно рубить направо и налево, но твои враги будут снова вставать.
Манукато мог вновь отказаться от предложенной цены. Мог назвать свою - чуть более высокую. Торг мог продолжиться - и продолжиться звоном золотых монет, но то, что произошло вместо этого, положило начало некому процессу в сердце рыцаря - так рушится большой и красивый карточный домик, из которого чья-то рука вытащила карту, всего одну... Но из самого его фундамента.
Капитан казался Мормонту фальшивым. С ног - до головы, словно ожившая кукла. Бряцанье побрякушек, странные с точки зрения Джораха реакции, странные слова и странные взгляды. Или это он умудрился растерять весь свой рассудок за какие-то несколько минут?... Он не удивился бы этому.
Обращенные к нему слова Ноариса звучали для слуха рыцаря подобно гавканью мелкой собачонки, визгливой и жалкой - при всем желании Мормонт не видел в нем сейчас не то что противника, но и вообще мужчину. Попытка схватиться за кинжал, гордо вздернутый подбородок... кому и что здесь пытаются доказать? Стоит сиру Джораху лишь захотеть, стоит только дать волю эмоциям - и капитан свалится в лужу крови, что тогда он начнет говорить и как? Одним богам известно, как может потемнеть в глазах у мужчины, что считает оскорбленным себя и ту, что дорога ему - и тут остается только два пути. Либо дать волю чувствам, либо запереть их - а ключ выбросить в быструю, ревущую водопадами горную реку. Он не спешил предпочитать что то конкретное в момент, когда ожидал от Ноариса Манукато конкретного ответа – сойдутся они на трех тысячах или же нет. Мормонт готов был силой вытрясти из короля Кварта Ксаро Ксоан Даксоса недостающие одну, две или даже три тысячи драконов, если только это будет угодно капитану «Дохлого Кракена». Но видимо, не так уж принципиальна была для него эта сумма, а для Дейенерис – способ расплаты, если она задала капитану вопрос, смысл которого Джорах Мормонт упорно отказывался понимать целую минуту. Целых шестьдесят секунд. Вечность.

Так падают на голову дождевые капли, по одной, долго и методично – до тех пор, пока течение времени не начнет сводить тебя с ума. Одному не нужны были золотые драконы, а второй, скорее всего не нужна была репутация. С чего он решил так? Извольте... Не вечность же Джораху Мормонту оставаться идиотом, которого так легко ослепить фальшивой золоченой пудрой… Бросьте. Не стоит ничего объяснять. Или он не видел и не слышал всего, что происходило прямо на его глазах?
Ноарис Манукато. Капитан корабля. Еще минуту назад он уверял Дейенерис и сира Джораха в том, что двух тысяч драконов недостаточно ему для того, чтобы вообще вывести корабль в море. Не потому, что он не хочет этого сделать за такие деньги или не готов помочь королеве, вняв ее детским мольбам – а потому, что это невозможно физически. КАК, как может помочь ему в этом ночь с королевой-шлюхой? Неужели ее стоны наполнят попутным ветром паруса корабля, а поцелуи помогут Манукато заплатить за стоянку? Ночь с высококлассной продажной девкой, за такие деньги – это роскошь, и капитан Ноарис САМ платит Дейенерис Таргариен за эту роскошь недостающие три тысячи драконов. О чем это говорит? О том, что деньги у него есть. О том, что он лжет – лжет им обоим, о том, что каждый его жест, каждый взгляд несут в себе такое чудовищное оскорбление, что ни мылом, никакими другими средствами ты никогда, никогда, никогда не смоешь его с себя. Понимает ли это Дейенерис? Должна понимать, если рассчитывает когда-либо стать королевой. Почему тогда сир Джорах не видит в ее глазах гнева? Почему не слышит его в ее голосе? Почему даже тени возмущения не проскользнуло в ее чертах?
Она спокойна и даже мила так, как будто именно это и ожидала услышать от Манукато, и наконец… услышала то, что хотела услышать. Какая-то разряженная тявкающая шавка обращается с драконьей королевой как…как… как с низкопробной девкой, как с последней дурой, как… как с грязью у себя под ногами. Не как с женщиной, о нет! Разве так обращаются с женщинами? Носи сир Джорах корону, будь он хозяином положения – он бы заставил этого Манукато ответить им обоим на вопрос, ответа на который они так и не получили – ПОЧЕМУ? Зачем? Зачем он пришел к ним – чтобы оскорбить? Унизить? Одурачить? Первое из двух ему уже удалось – и удалось с лихвой. Королева – которая не видит этого, не королева, так же как и кхал, что не может ехать верхом – не кхал.
Он надеялся, что она видит, потому что сам не мог видеть за нее. Хотел верить в это. Ждал, когда проснется в ней пламя дракона. Но нет. Этого не случилось. И он понял – не случится. Никогда.
Маленький ключик уже летел по воздуху, сверкнув драгоценным металлом в блеске последних лучей солнца… И канул в глубокие воды.
Мормонт больше не пытался удержать той тяжелой плиты, того фундамента, на котором столько времени зиждился смысл всей его жалкой, ничтожной жизни цепного медведя, и когда плита эта пошатнулась…. Пошатнулся и он сам, тяжело опершись локтем о дверной косяк. Она не видела. Не слышала. Иначе все было бы по-другому.
В глазах у мужчины потемнело. «Капитан Ноарис» - мелодично звучало в его мозгу – «Мне нравится ваше предложение. Нравится… Нравится… Нравится ваше предложение»
Медленно, сантиметр за сантиметром, входила в его сердце холодная сталь, убивая на своем пути те огоньки, что частенько искрились в почти синих глазах рыцаря, когда он был в благом расположении духа. В первые секунды он еще хотел отвести от себя это острие – но потом… с каким удовольствием он сам пронзил бы собственную грудь кинжалом! С каким удовольствием вырезал бы из груди все то, что ответно за чувства, с какой радостью убил бы сам себя – ничтожество, глупца и безвольную тряпку, не имеющую сил объяснить маленькой «королеве», что она глубоко заблуждается в правильности своего возможного решения. Что ее пришли унизить, одурачить и поиметь – грубо и грязно, не как королеву и тем более не как женщину, а как последнюю вшивую тварь.
Не будет преувеличением сказать… что Ноарис Манукато прошел сейчас мимо собственной смерти – которой так нагло и уверенно улыбнулся перед тем, как выйти. Бледной, холодной, неумолимой, с глазами синими как лед.
Мормонт и Дейенерис… Снова наедине. Но этот рыцарь слишком сильно отличался от того, который еще пол часа назад целовал любимую в губы, стремясь донести до истинной королевы своего сердца смысл обращенных к ней чувств. Теперь же он смотрел на нее – и не видел той Дейенерис, которую любил. Словно ЭТА была чужая ему. И родной – никогда не была.
- Он лжет.
Голос сира Джораха был глух. Ни горяч, ни холоден… ни прерывист. Глух. Словно это говорил мертвец, а не живой человек, у которого под кольчугой бьется горячее сердце.
- Что Вы хотите ему ответить?
Она убивала его. Так быстро, что он удивлялся этому сам. Что же... он почти знал ее ответ. Если он прав... тогда ему не нужно от нее ничего. Ни любви, ни дружбы, ни снисхождения, ни тем более , жалости. Смерть - самое милосердное, что она способна ему предложить.

Дверь закрылась. На Дени обрушился ливень эмоций, облив ее кипятком ярости и льдом унижения. Она не удержала и выплеснула их, содрогнувшись всем телом, до боли сжав кулаки, исказив лицо под гнетом гнева и отчаяния, издала короткий едва слышный стон, в котором было все, что она хотела сказать Манукато.
- Он лжет.
- Джорах, - шепнула она, смотря ему в глаза.
Ее рыцарь, ее опора, был как всегда холоден и невозмутим. Она поняла, что если он не поддержит ее сейчас, то она упадет и разобьется, как в прямом, так и в переносном смысле. А потому сделала шаг к нему, еще шаг… Она не скрывала эмоций: брови у переносицы были вздернуты вверх, собрав на лбу морщинки, взгляд отчаянно бегал по его лицу, ища понимание и поддержку.
- Что Вы хотите... - ее ладони мягко легли на его лицо, пригладив светлую бороду, - ему ответить? - большой пальчик правой руки скользнул по его скуле и остановился на губах, едва дав договорить последнее слово.
- Джорах, - все так же тихо повторила Дейнерис, запирая подступавшие слезы частым морганием. – Послушай меня… - Она старалась говорить быстро и четко, боясь не успеть и до взрыва эмоций, что требовали немедленного выхода. – Меня уже продали однажды, - сердце защемило от воспоминаний, пальцы рук дрогнули. - Впредь кхалиси больше не продается. Даже за горы золотых драконов, как и не продаются мои дети! – брови сдвинулись к переносице, уголки губ опустились в отвращении. – Никто, слышишь, никто не может купить меня, даже самый красивый и богатый мужчина мира! – она отняла свой палец от губ мужчины и провела рукой по виску, волосам и уху. – Никто не проведет со мной ночь, если я этого не буду хотеть… - Взгляд женщины устремился в пустоту, хоть глаза и были обращены к Джораху. – А Манукато… - При этом она чуть прищурилась. – Ему нужно сказать то, что он хочет услышать… - Она вновь взглянула в глаза Мормонту своими фиалковыми глазами, полными грусти. – Но это будет ложью, - Дени будто оправдывалась. Безысходность - это она заставляла Дени лгать капитану и скрывать эту ложь. – Я хочу сказать ему, что сейчас он получит половину золота, а после прибытия в Залив Работорговцев остальное и… - ком встал в ее горле, она с трудом сглотнула, - и меня. – Это прозвучало как приговор, Дени заставляла себя говорить дальше, понимая, что если остановится, то больше не сможет продолжить. - Но он не получит того, чего хочет. Уже на суше мы предложим ему все золото, которое у нас есть, предложим помощь, предложим все, что можем ему дать… А если ему будет мало… - Левая рука скользнула на плечо, правая вниз, и Дени крепко ухватилась за висящий на левом бедре меч своего рыцаря, ощутив пальчиками холод стали и смерти, посмотрела вниз на его рукоять, чуть наклонив в свою сторону.
Разве мужчина одной своей похотью может заслуживать смерть? Отнюдь. А вот похоть, алчность, жадность, эгоизм… Да, таковыми были практически все капитаны, с которыми Дейнерис успела пообщаться, но ни у кого из них не хватило наглости предложить ей расплатиться собой. А Ноарису хватило.
Внутри все сжалось от боли и унижения. Дени была готова выхватить этот меч из ножен и, распахнув дверь своих покоев, погрузить его в тело самовлюбленного напыщенного павлина, который стоял сейчас за дверью, выпушив хвост от восторга.
Но у него был корабль. А у Дени его не было. У нее были жалкие деньги, драконы и собственное тело, все остальное не было валютой, которую принимали.
При этой мысли тело Дени вновь пронзила очередная судорога, пальцы одной руки впились в мужское плечо, кисть второй крепче сжала сталь, губы растянулись в изуродованной пламенем ярости улыбкой, обнажая с силой стиснутые зубы. Она зажмурилась, сдвинув брови, ноздри напрягись при резком выдохе, зубы скрипнули друг о друга, и тут Дени ощутила ручеек влаги, что родился во внутреннем уголке глаза, скатился вдоль носа, по его крылу и повис на верхней губе хрусталиком горя и отчаяния. Дени поняла, что все силы ее иссякли, она не могла больше себя сдерживать, потому уткнулась носом в плечо Джораха, прижимая его к себе ладонью, нечаянно всхлипнула, как ребенок, нехотя, но она не боялась больше проявлять эмоций. Всхлипнула еще и ощутила кожей лица, как вся ее оскорбленная душа, вся ее ненависть и боль полились через глаза, образуя большие горячие слезы, размывающие реальность и чувства, стирающие должности и титулы, смывающие всю грязь, которой Дени была забрызгана.

Он оставался внешне спокойным, когда она сжала, застонав, кулаки; даже правдивость эмоций, исказивших черты лица кхалиси, не могла теперь так просто тронуть закованного в броню холода и тупого равнодушия к происходящему, сердца. Дейнерис подступала к сиру Джораху, словно живое олицетворение его проклятья - и это проклятье снова стучалось в его дверь, билось раненой птицей, пытаясь прорваться сквозь железную, усеянную колючими шипами решетку туда, откуда всего несколько минут назад случайно вылетело, расправив белые крылья. Теперь он видел на этих крыльях кровь - и перья словно летели в стороны ...
Трудно было заставить себя не просто смотреть на нее - но видеть. Хотел ли он вообще видеть? Пустой, лишенный даже намека на какие-то эмоции взгляд скользил по искаженным чертам, коснувшись затем тонкой бледной руки, что тянулась к нему. О том, что перед кхалиси не каменная статуя, не глыба льда, не Иной, лишенный самой своей сути говорило лишь тепло тела мужчины и пульсируящая бледно-голубая жилка на виске. Она просила у него тепла поддержки, просила сочувствия... всего того, что может дать лишь любовь и только одна она. Никогда, никогда, никогда подобные чувства не рождаются просто так; никогда они не валяются на дороге, никогда и ничем их нельзя купить, и нельзя вызвать их просто так, по сиюминутной прихоти - на время. Она тянула к нему свои руки, чтобы вновь сомкнуть холодные пальцы на его раненом сердце, чтобы впиться в него ногтями, чтобы силой выдавить из него то последнее, чтобы еще было спрятано там для Дейенерис Таргариен. Она хочет видеть, как течет по ее тонким пальцам его кровь. Сочувствие, понимание, поддержка, любовь - чувства, заточенные в крупные алые капли, вот только они давно уже отравлены пронзительной, шипящей болью. Он не мог больше давать ей что-то одно, не мог фильтровать, отдавая лучшее - а больное и отравленное оставлять себе. И кроме того - принимать в себя еще и ее боль, ее слезы, ее просьбы о помощи... Так ли безграничны его ресурсы, так ли он вечен? Настолько ли силен? Неужели Джорах Мормонт не заслужил ни капли радости? Ни капли даже самого жалкого, самого прозрачного намека на счастье? Неужели ему никогда не узнать, каково это - улыбаться, просто потому, что тебе хорошо. Неужели же ему уготована только пустота, темная пещера без входа и выхода, каменная гробница без окон - с сочащимися ядом кошмаров стенами? Да за что?
Слишком много яда; слишком много боли; слишком много. Что останется ему самому, если все что есть у него, он отдаст Дейенерис? Тьма и холод могилы. А она....да что она. Возможно, уронит пару слезинок по своему ручному медведю, ведь на его плече всегда можно было дать волю слезам. Он нужен ей - но нужен не больше этих расшитых золотом подушек, которые могут лишь впитывать ее слезы. А большего ей ничего от них и не надо - точно так же, как не нужно и от него. Любой другой человек с мечом даст ей все тоже самое, что нужно Дейенерис от Джораха Мормонта. Любой.
Она просила выслушать ее. Даже не так - послушать. Что ж.
Он задел взглядом рисунок ее губ, не задержавшись на нем, скользнул по щеке - вверх... веки мужчины сомкнулись на мгновение, словно он передумал в последний момент, и теперь уж точно не желал даже смотреть ей в лицо. Пара моментов - долгих как сама вечность; синева его взгляда была сейчас пронзительно-чиста, так, как бывают чисты только самые чистые воды самых глубоких, девственных озер. Грусть, усталость, намек на вопрос, имеющий значение жизни и смерти. Если когда-либо Дейенерис и видела в этом взгляде похоть - то скорее всего, ей просто почудилось. Никогда ничего подобного в принципе не способно было родиться на дне черных, медленно расширяющихся, как от внезапной боли, зрачков. Страсть, возможно... но сейчас до нее было далеко. Так далеко - как от самой земли до неба. Гораздо дальше, чем в момент поцелуя.
Да, он смотрел на нее. Смотрел ей в глаза - но не тонул в них с безумием глупого, ручного медведя.
Ручного медведя...
Никогда им не был.
Не слуга глядел на нее, не рыцарь и тем более, не ручное животное. Мужчина, со своим миром, своими мыслями, своими чувствами - и этого мужчину она не знала. Совсем. Никогда не хотела узнать. И вряд ли захочет. И в то же время стучится к нему, требуя отклика... Заглядывает ему в глаза - но не для того, чтобы увидеть там что-то. Она ПРОСИТ.
- Мы? - негромко переспросил Джорах, когда Дейенерис заговорила о том, что они будут делать, когда прибудут в Залив Работорговцев. Кто это такие - "мы"? Разве они вместе принимали решение сейчас, в этой комнате? Разве кто-то спрашивал его мнения? Разве кто-то слушал? Сир Джорах Мормонт был всего лишь мебелью в этой комнате - да и то не очень-то нужной. Скорее даже помехой.
Нет никаких "нас". Есть только ты.
Он почти почувствовал, как сжались пальцы Дейенерис на рукояти ЕГО оружия. Ощутил, как она задрожала всем телом, впившись пальцами свободной руки в его плечо. С таким же успехом можно было хвататься за острые скалы в попытке избежать падения в океан.
Мормонт смотрел прямо в самые ее зрачки. Видел, в каком страшном подобии улыбки исказились ее губы.
- Кто такие эти "мы"? Я их не вижу.
Она всхлипнула. В груди сира Джораха что-то дрогнуло и разбилось, обливаясь горячей гровью. Она все таки снова достала его. Снова впилась в самое его сердце острыми когтями хищницы; он истекает последними ручьями своей жизни. Насколько же все истерзано; насколько все болит. Рваные, разоздранные, окровавленные ошметки - вот что осталось от его сердца. Мясо. Еда для дракона.
Усилием воли он проглотил подступивший к голу ком, вновь смежая веки. Теплые ладони легли на спину молодой женщины - и Джорах горячо прижал ее к себе, словно малое дитя. Снаружи - невозмутимый и спокойный, внутри - почти убитый... Нужен только контрольный удар. Давай, Дейенерис, сделай это. Скажи мне. Ни к чему затягивать агонию безнадежно больного безумца.
- Я выполню любой твой приказ, ты знаешь это - он наконец, заговорил. Голос его поначалу звучал спокойно, но на последнем слове вдруг дрогнул. Пришлось остановиться. Вдохнуть. И продолжить. Возможно, у него не осталось больше жалости к ней, но в первую очередь -не осталось жалости к себе самому. - Я не в праве осуждать или комментировать любое из твоих решений. Ты королева, а я всего лишь рыцарь у тебя на службе. Иногда я забываю об этом, потому, что люблю тебя. Потому, что хочу видеть тебя счастливой. Не жалей меня - не надо. У меня и так не осталось больше уважения к себе. Я понимаю, как жалко и глупо звучат мои слова, ведь ты можешь быть счастлива без меня. Я без тебя - вряд ли, но это только моя проблема и за нее ты не в ответе. Как твой рыцарь я сделаю для тебя все, что ты скажешь. Ты моя королева. И ты не обязана передо мной оправдываться. Но на один мой вопрос ты должна ответить, всего один раз. Дейенерис.
Он отстранился от нее. Настолько, чтобы можно было видеть ее заплаканные глаза.
Не медведь, не брат и не отец требовал от нее ответа. Мужчина. Воплощение северного спокойствия и северной же страсти. И то, и другое - все это, разом читалось в темных, синих от последних выплеснувшихся наружу чувств, глазах.
- Скажи мне, ты любишь меня?
Всего одно слово.

Слезы мгновенно перестали течь.
Как может он говорить сейчас о любви? Как может ставить это выше будущего, выше решения, которое нужно вынести на предложение Манукато? Как может он ее спрашивать, когда Дени впервые представила Джораха своим любовником лишь десять минут назад? Как она может ответить так быстро?
Впрочем, Дени находила ответы на эти вопросы, как только они судорожно возникали в кричащем переполненном воплями сердца и разума рассудке. Он мог и должен был говорить о любви, ведь сейчас она выше, куда выше, чем Манукато и его корабль, чем все насущные проблемы кхалиси, чем Железный Трон и сменяющие друг друга ягодицы, прогревающие его. И десяти минут хватает сполна, ведь любовь - не военная стратегия, не кайвасса; любовью правит сердце, а оно выносит приговор за считанные доли секунд. И Дейнерис могла и должна была ему ответить, оставив остальное на потом, должна была озвучить приговор своего сердца, приговор для Джораха и себя, стоящих перед пламенным сердцем кхалиси на коленях, опустив головы. Здесь не был властен ни рассудок, ни воля, ни что либо другое. Это была кровавая и жестокая абсолютная монархия маленькой, но сильной мышцы, бешено колотившейся в женской груди.
Ладони Мормонта жгли ее спину, взгляд пронзал холодом любви, продрогшей от одиночества и безответности в его душе за все это время. Он был стеной, что возвышалась над маленькой королевой, башней, каменной и холодной снаружи, но с тысячами зажженными факелами внутри. Задует ли их Дейнерис одним своим словом, подобным снежной вьюге за Стеной, или устроит пожар, что поглотит их обоих жаром таившейся доселе страсти? Ответа не было ни в ее влажных глазах, ни в застывшей мимике, ни в раскрытых для ответа неподвижных губах. Ответ был внутри. И он ударил ее в левую грудь подобно гигантскому стальному молоту, родив волну эмоций, что разлила ответ по всему ее телу от мочек ушей до мизинцев ног, ее рассудок взорвался, превратив и волю, и разум, и мысли в разорванные в клочья кровавые ошметки подобия сознания. Руки ее дернулись под натиском жестокого правителя-сердца, на долю секунды зависнув над рукоятью меча и плечом мужчины, будто не решаясь стать оружием преступления, первым язычком пламени, первым шагом к неминуемой гибели, к войне, в которой погибнут они оба. Но жестокое сердце ударило снова, и руки протянулись к лицу мужчины как верные знаменосцы, повинуясь принятому решению, легли на затылок и потянули к себе резко и сильно, не давая больше времени на размышление. Пятки поднялись над полом, даря росту необходимые сейчас несколько дюймов, голова нагнулась чуть влево, веки закрылись, не мешая абсолютной концентрации на губах. И Дейнерис поцеловала Джораха так, как еще женщина не целовала мужчину. Огонь их тел слился воедино, лаская обоих страстно и смертельно горячо. Пульсирующее женское тело с силой прижалось к мужскому, беспощадно растерзав остаток расстояния между ними. Дени едва двигала головой, погружаясь все глубже, питаясь мужскими губами, но с каждым прикосновением его языка становилась лишь голоднее. Она оторвала свои губы от его, издав сладостный влажный звук, голова наклонилась вправо, быстро и точно, ударив ее носом его, и вновь впилась поцелуем страстной любящей женщины, но теперь уже глубже и яростнее, прижимая затылок сильнее. И лишь когда движения губ начали замедляться, лишь когда Дени смогла немного вдохнуть, а ее сердце ослабило хватку, она остановилась, тяжело дыша, не раскрывая крепко сомкнутых век и не отрывая своего лица от его, скользнула носом во внутренний уголок его глаза, нежно поцеловала губами горячую кожу, лицо скользнуло вниз, уткнувшись в крыло мужского носа кончиком своего, мягко поймала верхнюю губу своими, влажными и горячими, и, сладко задев ее языком, отпустила, прошептав: Да... - ведь он хотел это услышать. - Люблю.

Он задал этот вопрос, потому что не мог больше ждать. Потому, что терпеть долее было невозможно. Слишком много времени утекло сквозь пальцы, слишком долго Мормонт сдерживал себя, отказываясь верить в природу собственных чувств. Он должен был сказать о них еще раньше - в тот далекий день, когда очередное послание Варису в Королевскую Гавань рассыпалось серым пеплом в его руках. Он снова стал предателем - только не Дейенерис он предал в тот день, а Железный Трон и свою возможность заслужить прощение короля Роберта Баратеона; возможность вернуться домой и быть, как и раньше, лордом Медвежьего Острова. Похоронил целую жизнь - и снова из-за любви к женщине. Любовь забирает все, что есть у тебя, в том случае, если она безответна. Все, что составляет смысл твоих стремлений, сгорает в ее огне - но на замену сожженным полям нужны новые, как на смену твоей рухнувшей жизни нужна новая жизнь. Нельзя отдать все - и быть счастливым лишь этим. Тот, кто считает это возможным, просто-напросто ничего не знает о любви, или же просто слишком слаб, чтобы признать за собой право на счастье. Никто не полюбит тебя в ответ до тех пор, пока ты не заявишь на эту любовь свои права. Никто не любит слабых и безголосых. Зачем подавать руку тому, кто даже не тянется к тебе? Как можно услышать того, кто молчит? Он устал молчать и требовал внимания к себе, забыв обо всем остальном - требовал лишь потому, что уже дошел до края. Именно поэтому сначала он рванулся к драконьей королеве словно больной – к единственно нужному ему лекарству – а затем попытался взлететь, до предела натянув нить связи между ними. Счет сошел уже не на дни и даже не на часы - на минуты. Ответ был нужен немедленно.
Казалось, он потерял саму способность что-то ощущать и о чем-либо думать, когда глядел в искаженные страданием черты Дейенерис. Как жесток он был с ней, задав свой вопрос; каким холодным, чужим и бесчувственным обещал стать, если она скажет ему "нет" или попробует вновь смутить его туманным ответом. Обжигающий лед одинокой, одичавшей, ощетинившейся острыми иглами любви угрожал Дейенерис отнять у нее друга, брата и мужчину - разом, и это не было обещанием мести, просто... Опустошенное, охладевшее, отвергнутое и раненое существо не может отдавать тепло - не потому что не хочет, а потому что у него есть только холод, ибо все остальное он давно уже отдал. Точно так же не может быть ласковым дикое животное, уверенное в том, что все вокруг - враги, и нет на свете существа, способного понять и принять его.
Дейенерис снова тянула к нему руки, не решаясь однако вновь прикоснуться к возвышающемуся над ней мужчине, словно он мог обжечь ее своим холодом; она казалась ему такой маленькой, такой растерянной, нуждающейся в нем и его помощи. Такую он ее и любил - маленькую женщину, нежную и ... слабую. Любил эти почти детские улыбки, невинность пурпура в ее глазах, любил ее смех и ее же слезы, любил тепло ее рук, любил всю палитру отражающихся в ее чертах чувств. Больше всего на свете ему хотелось сделать шаг навстречу и закрыть, спрятать ее от себя же самого. От собственной жестокости, от собственного холода, от боли, что хлынула через край его переполненного сознания наружу, и теперь глядела на Дейенерис из самых зрачков сира Джораха.
Но он знал - нельзя. Он не имел права дрогнуть перед ней сейчас. И потому не шелохнулся до тех пор, пока жар ее пальцев не обжег затылок внезапным, неожиданно сильным прикосновением. Огонь и лед слились воедино, словно вступив в смертельную схватку друг с другом – жар и сила поцелуя Дейенерис обрушились на гранитную стену отчужденного холода подобного высокой волне, несущей разрушение старому порядку. Старым предрассудкам, привычкам, ожиданиям.
Поверить в происходящее сейчас было еще труднее, чем в бесстыдное предложение капитана Манукато, который казался всего лишь мелкой мошкой на фоне того, что происходило между Джорахом и Дейенерис. Странно, но в это мгновение он почти понял, что чувствовала маленькая королева, когда он поцеловал ее в первый раз. Растерянность, смятение, странная радость, от которой бросало то в жар, то в холод озноба – все это лишь усиливало ощущение нереальности происходящего. «Этого не может быть!!!» - оглушительные вопли разума схлестнулись с бешеным ритмом бьющегося о грудную клетку сердца; чувства – не то что несовместимые, но и вовсе неспособные уживаться в одном и том же существе, вступили друг с другом в яростную схватку, шипя и беснуясь, плюясь ядом, раздирая друг другу глотки, надрываясь звенящей, звериной яростью, что целой армией выступила навстречу готовой вновь возродиться из пепла, любви. Пришельцу, посмевшему вновь переступить границу и без того выжженного царства. Мог ли он даже подумать доселе, что устроен настолько пугающе сложно? Нет, потому что и не был – раньше не был. Но руки Дейенерис, ее дыхание, биение ее сердца, дрожь, которую он ощущал каждой клеткой собственного тела – в разы усложняли не только отношения мужчины и женщины, но и само устройство сердца Мормонта, которое Дейенерис буквально создавала из кровавых ошметков заново. Его лабиринты ширились, переплетаясь бесчисленными узлами коридоров, такими сложными и мудреными, что даже он сам с трудом способен был разобраться в них. Сложнее, темнее, глубже, опаснее. Какие чудовища там прятались? Чего они оба могли ожидать от новых узлов собственных, переплетающихся судеб?
Если кто-то думает, что от любви нельзя умереть, они ошибаются. Джорах был почти уверен – можно, потому что он задыхался; можно – потому что он не смог бы даже примерно сосчитать количество бешеных, сильных ударов собственного сердца, словно пытающегося взломать грудную клетку и вылететь раненой птицей прочь. Ощущение внезапно свалившегося на Джорха счастья было сравнимо по силе лишь с тем, как если бы на голову Мормонта рухнул весь дом Ксаро Ксаон Дакоса разом. Но мог ли он верить этому счастью?
Он едва успел выдохнуть в перерыве между глубокими, жадными поцелуями – Дейенерис словно знала, что он думает слишком много – и думает не о том. Вредные, ненужные, пропитанные ядом неверия мысли; ему нельзя было думать. Да он уже и не мог. Что она с ним сделала?!
Лоб мужчины горел огнем, так же как и его ладони, потемневшие глаза сверкали; он не чувствовал собственных пальцев когда, сомкнув объятия, приподнял Дейенерис над полом…
Но даже все, что уже успело произойти между ними, вместе взятое – не оказало на него ТАКОГО эффекта, что принесли с собой всего два кратких, простых на первый взгляд, слова.
Пространство исчезло. Время остановилось. Сжалось в тугой, невыносимо маленький, тяжелый комок; сжались воедино все те чувства, что он доселе испытывал – а потом…потом грянул такой взрыв, что Джорах ослеп, оглох, потерялся среди бесчисленного множества ярких, сверкающих частиц, несущихся куда-то с бешеной, неподконтрольной и непонятной человеку скоростью. Дыхание мужчины пресеклось, а сердце остановилось… словно навсегда. Выключило свет новой, режущей глаз бесчисленными звездами Вселенной и породило на время пустой, черный вакуум.
Когда Джорах вновь обрел способность слышать, видеть и ощущать, оказалось, что они с Дейенерис сидят на устланном ковром полу и что он обнимает ее, прижимая к груди свое вновь обретенное сокровище; оказалось, что он едва дышит и что каждый новый вдох дается ему с таким трудом, как будто у него и вовсе почти не было легких. Грудная клетка болела, очертания сливались; перед глазами все плыло – и если бы просто «плыло!». Что-то жгло и щипало их, а когда он смежил веки - пролилось одной-единственной, крупной и невыносимо горячей каплей по щеке. Даже при большом желании – вряд ли он смог бы сказать прямо сейчас хоть слово.

Все окружение Дейнерис слилось в одно, пусть большое и сильное, но единственное тело. Ее отец, ее защитник-медведь, ее верный королевский рыцарь, ее советник, ее брат, ее друг впредь стал еще и ее любовью, ее мужчиной, ее половиной. Ее. И Дени чувствовала, как Джорах наполняет ее сердце и душу собой, теплом своей взаимности, забираясь в самые дальние уголки тела. И даже когда он ступил назад, приподняв в объятиях королеву над полом, даже когда ступил еще и еще, а ноги его подкосились, и они оба рухнули на пол, он был ее опорой, был ее стержнем, впечатляющим силой и мощью, за который она крепко держалась, обхватив обеими руками. Впредь она никогда не упадет и не даст упасть ему, если только они будут падать не на перину постели.
Джорах был готов к самому страшному, ожидал встречи с отказом в полной готовности, готовясь ринуться грудью на копья холода отвержения, но он совсем не был готов к обратному ответу. Подразумевал ли он вообще о существовании вероятности такого стечения обстоятельств? Дени не знала. Зато она знала, что он был самым смелым и решительным мужчиной из всех, с кем она была знакома. Он встал на край пропасти по своей воле, шагнув к обрыву холодно и невозмутимо, хотя мог этого не делать. И уже был готов шагнуть вниз. Но теперь его держала его женщина, изо всех сил прижимая к себе, а он не верил, что под его ногами до сих пор земля, не верил, что она держит его, не верил своему счастью. Не реши он рискнуть – так и остался бы в неведении, продолжил бы вариться в своем холоде одиночества, не открыл бы глаза своей кхалиси, которая увидела в нем мужчину, увидела в себе и в нем те чувства, о которых не догадывалась, не подарил бы этому миру любовь и счастье, которого так не хватало и ему самому, и маленькой женщине, сжатой в его объятьях.
Она вдыхала запах его волос, его кожи, нежно проводя ручками по затылку и спине. Дени расчесывала его волосы своими пальчиками, прижимая его пульсирующий висок к своим губам, гладила лопатки широкой спины, медленно и мягко, едва прижимая к себе, чтобы быть еще ближе, еще немножко ближе.
Ей передавалось его состояние через огонь рук и кожи лица, она горела вместе с ним в пламени обрушившейся на них обоих страсти к новому взаимному чувству. У Дени кружилась голова, но это было приятно, как и согревающее душу тепло чужого тела, которое сладко обволакивало ее сердце, отдаваясь учащенными толчками в груди.
Дейнерис не верила в происходящее, не верила и в то, что это не случилось раньше. Не верила ни во что вообще, осознавая реальность лишь сира Джораха Мормонта и его любви, ведь если и это нереально, то какой тогда смысл вообще жить?
Она чуть отстранилась от него и открыла глаза, глядя на лицо мужчины, лаская его легкими прикосновениями пальцев, изучая его теперь настолько новые черты и морщинки, что ей хотелось смотреть на него вечно, разглядывать и изучать, запоминая. Он был так красив сейчас, так близок и нежен, что ей захотелось прижать его голову к свой груди и никогда не отпускать.
Дени поймала его взгляд и влилась в мужчину всем, что могло быть передано через зрачки любящих друг друга людей. Он смотрел на нее так, как не смотрел еще ни один мужчина, видел в ней то, что другие не могли разглядеть. Он любил ее, любил увлажнившимися глазами. И вся переполнявшая его любовь, все его слова и чувства, которые он хотел передать, слились в одну прозрачную каплю, отразив на мгновение на свой поверхности лицо Дейнерис, и бросились вниз по щеке, оставляя за собой мокрый след, но, не достигнув щетины, были остановлены ее губами. Соль слезы коснулась ее языка, Дени сжала губы, растянутые в широкой узкой улыбке, вновь прижимаясь своим лицом к Джораху; теперь уже она заплакала, беззвучно и умиротворенно, заплакала от счастья; а мужская слеза, впитавшись в ее губы, добралась сквозь кожу до уголка ее глаза, выбралась вместе с женскими слезами наружу, и вернулась на щеку Мормонта, продолжив свое движение вниз по его лицу, и остановилась в волосах щетины, блистая и радуясь завершенной миссии.
Должна ли была Дейнерис что-то сказать Джораху? Повторить, что любит? Попросить сказать, что он любит ее? Спросить, разрешит ли он ей теперь так поступить с Манукато, стоящим за дверью? Спросить, как они будут жить дальше? Да, наверное. Но не сейчас. Пусть весь мир подождет.

Едва стоило выйти из покоев изгнанной королевы вон, как улыбка и весь прочий лоск Ноариса Манукато, в который он прятался подобно балаганному шуту на ярмарках, исчез, словно его и не было. Лицо его стало серьезно, брови сошлись на переносице, выдавая сложное положение своего владельца, отдавшегося на милость мрачных раздумий.
Он всю жизнь ненавидел свое положение в обществе. Всю жизнь положил на то, чтобы выбиться из под кровати вестеросской шлюхи в капитаны корабля с весьма солидной славой авантюриста, хорошего моряка и воина. Во всех портах мира знали о Ноарисе Манукато, капитане, не позволяющем себя облапошить.
Слава, все достижения и собственная гордость сейчас висели на тончайшем волоске. Ноарис воочию видел, как на самом кончике этой волосины болтается он, в отчаянье цепляющийся за последний шанс сохранить с трудом достигнутого положения, да еще и за возможность получить сверх того прибыль. Но удастся ли авантюра? Прежде капитан не раз попадал в бедственное положение, но никогда ставки не были столь высоки. Корабль, его имя, может даже жизнь против слова Дейенерис Таргариен и … обаяния Ноариса Манукато. Если не поможет этот последний пункт, ему лучше самому кинуться в воду на радость квартийским невольникам, которые наверняка с удовольствием посмотрят, как будет топиться франтоватый капитан из Вестероса, увешанный медальонами. Вдруг, какой из них всплывет и можно будет взять его себе на память?
Ноарис презрительно сплюнул на пол, осматриваясь по сторонам, выразив отношение к происходящему. Порой он мечтал в будущем завести такой же дом – с высокими потолками, мраморными полами, лепниной, статуями, фонтанами и рабами, но само его существо восставало при одной только серьезной мысли об этом. Лишиться моря было немыслимо. Оно стало его отцом и матерью. Вскормило, дало образование, обучило твердо стоять на ногах, мыслить. Обучило ремеслу и определило судьбу. Ноарис Манукато не мог представить себя на твердой сухой земле, которая, казалось, не питает, а выпивает человека, стоит только ему задержаться на одном месте больше года.
Хорошенькая служаночка проследовала мимо Ноариса, одарив капитана таким многообещающим взглядом, что на какое-то мгновение капитан забыл о своих горестях, улыбнувшись девушке. Но уже через минуту после того, как она скрылась в одной из дверей длинного коридора, в котором ожидал Манукато, как чувство беспокойство накрыло его с головой, подобно волнам в шторм.
Королева уже согласилась на его предложение, он видел это в ее зрачках, движении губ, так почему так долго тянуться переговоры с рыцарем из Вестероса? Быть может, у них есть запасной вариант? Не в силах терпеть, Ноарис припал ухом к створке двери, но толстое дерево надежно хранило тайны тех, кто прятался за ним.
Оставалось только отпрянуть от дверей, подцепить кончиками пальцев изящное медное кольцо, привинченное к дереву, и аккуратно, но достаточно громко постучать о медную же пластину, чтобы напомнить Дейенерис Таргариен и ее спутнику о капитане «Дохлого кракена».

Даже любовь - и та способна прийти не вовремя, но лучше так, чем если бы она не пришла вовсе. На то, чтобы осознать все произошедшее, нужно было время - а как раз его нехватало буквально катастрофически. Нужно было думать о корабле, о его капитане Ноарисе Манукато, об условиях договора с ним - но разве Мормонт мог? Все мысли, все до единой словно выбило из его головы одним ударом тяжелого стального молота - как было заставить их вновь возобновить течение? Как восстановить разбитую на множество осколков логику? Сир Джорах ощущал себя выброшенным за грань времени и пространства, опустошенным и вымотанным до предела.
Дейенерис едва касалась его лица, согревая мужчину нежной, обволакивающей лаской, но даже несмотря на это Мормонту казалось, что все до единой силы оставили его и что теперь ему понадобится время - много времени - на то, чтобы заново выстроить совсем новый, еще незнакомый даже ему самому, мир. Есть ли у него это время? Сейчас - нет, но оно появится, когда Дейенерис и ее кхаласар окажутся на корабле. Нужно только сделать последний шаг вперед - а именно, принять решение. Нужен ли им этот корабль? Этот капитан? Эти условия?
Громкий, навязчивый стук в дверь лишь напомнил мужчине о том, что сейчас не время для объяснений в любви и внешний мир не может ждать так долго, как это нужно было сиру Джораху. Сейчас никакого времени не хватило бы ему для того, чтобы собрать воедино все кусочки новой, неведомой мозаики, оценить свою новую жизнь и ту роль, которую он должен будет теперь в ней играть. Способность сделать усилие над собой даже тогда, когда ты ощущаешь, что силы твои исчерпаны полностью и даже сверх этого - наверное, именно это называется мужеством.
Он обернулся на стук - довольно быстро и резко, словно грубо потревоженный чужим, враждебным вторжением в чистый, эфемерный мир, только что созданный им же самим. Манукато.
- Мы должны закончить с ним - негромко произнес сир Джорах, не отрывая напряженного взгляда от входной двери - Пусть капитан Ноарис покажет нам свое судно, расскажет о себе, своей команде. Мы должны быть уверены в том, что у него и правда есть то, о чем он говорит. Наверняка он заметит перемены в нас обоих, когда снова переступит этот порог, если только я снова не стану угрюм, а ты...
Он взглянул ей в лицо. Манукато не может не заметить того, что Дейенерис плакала - едва припухшие веки обязательно скажут капитану "Дохлого Кракена" об этом.
Сир Джорах осторожно коснулся тыльной стороной ладони ее щеки; сейчас он должен был говорить ей слова любви, но вместо этого приходилось ровно, четко и даже в какой-то мере сухо обсуждать их общие планы на туманное, полное невидимых ловушек, будущее. Приходилось говорить скоро - но не слишком; ведь там, за дверью, уже изнывал от нетерпения треклятый капитан Ноарис.
- И пусть расскажет, чем обязано его судно такому названию. А потом... если нас все устроит, можно согласиться на его условия, хотя скажу откровенно, они мне не нравятся. Репутация - главное, чем богата моя королева, а он хочет запятнать ее доброе имя самим фактом такого соглашения. Можно взять с него слово молчать об этом, но чего оно будет стоить? Он похвастается заключенной сделкой первому же пьянице в окрестных кабаках.
Словно нехотя, сир Джорах поднялся на ноги, увлекая за собой хрупкую и маленькую Дейененрис Таргариен. Теплые ладони мужчины легко сжимали девичьи плечи; почему-то ему упорно казалось, что она упадет и разобьется, если он отпустит ее.
- Я предлагаю поступить так: сначала мы просим капитана Манукато показать нам корабль. Узнаем о нем как можно больше. Если судно действительно существует и оно способно вместить нас вместе с кхаласаром, стоит тем же вечером попросить Ксаро Ксаон Даксоса одолжить королеве две тысячи драконов. Когда мы прибудем в Астапор, местные жители, прослышав о Дейенерис Таргариен, пойдут к тебе с дарами так же, как они шли и в Кварте. Это пополнит твою казну и возможно, позволит расплатиться с Ксаро довольно скоро. Если он откажет... Дейенерис.
В который раз за день его взгляд утонул в пурпурных озерах глаз матери драконов. Он должен был высказать ей все свои опасения, должен был изложить все варианты решения их проблемы. Все - какие только приходили ему в голову. Собственное молчание теперь он расценил бы как предательство, а разве мог сир Джорах предать любимую женщину?
- Лучше взять у него это золото силой и прослыть жестокой королевой, чем королевой-шлюхой. Манукато не станет держать язык за зубами, если только ты не отрежешь ему этот язык.
Интересно, готов ли капитан пожертвовать ради ночи с Дейенерис Таргариен своим языком? А чем-то еще большим?

Дени мягко усмехнулась «королеве-шлюхе» из уст Джораха, молча, без единого звука кроме пары всхлипов выслушивая его. Ее рыцарь был прав во всем без исключения, но прав лишь отчасти. Дейнерис теребила завязки верха его рубашки, разглядывая их без интереса и смысла.
- Ксаро одолжит мне сколько угодно золотых драконов, - она подняла взгляд, говоря тихо и мелодично, - в обмен на живого. И не попросит их возвращения в обмен на мою руку. Разве не это мы уже тысячу раз обсуждали?
Глаза ее рыцаря грели ее изнутри, как и его дыхание. Она ощущала его кожей лица, но все равно ей казалось, что он слишком далеко от нее. Настолько далеко, что она уже скучает.
- Ксаро алчен, - голос кхалиси был ровен, взгляд прям, а сердце спокойно, – но он добр. Он приютил в своем доме не только меня, но и кхаласар, Джорах. Он поручился за меня, подобрал с песка, ненужную ни одному из богов и богинь, а я отплачу ему жестокостью? Насколько жестокой и черствой должна быть королева, чтобы забыть о благодарности? – ее брови нахмурились, зрачки, смотрящие точно в бездну глаз Джораха, сузились.
Дейнерис с усилием оторвала свой взгляд от глаз Мормонта, глаз северянина, холодных и горячих, как лед и пламя. Ее черты разгладились. Она провела обеими руками по своему влажному лицу, потерла рассопливившийся от слез нос.
- А королева-шлюха… - один уголок губ Дени скользнул чуть вверх, она отстранилась от мужчины, приглаживая свои волосы обеими руками. – А как же кхалиси без кхала, которая каждую ночь проводит с новым жеребцом? – голос стал выше и резче. – Как же королева, которую не способен удовлетворить ни один мужчина? – она вновь заглянула в глаза Мормонта, уже холодно и яростно, одним резким движением откинув волосы за плечи. – Ты не мог не слышать, - ее переносицу на секунду украсили мимические морщины. – Ведь слышала даже я.
И Дейнерис вспомнила недавний вечер, будто это было час назад, когда Ирри заплетала волосы своей кхалиси на дотракийский манер и болтала без умолку. Тогда она и спросила у Дейнерис, знает ли она коня, что стоит в конюшне Ксаро, черного, как ночь без луны, с гривой, как тысяча длинных мужских дотракийских кос. Ведь мальчишка-конюх, что следит за ними, знает… Знает? И хотел бы спросить у кхалиси… Спросить? Ему интересно… Ах, интересно! И ярость ослепила Дейнерис как никогда раньше. Щека Ирри окрасилась в розовый от пощечины, а колокольчик из недоплетенной косы Дейнерис упал на пол, жалобно звякнув. Лишь позже кхалиси осознала, что Ирри не хотела ее оскорбить, она всего лишь не поняла издевательства мальчика, приняв их всерьез, ведь лошадь для дотракийца – священное животное, совокупление с которым в порядке их обычаев. Дени извинилась, попыталась объяснить ей, Ирри ответила, что все поняла, но впредь принялась всячески избегать свою кхалиси. На то ее право, как и право покарать конюха за сквернословие принадлежит его богам, а также за слезы и боль, что он принес королеве в тот вечер своей шуткой.
- Мой рыцарь, - уже шепотом, вырвавшись из удушающих воспоминаний, произнесла Дейнерс, вновь пригладив его бороду обеими ладошками. – Мой рыцарь… – повторила она, потянув его к лицо к своей легкой искренней улыбке, поцеловав его в губы также легко и искренне. – Все россказни надушенного капитана корабля станут лишь очередными грязными сплетнями оборванца, возомнившего себя всезнающим и всемогущим, если… - ее взгляд любовно огибал черты лица мужчины, задерживаясь на глазах, на кончиках губ и бровей, на морщинах на любу, - если ему будет не о чем рассказать кроме неоднозначных взглядов, а все остальное… Все остальное будет на его совести. – Она провела рукой по его голове, приглаживая растрепанные непослушные кончики волос. – Я не боюсь, Джорах. – И вновь тепло улыбнулась ему. – Теперь не боюсь.
Дени сделал шаг назад, скользнув ладонями по его рукам, еще один, и лишь кончики ее пальцев остались на его руке, горячей и влажной. Дени провела свободной кистью по бедрам, поправляя прилипшую к телу ткань штанов, шагнула к двери, еще и еще, твердо и мужественно, увлекая за собой сира Мормонта. Она отпустила его руку лишь для того, чтобы взяться за ручку двери и, взглянув на Джораха через плечо, отворить ее, уже скрывая лицо за маской ненавязчивой улыбки и широко раскрытых глаз.
- Ноарис Манукато, - мелодично произнесла она, шагнув к нему ближе. – Сейчас вы отведете нас к своему судну, чтобы мы могли удостовериться в его пригодном состоянии, и познакомите с его историей и своей командой. И если нас все устроит, - Дени склонила голову чуть вбок, шире улыбнувшись, - то вы получите две тысячи драконов для того, чтобы вывести судно в море. А все остальное… - она отвела взгляд в сторону от капитана, но тут же вернула его, решив не уточнять свои слова. – Все остальное вы получите, когда мой кхаласар высадится на берегу Залива Работорговцев.