Тонкий цветочный аромат, идущий от юной невесты, прочно впитался в память лорда Болтона, покинувшего короля Севера, хозяина замка и юных новобрачных для того, чтобы, как и подобает военачальнику, отправиться проследить за тем, как устроили северян в замке лорда Уолдера.
Как и обещал старый Фрей, людей короля Робба разместили в огромных шатрах прямо у стен замка, среди них шаталось не мало солдат Фрейев, смешанных с вояками самого Русе. В каждом шатре лорда Болтона дружественно приветствовали теплыми криками. Люди устали воевать, устали месить грязь, терять товарищей, выпускать кишки вчерашним друзьями, наблюдать на зеленые от гнили трупы, раздувшиеся от паводка… Думал ли Робб Старк, что война уродлива, как старуха, которую поимела жизнь во все дыры? Или полагал, что она, как стройная красотка, готовая принять в свою постель храбреца, только раздвинет перед ним ноги, желая доставить удовольствие? О чем думал мальчишка, женившись, как дурак, на девчонке Вестерлингов. . .
Женщина она и есть женщина. Ее мокрая дырка меж ног никогда не заменит солдатскую честь, Жиенна смогла именно так украсть авторитет Робба. История стара, как мир. Полководцы лишаются головы из бедер женщин.
Робб предал Север, предал своего отца, предал своих людей. Лорды Севера единодушно признали поражение короля Севера в своих глазах, никто больше не относился к нему с прежним почтением и доверием. Если Ланнистера мальчику простили, то Жиенну… Никто и никогда не простит, не забудет. Юная девочка-королева порхала среди угрюмых косматых военачальников Робба, будто танцевала среди своих подруг, но только раздражала своим присутствием. На что променял свою честь король? Этот вопрос Русе читал в голубых и светло-зеленых глазах северян каждый день с тех пор, как юный Старк представил своему окружению свою жену.
- Лорд Русе, все люди на своих местах, - сквайр, почти мальчик, с только-только начинающими пробиваться усами, переминался с ноги на ногу под моросящим дождем у одного из огромных шатров. Внутри было сухо и тепло. Горели жаровни, жарилось мясо, брызгая жиром на уголья, шипело пиво, лилось вино в продрогшие голодные глотки, уже даже были слышны песни и смех гулящих девок, с удовольствием присоединившихся к празднованию свадьбы лорда Эдмара Талли и девицы Рослин Фрей.
Но Русе стоял под дождем. Оттянув край парусины рукоятью кинжала, он одним взглядом окинул картину застолья и позволил палатке принять свою прежнюю форму, отпустив ткань.
- Что с музыкантами?
- Они на местах.
- Лютни, дудки, свирели… Все при них? – интонации лорда Болтона были безжизненны и не несли каких-либо оттенков его настроения, как и во взгляде почти прозрачных светлых глаз невозможно было найти ответ на вопрос, о чем думает их владелец.
- Да, милорд.
- Хорошо, - коротко кивнул Русе, собираясь проследовать к следующему шатру. Всюду, куда он не обращал взгляд, были его люди. Они во всю братались с людьми Фреев и короля Робба, зычные крики приветствий и клятв в дружбе на века то и дело заглушали даже шум дождя, рев Зубца и визг скрипки из одного из пиршественных шатров. Обходя с досмотром праздник для солдат, Русе надеялся напомнить посвященным о их роли в этой свадьбе, дабы все были на чеку и никто не позволил себе лишнего. Еще позавчера он лично собрал своих людей, отстав по уважительной причине от Старка, чтобы пообещать им добрую попойку и вознаграждение за верность. В отличии от короля Робба, Русе всегда держал свои обещания. Солдаты Дредфорта молча, как один, встали на одно колено, дабы заново принести присягу своему лорду. Болтон был уверен в своих людях и в старике Фрее.
- Милорд, - настырный мальчишка потянул Русе за рукав, протягивая в свободной руке какой-то пакет.
- Что это?
- Письмо из Королевской гавани.
Разрезав пакет острым лезвием кинжала, Русе добрался до содержимого:
«Лорд Болтон, весьма отрадно, что на севере остались люди, преданные своему истинному правителю и готовые служить ему. Вся страна, как и север, устала от гнета лжекоролей. И каждый человек, будь то лорд, оруженосец или сквайр, который поможет навести порядок в это смутное время, не будет забыт. По сему:
Я, Лорд Тайвин, Глава дома Ланнистеров, лорд Утеса Кастерли, Щит Ланниспорта и Хранитель Запада будучи Десницей короля Джоффри Баратеона из домов Баратеонов и Ланнистеров, первого носителя этого имени, короля андалов, ройнаров и Первых Людей, владыки Семи Королевств, и говорящий от его имени дарую прощение лордам Русе Болтону и Уолдеру Фрею и их вассалам, а так же обязую их подавить мятеж Робба Старка. В случае успеха лорд Русе Болтон из Дредфорта получит титул Хранителя Севера, а его бастард Рамси Сноу будет признан законным сыном. Для установления мира на землях Севера будет заключен брак между Болтонами и Старками, а именно между Рамси Сноу и Сансой Старк. Лорду Фрею из Переправы будут жалованы земли , ранее принадлежащие дому Талли.
Во имя Семерых, короля Джоффри и народа Вестероса».
Тайвин Ланнистер последним подписался под кровавой судьбой Робба Старка. С ним или без него, но с ошибками Старков пора было заканчивать, однако теперь Русе обладал поддержкой Железного Трона. Алое взяло верх на серым.
Дождь зарядил еще сильнее, но Русе, стоявший под навесом одного из шатров этого не замечал.
- Хорошо, ступай, мальчик. Дай сигнал барабанщикам, они могут начинать. И отправляйся праздновать, ты мне больше не понадобишься, - взмахом руки Русе отпустил сквайра, а сам было собрался отправиться в замок, как почувствовал, что во рту стало солоно. Кончиками пальцев лорд Болтон прикоснулся к нижней губе. Капли крови, смешиваясь с дождевой водой, украсили ладонь причудливым узором из розовых нитей.
- Первая кровь. Вторая – Рослин. Третья – короля, - прошептал Русе, изучая руку. В следующее мгновение он просто стряхнул капли с кисти, спрятал послание под кольчугу, и отправился к замку, будто и не замечая, что накал веселья в рядах северян растет.
В своих покоях лорд успел переодеться в сухой дублет, под которым была тончайшей работы кольчуга, а так же прихватил обоюдоострый кинжал, спрятав его в ножны подмышкой.
Еще перед тем, как приступить к своему переодеванию, Русе Болтон выслал ворона в Харренхолл.
«Отныне мы под дланью оленя и льва. Волк падет, когда зеленая вода выйдет из берегов».
Поймет ли его бастард? Было его делом, но только сильный будет править.
- Милорд? – на пороге покоев возник будто ни откуда Риман Фрей, - Лорд Болтон, столы, зал, музыканты, невеста… Все готово. Северяне пьют, как бездонные бочки. Многим уже не до свадьбы, лишь бы брюхо набить.
Винные пары перекрыли даже запах сгоревшего в камине комнаты пергамента, унесшего с собой тайны послания Тайвина Ланнистера на тот свет.
- Как я вижу, не они одни,- отметил Русе, надевая поверх дублета плащ оттенка неспелой сливы.
- Ой, милорд, я Вас прошу, я уже получил свою порцию нравоучений. Мне придется сидеть подле волчицы Старка и развлекать бешеную бабу, будто я Динь-Дон!
- На Вашем месте я хотел бы стать именно им, - кивнул Риману Русе, покидая свои покои, чтобы успеть на церемонию в септе.
Совсем недавно тот же самый септон соединил Болтонов и Фреев, подарив Русе третью жену. Запертая в Дредфорте, она почти каждые три дня слала своему мужу письма полные любовной неги и тоски, сдобренных страстными обещаниями. Поначалу не читая эту чушь, Русе приказывал сквайрам сжигать записки жены, но после взял за правило просматривать ее каракули перед сном, если было на то время.
- Пред ликами богов и людей торжественно объявляю Эдмара из дома Талли и Рослин из дома Фрей мужем и женой. Одна плоть, одно сердце, одна душа отныне и навеки, и да будет проклят тот, кто станет между ними, - нудная церемония закончилась, и гости потянулись к выходу; некоторые из приближенных к Роббу людей тут же в септе осыпали Эдмара поздравлениями, приправленными скабрезными шуточками. Благодушное и легкое настроение гостей Уолдера Фрея было только на руку хозяевам пира…

Резкие звуки волынок, визги дудок, стоны скрипок… Все это не шло ни в какое сравнение с тем громким звуком, что издавали барабаны.
- Бум-бум-бум-бум, - голова гудела только от этого звука. В зале было душно, жарко и тесно. Людей набилось, что сельди в бочку. Вина и эль лились рекой, но Русе не пил, составив компанию в этом леди Кейтилин. Настойка из трав, сделанная Квиберном, приятно горчила на вкус и при этом оставляла разум ясным; щучья икра и свежий пирог с птицей – это все, что ел лорд Болтон на этом пиру.
По правую руку от леди Старк сидел Риман. Угрюмый, злой и порядочно пьяный, на все вопросы гостьи он отвечал невразумительно, и все косился на невесту с женихом, восседавших подле главы дома Фреев.
Пир шел своим чередом, все больше пьяных валилось под столы, музыка стала еще громче. Многие гости начали петь, в такт барабанам стуча кружками по столешницам. Уолдер Фрей наверняка получал огромное удовольствие от происходящего. И только Русе Болтон казалось, был увлечен только своей тарелкой. Один из всех северян он мог похвастаться этой ночью ясностью взгляда.
- В постель! – раздался крик с того стола, что был ближе к Уолдеру Фрею.
- В постель! – отозвался голос из под стола, явно принадлежавший кому-то из Фреев.
- В постель! В постель! В постель! - начали раздаваться отовсюду крики, постепенно переходя в стройный гул голосов, слаженно скандирующий одно – «В постель!».
Отставив бокал в сторону, Русе нашел взглядом старика Уолдера, довольно скалившего беззубые десны детям, внукам и гостям.
- Пора доказать, что твоя рыбка не дохлая, Эдмар! – кричали женщины Фреев, покатываясь со смеху.
- Рослин, а ты впустишь меж своих башен форель? – отзывались люди Старков.
- Какая там форель… Говорят, там и дохлой плотвы нет! А какая была, всю объели еще до Рослин!
- В постель! В постель! В постель!
- Уж охота мне взглянуть на грудки невесты! Башни без мостов, что женщина без титек! – грубый мужской голос потонул в хохоте гостей и хозяев, - Ой, я кажется все перепутал!

Робб кружился в танце с очередной девицей Фрей. Ее потная ладошка то и дело выскальзывала из рук Старка, он тут же ее ловил. Она была прыщавой и плохо танцевала, но все равно была куда лучше предыдущей, которая оттоптала королю ноги.
Музыка и вино кружили голову в безумном танце хаоса, барабаны били, заглушая остальную музыку, вино лилось подобно Зеленому Зубцу - шумно, красиво и смертельно опасно. Люди набивали желудок горячими жирными блюдами и, еще не прожевав, надрывали глотки, выкрикивая слова звучащей знакомой песни, куски мяса падали на колени или застревали в бородах северян. В зале смердило потом, было нечем дышать, зажженные свечи съедали последний воздух, умножая тени и создавая рябь в глазах.
Перед Роббом серые каменные стены сменялись тяжелыми гобеленами, затем шторами и фресками, за ними лицо Фрей, лица других танцующих, и вновь серые стены. Бой барабанов сливался с ударами его сердца, он вспотел, дыхание сбилось, во рту пересохло.
Его спасли музыканты, закончив песню. Ручка девицы по обыкновению выскользнула из руки Робба, девушка присела в скромном реверансе и убежала, не успел он даже ответить ей поклоном.
- Дорнийскую шлюху давай! - завопили за столом, требуя от музыкантов одну из пошлых застольных песен.
- Да-а-а! - подхватили остальные. - Шлюху играй!
Северяне забили кружками по столам, брызгая вином на отороченные мехом дуплеты. Музыканты заиграли что-то другое, более подходящее для свадьбы, что вызвало бурю северной агрессии. Один полез «надрать им зад», но не смог перешагнуть через скамью, за которой сидел, и тяжело упал лицом вниз, вызвав шквал смеха вокруг. Встав, он заржал громче остальных, широко раскрыв рот, из его ноздрей двумя алыми речками побежала кровь, впитываясь в усы и бороду, обогнула губы и окрасила серый воротник в бордовый цвет.
Отвращение будто схватило Робба за шею в попытке задушить. Он сжал и разжал кулаки.
Его отвлек звук. Взгляд потерянно забегал по потолку, будто там он мог увидеть своего лютоволка. Нет, это не мог быть вой. Как в таком шуме Робб мог услышать Серого Ветра? Ему показалось.
Король направился к своему месту за столом, задев по пути ногой валяющуюся деревянную кружку. Люди за его спиной вновь закружились в танце, стол приближался вместе с шумным застольем и запахом еды. Отвращение стискивало шею сильнее, давя на кадык, Робб с усилием сглотнул.
Робб сел за скамью рядом с матерью, встретившись с ней взглядом. «Мой единственный сын, - говорил ее взгляд, - эта свадьба должна быть твоей». Робб резко выдохнул сквозь зубы, издав короткий стон. «Прости меня, матушка, - отвечали ей его глаза, - честь решила иначе». Видит ли она его ответ, прочла ли она его в родных глазах своего единственного живого сына, ее первенца, ее короля? Вряд ли… Робб отвел взгляд и оглядел окружающих.
«Борзый зеленый мальчишка, - прочел он в глазах старика Фрея, - твое слово не дороже собачьего дерьма». «Видят боги, Ваша дочь прекрасна, я взял бы ее в жены, - отвечал Старк про себя, - но я предпочел сдержать слово перед богами и честью, чем перед Вами, в этом я виноват?». Прочел ли старик его мысли, слышал ли слова, что мучили Робба с каждой минутой все больше? Отнюдь.
«Глупец, - читал Робб в глазах лорда Болтона, не смотрящего на него, - ты совершил бездумный поступок, достойный щенка с короной на голове. Жаль, она не прибавляет мозгов». «Это поступок разума и сердца, - отвечал Робб, все сильнее чувствуя тиски на шее. - Это поступок сына Эддарда Старка». Услышал лорд его ответ? И хотел ли услышать, прислушивался ли? Нет.
Все вокруг обвиняли его, обвиняли с самой глубине зрачков, мастерски скрывая это снаружи. Он объяснил бы каждому, что вины на нем нет и ему не должно быть стыдно за содеянное, да только кто захочет его слушать? Лишь глаза Джона Амбера, который, увидев, что его король вернулся за стол, поднял свою кружку и проревел очередной тост, кричали ему: «Выпей!». «Да пошел ты, пьяная свинья!» - ответили глаза Робба, окутанные пеленой отвращения и злости, злости в первую очередь на себя. Он понимал, что где-то совершил ошибку, которая не давала ему покоя. Вот только где?
- В постель! - крики вокруг вернули его к реальности.
- В постель! - подхватил Большой Джон.
Он жадно отпил вина так, что с уголка губ вино струйкой полилось на плечо, ударил пустой кружкой по столу и встал. Кто-то сидящий рядом придержал его за живот, чтобы Джон не свалился на него. Тот ответил дружеским похлопыванием по плечу и, найдя равновесие, перешагнул через скамью и направился к невесте.
- Давай-ка, показывай свою приманку на форель! - ревел он, обращаясь к Рослин. - Для хорошего улова тебе нужен сыр между ног! - он подхватил ее за талию и поднял на ноги.

Удушливая атмосфера тесного зала давила на нервы, громкая музыка, больше схожая с какофонией, путала мысли и мешала сосредоточиться. Леди Кейтилин то и дело отказывалась от вина, лившегося реками на сегодняшнем пиру. Яства лорда Фрея стояли сухим комом в горле, а вот на выпивку старый скряга не поскупился и многие северяне уже просто лежали под своими столами в обнимку, пытаясь орать песни, вопреки мелодиям музыкантам.
Но что могли сделать Старки? Они предали свое слово, вопреки заветам предков, и сейчас должны были улыбаться, глотать фреевское пойло и есть жесткое мясо, поддерживая раж Фреев.
Скрипки визжали, дудки гудели, но все перекрывал барабан, громко и натужно гудя всем своим нутром:
- Бум-бум-бум-бум…
Кейтилин отложила приборы в сторону, потянувшись за кубком. Лорд Фрей смотрел на гостью со своего возвышения, гадко ухмыляясь. В ногах отца сидело жалкое существо, по рождению Фрей – сумасшедший Эйгон по прозвищу Динь-Динь. Мужчина, словно собака, полулежал на полу, жадно вгрызаясь в свиную ножку, ворча и брызгая слюной. Праздничный костюм шута был испачкан жиром и винными пятнами, шапка с колокольчиками издавала тихий печальный звон, едва долетавший до места, на котором сидела Кейтилин. Отсалютовав хозяину замка, леди Старк отпила вина и, поставив кубок на стол, столкнулась взглядом с Роббом, севшим рядом с ней.
Ее первенец, ее боль и радость. Плод любви с Эддардом. Когда он был зачат, его родители еще даже не любили друг друга, но из этого маленького семени родилось их счастье, взаимопонимание и любовь. Густые завитки волос, упрямый взгляд мужчины-воина… А ей хотелось обнять его, прижать голову к груди, поцеловать Робба в висок, убаюкать, как это бывало раньше. Теперь же он король Севера, муж и, возможно отец. Кейтилин молилась Старым богам и Семерым, чтобы ее невестка понесла в своем чреве младенца. Быть может, это не только сделает прочнее положение Робба, но и согреет окаменевшее от горя сердце леди Старк? Полный участия и боли взгляд матери искал глаза сына, ей так хотелось сказать ему, что она верит в него, любит и старается понять, но крики гостей прервали так и не начавшийся разговор.
- В постель! В постель! В постель!
Проклятый обычай был силен как на Юге, так и на Севере. Помимо воли воспоминания унесли Кейтилин в тот хмурый день, когда точно так же кричали люди на ее свадьбе с Эддардом Старком. Длинный стол, пьяные гости, разбитая посуда, визг дудок и мрачный немногословный жених, пугавший свою невесту пристальными взглядами. Бедняжка Рослин, ей оставалось только посочувствовать, но с другой стороны Кейтилин была уверена, что эта робкая тихая девушка будет счастлива в браке с Эдмаром. Он не отходил от жены ни на минуту на протяжении всего празднества, все время был рядом, самолично наливал ей вино, что-то шептал на ухо… Эдмар станет хорошим мужем, здесь сомневаться не приходилось. Кейтилин помнила, как ее пугал Нед, сурово, словно осуждая, посматривавший на невесту, уносимую его друзьями в спальню, в то время, как его самого раздевала женская часть гостей… Но каким впоследствии он оказался мужем – заботливым, любящим и верным, не смотря на существование Джона Сноу, чье право на жизнь Кейтилин оспаривала сама с собой долгими одинокими ночами, когда муж отсутствовал в Винтерфелле.
- Я бы с такой рыбкой и сама порезвилась! – вопила толстая женщина из Фреев, будучи порядочной пьяной.
- Отвянь, старуха. Сегодня Рослин достанется лакомый кусочек Талли!
Нескромные жадные руки тянулись к невесте и жениху, замершим посреди этого свадебного безумия. Старик Фрей хохотал и кусочки пищи разлетались во все стороны, не сдерживаемые беззубыми деснами. Джон подхватил невесту на руки, унося прочь из зала, а она словно тростинка повисла на его могучем плече.
- Посмотрим, какие у тебя грудки, малышка! Вдруг Эдмару они придутся не по вкусу.
Тем временем жениха уже окружила стайка девиц дома Фрей. Шутливо лаская его, они принялись дергать за все завязки костюма разом, и вскоре дуплет жениха полетел в сторону, а сам он, увлекаемый женщинами, исчез из поля зрения Кейтилин.
Возможно, леди Старк тоже следовало бы отправиться за ними, но у нее не было сил. Потеряв мужа, сыновей, дочь и отца, она будто постарела на несколько десятилетий, и теперь ощущала себя старухой, утратившей все, кроме своего первенца.
Уолдер Фрей смотрел на нее, не мигая, со своего возвышения, словно пытался что-то сказать взглядом старого падальщика, парящего над жертвой. Чем могла она оправдаться перед этим человеком, балансирующим на грани предательства и лжи? Ее вина была видна, как капли крови на брачной простыне, а его – недоказуема. Пусть болтают что угодно, но лорд Переправы был чист в глазах северян перед Роббом Старком.
Музыканты закончили очередную песню, мотива которой Кейтилин так и не поняла, и тут же взялись за новую, явно стараясь играть не хорошо, а громко. Визг дудок стал невыносим, от гула барабанов болела голова. К чему такие старания, если свадьба подошла к концу? Кейтилин была уверена, что еще час и лорд Уолдер на правах хозяина покинет чертог, а вслед за ним можно будет удалиться и гостям. Больше всего леди Старк хотелось тишины и настоя ромашки перед сном.
- Сир Риман, - не выдержала Кейтилин, решившись, наконец, обратиться к своему соседу по застолью, - добрый друг, попросите музыкантов играть тише. Видно, усталость дороги сказывается, как и перенесенное мной горе… Голова уже раскалывается.
С доброжелательной улыбкой она протянула свою руку к плечу сотрапезника, но стоило пальцам коснуться предполагаемой мякоти теплой плоти, как напротив они ощутили твердость железа и кольца металла. Не в силах побороть порыв, Кейтилин рванула рубаху на себя, обнажая шею Римана Фрея, а вместе с ней и часть кольчуги.
- Предательство, - выдохнула леди Старк, отпрянув от Фрея, словно от ядовитой змеи. Заметавшийся по залу взгляд всюду находил Фреев, музыка вдруг прекратилась сама собой, только барабан продолжал свое монотонное гудение.
- Бум-бум-бум-бум.
- Что это значит, лорд Фрей?! – вскричала Кейтилин, срываясь с места, чтобы видеть хозяина замка, но тот не обращал на нее внимания, а только смеялся, как умалишенный, похлопывая ладонями себя по бедрам в знак крайнего удовольствия.
Что произошло дальше, леди Старк плохо понимала, но музыканты вновь заиграли, на этот раз четко и слаженно:
Да кто ты такой, вопрошал гордый лорд,
Чтоб я шел к тебе на поклон?
Ты такой же кот, только шерстью желт
И гривой густой наделен.
Ты зовешься львом и с большой горы
Смотришь грозно на всех остальных,
Но если когти твои остры,
То мои не тупее твоих.
О, как он был горд, этот знатный лорд,
Как могуч он был и богат,
Но те дни позади, и о нем лишь дожди
Средь руин его замка скорбят.


Слезы застилали глаза Кейтилин, когда просвистели стрелы и первые жертвы из сторонников Робба упали наземь, сраженные насмерть. Она стояла посреди этого хаоса, видя перед собой только лицо Уолдера Фрея, смеявшегося над предательством им же самим учиненным.
Доннел Локк, Оуэн Норри, Вэнс и прочие падали, захлебываясь кровью, но с именем Робба на устах.
- Уолдер Фрей, будь проклят! – взвизгнула Кейтилин, пытаясь выбраться из-за стола, как вдруг почувствовала, как спину что-то впилось, вслед за чем спина стала мокрой. Не обращая внимания на боль, леди Старк искала взглядом сына. Последнего их с Недом сына, ее счастье, ее гордость и ее страх.

Робб дернул за кончик банта из тонкой белой ленты, что туго стягивала женский стан юной Рослин корсетом, придавая ему форму песочных часов. Чего только не сделаешь ради старика Уолдера! К завязкам потянулись другие мужские руки, нетерпеливо вытягивая ленту из тугих петель под пошлые шуточки. Джон Амбер, едва стоящий на ногах от выпитого, уже заглядывал бедняжке за корсет, оттягивая его пальцами. Рослин плакала. С Робба на этом достаточно, пожалуй. Пусть то, что он не проводит ее до дверей, и покажется старому Фрею оскорблением, но он уже отплатил ему дюжиной танцев с худыми и стройными, страшными и терпимо страшными, взрослыми и совсем еще девочками Фрей, а еще и бантом, он - тоже веская монета, давшаяся Старку нелегко.
Впрочем, долго растягивать наигранную улыбку и топтаться без дела рядом с невестой Роббу не пришлось - скоро Большой Джон перекинул стан Рослин через плечо и унес ее в сопровождении нескольких мужчин, а Молодой Волк остался, как и многие другие.
- Давай опять потанфуем? – Ширея, шестилетняя дочка Уолдера Фрея, шепелявила из-за выпавших передних молочных зубов.
- Разве маленькой миледи не пора спать? – произнес Робб, нагнувшись к ней.
Ее тут же подхватила на руки какая-то женщина и унесла, за ними последовали многие другие миледи Фрей, покидая пир. Робб понял, что если он сейчас же не займет чьим-то женским телом свои объятия, то одна из этих хорьков наверняка попросит танца на прощание. И на глаза ему попалась красавица Дейси Мормонт.
Эдвин Фрей громко отказал ей в танце, пьяно махнув рукой. Она, вскинув брови, сделала шаг назад и тут же попала в объятия короля, который, не произнеся ни слова, закружил ее в танце, любуясь украсившей ее лицо улыбкой. Он так редко видел Дейси в платье. Оно преображало ее из воина в женщину, стройную и притягивающую взгляды.
И вновь замелькали перед глазами гобелены и серые стены, вновь сбилось дыхание и без того в душном зале, вновь сдавили голову корона, вино и бой барабанов. Старик Фрей глух, что ли? Как до сих пор их не попросили бить полегче?
Бум-бум-бум-бум… Быстро, резко, сильно.
Дейси смеялась. Робб чувствовал кистями рук напряжение ее мышц, скрытых не кольчугой, как было обычно, а тонкой тканью скромного платья. Его радовало то, что медведица Мормонт, такая веселая и женственная сейчас, разбавляла мужскую компанию соратников Короля Севера. И улыбнулся ей в ответ. Искренне и с чувством радости.
Бум.
Его кожу под мочкой уха пронзила резкая боль. Оцарапав кожу, мимо него пролетела стрела и вонзилась в глаз Дейси Мормонт, проткнув голову насквозь, наконечник блеснул в ее волосах. Робба забрызгало кровью: корону, лицо, зубы и язык, который дернулся от вкуса соли. Женское тело в руках короля ослабло, Дейси в последний раз выдохнула, брызнув слюной из широко открытого рта, и обмякла, Робб подхватил ее, бешено соображая.
Бум.
Ей было не помочь, он отпустил безжизненное тело, которое тяжело упало на пол. Мимо его лица вновь со свистом пролетела стрела. Он избежал свидания с ней лишь потому, что резко выпрямился, и устремил взгляд в сторону ее владельца. Робб увидел его. Фрей. Арбалет уже готовился к новому выстрелу. Перед глазами Робба промелькнуло еще пару стрел, но нацеленных не в него.
Бум.
Лукас Блеквуд упал на колени с болтом в животе, кровь потекла из его рта.
Бум.
Доннел Локке, выхватив свой кинжал, пырнул им стоящего рядом Фрея, но не проколол кольчугу, и тут же принял удар меча на шею. Еще удар.
Бум.
Фрей с усилием вырвал меч из его шейных позвонков и снова ударил с другой стороны. Голова Доннела с вывалившимся языком покатилась по столу между бокалов и тарелок, окрашивая скатерть в бордовый.
Бум.
Маленького Джона поразило сразу три стрелы: две в левом плече, одна насквозь пронзила бок. Но Амбер, издав вопль, поднял короткий топор над головой и бросился на ближайшего врага.
Бум.
Но как только он погрузил его в первую фреевскую голову, двери чертога распахнулись и через них хлынули десятки латников, вооруженных до зубов. Первый из них с размаху снес Маленькому Джону половину головы двуручным топором, украсив воздух веером алой крови.
Бум.
Оуэн Норри свернул голову одному Фрею, второго ударил в пах. На него навалились толпой и с хрустом вывернули правую руку за спину.
Одно «бум» утонуло в его истошном предсмертном вопле – подняв голову над полом за волосы, ему перерезали горло. Медленно. Деловито.
Бум.
- Уолдер Фрей! Голос матери.
Бум.
- Будь ты проклят! Где же ты?
Бум.
Он нашел ее глазами.
- Матушка!
Как и арбалетчика, что наводил стрелу на ее спину.
Бум.
Она была по другую сторону стола, Робб бросился к ней, перешагивая через трупы.
Бум.
Одна нога на скамье, вторая на скатерти стола. Перед Роббом голова Доннела Локке с широко открытыми безжизненными глазами в алой луже крови. Рядом голова недоеденного поросенка с яблоком во рту.
Бум.
Два шага вперед, Робб спрыгнул со стола, встретился взглядом с матерью. Удар в плечо отбросил его тело на стол, из плеча выросла стрела с черным оперением. Робб не почувствовал боли.
Бум.
Еще пара шагов вперед, и Кет перед ним. Такая маленькая и худенькая. Он обнял ее одной рукой за талию, второй прижал ее голову к своей шее, чувствуя тепло материнской кожи и запах ее волос.
Бум.
Робб повернулся спиной к происходящему, укрывая ее своим телом, прижимая к себе все сильнее. Рука скользнула по ее спине, и он понял, что опоздал, когда кисть уперлась в толстое древко болта, торчащего из женского тела.
Бум.
Робб чуть отстранился, взглянув на свою ладонь. Окровавленную. Алую от горячей крови его матери. Тут он заметил, что она не смотрит ему в глаза. Не смотрит на свою кровь.
Бум.
Он провел рукой по своей груди, куда был устремлен ее взгляд, а когда вновь взглянул на ладонь, она была вспорота поперек глубокой царапиной.
Бум.
Наконечник стрелы, острый как лезвие, торчал на четверть дюйма из его одежды.
- Матуш… - но губы уже не слушались. Робб кричал, извинялся перед матерью, проклинал Уолдера Фрея, но тело его молчало.
Бум. Но это уже не барабаны. Это сердце, сердце Короля Севера, которое убило его не сейчас, нет. Оно убило его гораздо раньше, когда он полюбил Жиенну, просто судьба издевательски оттягивала этот момент.
Бум. Уже тише и слабее. Робб заглянул во влажные глаза Кейтилин: большие, наполненные ужасом, горем и скорбью. Материнские глаза, теплые даже сейчас, когда перед ней дух ее последнего сына покидал свое тело. Кто же защитит ее теперь?
Бум. Сердце сжалось вокруг древка стрелы в маленький комок, ударив тело Робба невыносимой адской болью.
Оно еще раз дернулось. Слегка. И боль отпустила короля.
Бой барабанов закончился для него. Он запрокинул голову назад, ее уже не сдавливала корона, поэтому он сделал это легко, прикрыв от блаженства глаза. Он увидел небо. Хмурое, серое, сквозь тучи которого проглядывали тонкие лучики солнца, играющие на бурлящей поверхности Зеленого Зубца. Он увидел смерти. Множество смертей его соратников и гораздо меньше смертей врагов. Он увидел улыбку Уолдера Фрея, хлопающего своими покрытыми пятнами руками по бедрам. Он увидел мать, на руки которой упало тело ее сына, не успевшего извиниться. Но для него это уже потеряло смысл. Он увидел свет.

- Сиськи моей жены весят больше, чем ты! – провозгласил Джон Амбер, подхватывая почти раздетую Рослин и перекидывая ее через плечо. – Пора отшлепать эту попку рыбиной! – и ударил ее своей большой рукой без двух пальцев по бедрам.
Рослин Фрей на самом деле была легкой и тонкой в кости, но Джон все равно пошатнулся, закинув девушку на плечо, но поймал равновесие перед тем, как упал, благодаря сиру Леслину Хэю, который толкнул его плечо с криком:
- Стоя-а-ать, великан!
- Поехали! – пьяно рявкнул Большой Джон и тяжело топнут по первой ступеньке лестницы, что вела к двери в коридор.
За ним последовали другие мужчины, окружавшие Рослин, четверо или пятеро, их компанию завершал сир Хэй, громогласно приглашая всех проводить молодую Талли до спальни, где они наконец-то полюбуются всеми ее прелестями через замочную скважину. Но его голос утонул в музыке, его жесты померкли в суматохе, а Рослин на плече поющего Джона скрылась из виду под слова:
Жил был медведь, косолапый и бурый!
Страшный, большой и с косматою шкурой!
Леслину ничего не оставалось, как махнуть рукой и догнать остальных.
Однажды на ярмарку двинулся люд,
Подался весь люд и медведя зовут!
- Зову-у-ут! – сир Хэй поддержал бас Амбера, поравнявшись с ним.
Большой Джон иногда опирался ладонью на стену узкого коридора, чтобы выровнять свое заваливающееся то на один, то на другой бок тело. Девушка дрожала на его плече, кто-то стягивал с ее ног туфли, пятясь перед Джоном спиной вперед, кто-то заглядывал под юбку.
- Давайте-ка поглядим на ее башенки! – Леслин предложил разрезать ей юбки, вынимая свой короткий меч из ножен.
- Прекрасная дева навстречу идет, и пышные кудри ее словно мед! – Джон завалился свободным плечом на стену и заржал, задрав голову к потолку. – Пх-х-х! Кудри как мед! Почему я раньше не замечал этих слов!
- А не пошел бы ты лесом, Амбер! – Большой Джон узнал голос Пчелобоя и повернулся к нему.
- Что ты меня всегда туда посылаешь?! – Джон икнул. – Там что? – Вновь икнул. – Медом намазано?!! – и залился оглушающим смехом.
Но замолчал, когда заметил, что кроме него никто не смеется.
- Я… - Икнул. – Расскажу вам, когда вернемся и выпьем, и вы посмеетесь вместе со мной! – и погрозил пальцем.
- Не тошнит еще от этой истории?
- Иди сам лесом, Пчелобой, меня от меда тошнит! – Джон вновь икнул. – Что за проклятье!? Взял кто выпить!? – икоту нужно было залить.
- Я взял! – раздался ответ, и Амбер повеселел, принимая кружку с вином.
Большие глотки не помещались в пасти Джона, потому изливались из его уголков рта розовыми речками, украшая свадебное платье Рослин винным пятном на корсете. Сир Хэй, стоя с мечом в руке, внезапно вспомнил чего хотел и, подойдя к юбкам Рослин Фрей, задрал их вверх, намереваясь разрезать. Кружка, еще наполовину полная, глухо ударилась об пол, забрызгав окружающих вином. Большой Джон, прижимая левой трехпалой рукой Рослин, ухватил правой грубой ладонью лезвие короткого меча, не боясь порезаться.
- Убери зубочистку, Хэй, - он произнес это трезво, прямо глядя в глаза рыцарю, который был ниже его на голову. – Иначе я поковыряю ею у тебя в заднице.
Леслин оскалился и крепче сжал рукоять, прошипев сквозь стиснутые ряды зубов:
- Попробуй, Джон Амбер!
- Так, мужики! – кто-то встал между ними, положив руки на плечи обоих. – С нами дама. Давайте-ка проводим ее, вернемся за стол, а там вы в игре «кто кого перепьет» померяетесь силушками.
- Пить с Леслином Хэем, все равно что… - Джон не договорил, понимая ошибочность такого поступка; он отпустил меч, Хэй тут же убрал его в ножны и сделал пару шагов назад, не сводя с Амбера глаз; тот ответил рыцарю презрительным взглядом, в гневе пнул кружку под ногами, которая улетела вперед по коридору и гулко ударилась о стену; Джон выругался, вновь охмелел и зашагал вперед. - Ах, бедная дева, увы ей и ах! Учуял он мед у нее в волосах!
- Волоса-а-ах! – поддержали его.
Дверь спальни приблизилась как раз в тот момент, когда песня закончилась.
- Прекра-асная де-е-ев-а-а! – растягивая гласные последних слов песни, Большой Джон поставил босую Рослин на пол перед собой. – И бурый медведь! – он коротко и низко завершил песню, чуть нагнувшись к лицу девушки.
Она была мила и невинна, с влажным лицом и грустными глазами, прижимающая к груди расшнурованный корсет, который норовил упасть под тяжестью пришитых к нему белых юбок. Большой Джон Амбер нависал над ней грозовой тучей, чуть покачиваясь вперед-назад, и дышал на нее винным амбре.
- Почему же ты плачешь, прекрасная дева? – он коснулся кончика ее носа указательным пальцем трехпалой руки. – Эдмар не обидит тебя! – он вложил в эти слова всю свою искренность и способности к убеждению. – Он хоть и рыба, но рыба хорошая. – Джон опустил руку и приблизился к лицу Рослин, касаясь своей бородой ее уха, прошептал. – А если обидит, ты скажи об этом дяде Амберу, - он отстранился и, вновь взглянув ей в лицо, громко продолжил, - а он оторвет рыбе ее колокольчики! – и по обыкновению, запрокинув голову, заржал искренне и оглушительно. – Пора, малышка! – Джон отворил дверь спальни и направил Рослин к порогу, мягко направляя ладонью, прижатой к бархатной коже женской оголенной спины. – Будь послушной женой! – и шлепнул ее по ягодицам так, что она нехотя сделала пару шагов вперед, переступив порог, Амбер тут же плотно закрыл за ней тяжелую дверь.
- У рыб разве есть колокольчики? – спросил Пчелобой, Джон в ответ пожал плечами.
- Надо будет у Талли спросить, - и крякнул, предвкушая ответ Эдмара или Кейтилин.
- Пора раздвигать свои башенки… - кто-то из мужчин уже мелодично давал советы Рослин, приблизив губы к замочной скважине.
- Я трезв, как дойная корова! – Джон хлопнул себя по животу. – Пошли, медовик! – он положил свою тяжелую ладонь на плечо Пчеробоя. – Поведаем всем твою историю и зальем горечь потери вином!
Друг ответил ему своей ладонью на могучем плече Амбера и кивнул, смирившись с судьбой.
- Жил был медведь, косолапый и бурый! Страшный, большой и с мохнатою шкурой! – песня была вечна, как небо, Большой Джон пел ее с чувством, пусть и не складно. – Однажды на ярмарку двинулся люд! – Амбер, сир Хэй и Пчелобой быстро шагали по коридору, невпопад наполняя его мужским басом, а все остальные остались у дверей спальни в ожидании появления обнаженного стана Рослин в замочной скважине. – Подался весь люд… - рука Большого Джона соскользнула с плеча его друга и по привычке потянулась за затылок, где обычно висел большой меч. – И медведя… - Джон молча остановился, остальные продолжили петь, шагая вперед. Слишком хорошо он знал этот звук, чтобы с чем-то спутать. Это был приближающийся лязг стали латников и тяжелые скорые шаги их сапог по каменному полу. – Зовут! – Джон вспомнил, что меч его висит на колышке на стене чертога рядом со столом. – Дай-ка сюда! – он схватил одной рукой сира Хэя за плечо, второй легко вынул из ножен его короткий легкий меч – все же лучше, чем ничего.
И тут он увидел их. Пятеро. Шестеро. Больше? Пламя горящих факелов играло на стальных доспехах латников, на их длинных до блеска начищенных мечах и топорах, они перешли на бег. Джон взревел, воодушевляя себя на бой, но заметил, что Леслин повис на его руке, держащей короткий меч, безрезультатно дернул могучую руку Джона на себя, а потому тут же вцепился зубами в запястье. Амбер с силой ударил его о стену, почувствовав кожей выбитую пару зубов. На него налетел первый латник, Джон увернулся от его меча, ударив своим по одетой в сталь бочине, враг отлетел в сторону от удара. Второй с окровавленным оружием переступил через труп Пчелобоя – его тело лежало на спине, разрубленное от ключицы до солнечного сплетения, голова с мертвыми неподвижными глазами была повернута в сторону Джона, изо рта тек тонкий ручеек густой темной крови. Амбер взревел нечеловеческим голосом и полетел на противника, толкнул его щит плечом и, пока тот не очухался, вогнал свой меч в щель между шлемом и нагрудником, тут же выдернул его, уже бордовый от крови, латник тяжело упал. Кто-то ударил Джона в бок кулаком, он наотмашь ответил ударом рукояти меча в висок, оставив на шлеме сильную вмятину, латник рухнул на колени. Стоявший за ним, идентичный остальным издал рев и поднял двуручный меч над головой.
- Амбера в заложники! – крикнул кто-то слева. – Не убивать!
Латник с мечом над головой замер на мгновение, но этого хватило, чтобы Джон успел вогнать свой меч между его лат в пах. Он упал, на него упал и Джон, сбитый с ног двумя врагами, повалившимися на его спину.
- Джона Амбера не убивать!!! – кричал один из них еще громче. – Приказ лорда Уолдера!!!
Зачем он вопит? Джон уже понял. Но через секунду до него дошло, что кричат не ему, а сиру Леслину Хэю, который стоя у головы Амбера вознес обеими руками взятый у одного из убитых длинный меч. Его окровавленная улыбка демонстрировала отсутствие двух верхних зубов, его мимика давала понять, что он готов расплатиться за них сполна, меч ринулся навстречу шее Большого Джона.
Ну уж нет! Если и сдохну, то заберу этот кусок дерьма с собой!
И Джон, отбросив держащих его мужчин, поднялся на ноги с ревом, подходящим для последнего в жизни. Меч Леслина Хея выбил из каменного пола пучок искр, Джон схватил его за затылок и прижал к стене своим телом, тяжелый меч выпал из рук рыцаря и остался на полу.
- Что происходит!? – мешая цензурные слова с бранью, спросил его Амбер.
Но Леслин вряд ли мог ответить – Джон ударил его головой о стену так, что нос согнулся вправо, ударил еще и нос почти сравнялся с лицом, окровавленным и искаженным болью, ударил еще и еще, пока все лицо мужчины не превратилось в кровавое месиво, украшенное выбитыми зубами и торчащим хрящиком носа. На руке Джона всем весом повис подбежавший латник, второй выворачивал другую руку. Амбер, не желая сдаваться пока жив, вцепился зубами в ухо недобитого подонка Хэя, кричащего от боли. Враги прижимали все сильнее, скрутив руки за спину. Джон рыкнул как зверь и дернул головой, оторвав ухо Леслина с приличным куском кожи виска, но тут почувствовал удар по голове тупым предметом, за ним еще и еще, и потерял сознание.

Оказаться, наконец, в тишине, вдали от раздирающих слух звуков нестройной музыки, от всех этих людей, выкрикивающих грубоватые, пошлые шутки, которые Эдмар упорно воспринимал почему-то, как комки липкой, сдобренной медовым слоем грязи, летящие в их с Рослин адрес – рано или поздно это стало бы необходимо молодому Талли, как необходима бывает человеку передышка после тяжелого забега на дальнюю дистанцию. Он успел уже устать от громких выкриков, от звуков музыкальных инструментов, от этой духоты, от вина, льющегося через край тяжелых кубков и стекающего затем по раскисшим, пьяным, звериным физиономиям существ, от чего-то считающих себя разумными. Только Рослин скрашивала своим присутствием шумное свадебное торжество, больше походящее на какую то странную, тягучую пытку, нежели на празднество; еще немного и чего доброго, у жениха разболелась бы голова – однако, гораздо более чем за себя самого, Эдмар переживал за невесту, вернее, уже – за супругу, что оставалась все такой же молчаливой, все такой же бледной. Все так же сверкала на ее ресницах влага; осознание этого мешало Талли не просто окунуться в бешеный водоворот хмельного веселья, но даже и просто позволить ему задеть себя хотя бы одним легким касанием. Ел он мало, пил – еще меньше, и как следствие, оставался неизменно трезв, что еще сильнее усиливало контраст между тем, что происходит вокруг, и тем, что творится в глубоко сокрытом от посторонних глаз внутреннем мире одного конкретного человека. Казалось, что происходящее и вовсе никак не касается Эдмара Талли – это вообще не его свадьба, не его друзья, не его родственники, не ему подносят еду и питье, не его собираются «провожать» до спальни совершенно чужие ему женщины.
Он ни при чем. И больше всего ему хотелось бы, оставив всех их, уйти – и увести за собой маленькую, хрупкую, поникшую, словно весенний, измученный засухой цветочек, девушку. Избавить ее от всей этой шумихи, обрушивающейся на их головы подобно ревущим лавинам какого-то бешеного, ничем не контролируемого водопада – и окунуть в тишину, подобную теплому, глубокому и ласковому озеру. Закутать в тонкое одеяло, сотканное из невесомых, теплых, мерцающих нежностью нитей – взять за руку, легко сжав холодные, тонкие девичьи пальчики, улыбнуться - и шагнуть в молочный туман, который надежно сокроет их обоих от лишних, посторонних взглядов, от всей этой… липкой, приторно- грубой мерзости. И они, наконец, смогут взглянуть друг на друга так, чтобы не отвлекаться ни на что более, и …. не страдать от вынужденного пребывания в атмосфере, им обоим несвойственной.
Он не желал бы, чтобы хоть одна из этих погрязнувших в диком веселье свиней прикоснулась своими грязными лапами хотя бы даже к белой ткани на платье его девственной, чистой невесты. Не хотел бы, чтобы хоть один взгляд чьей-то мутной пары глаз остановился на силуэте и без того напуганной Рослин – неужели все они не видят, что пугают ее просто даже одним своим присутствием? Да даже если и видят… Все эти люди словно радовались любой возможности сказать или сделать гадость, вписывающуюся в рамки «традиций» – ведь все оправдывает обычай, непонятно зачем и для кого изобретенный. Однако… Эдмар Талли был либо слишком рассудителен, либо слишком мягок для того, чтобы всерьез винить весь мир за его обычаи и поведение населяющих его людей; но поменять своего отношения к происходящему он все равно никогда не смог бы, а потому проводы молодых до спальни он воспринимал как нечто необходимое, навязанное, неизбежное – и однозначно неприятное. Лорд Риверрана не удивлялся уже той грусти, которой буквально лучилась – словно тонким серебристым ореолом – его Рослин. Наверное, ни одна девушка не была бы весела на ее месте – и если все свадьбы таковы, как эта – то Эдмар уже заочно готов был посочувствовать всем невестам прошлого, настоящего и будушего времени. Но он был уверен почему-то, что сможет справиться со слезами, которыми Рослин уже была омыта, словно цветок – утренней росой. Он считал секунды до момента, когда они останутся, наконец, вдвоем – а потому, даже не запомнил ни слов, ни лиц многочисленных женщин, что стягивали с него камзол и колет по пути в спальню. Чужие, цепкие пальцы, безнаказанно касались его одежд – но как бы не старались многочисленные родственницы невесты, они никогда не смогли бы раздеть его воистину. Талли отвечал им легким, мелодичным, с примесью вежливого веселья смехом, он даже сопротивлялся, затрудняя девушкам и женщинам их задачу, чем вызывал бурю игривых шуток в свой адрес. Каких?... Он не запомнил. Все словно смешалось, превращаясь в сплошное, мутное пятно, лишенное очертаний – и картина внешнего мира впервые обрела перед его глазами четкость лишь тогда, когда он оказался в спальне. Эдмара слегка пошатывало, одурманенного всем этим шумом, доселе почти оглушившем его – но теперь он наконец-то ощутил себя самого, словно вернулся в собственную телесную оболочку после долгого отсутствия. Как странно….Неужели и впрямь никто больше не смеется вокруг, неужели закончились скабрезные шутки, неужели никто более не стремится сорвать с него последнюю одежду? Казалось, ему нужно было время опомниться – хотя уж он то отнюдь не маленькая, напуганная перспективой первой брачной ночи девочка.
Узкие окна просторной, богато обставленной комнаты, были надежно занавешены тяжелыми, расшитыми золотистыми узорами темно-синими шторами; спальня освещалась немногочисленными канделябрами, дающими ровно столько света, сколько было нужно для того, чтобы двум людям оставалось возможным разглядеть друг друга. Огни свечей горели ровно, подобно крупным каплям – каплям пламени, рождающим причудливые тени и оживляющим каменные стены легкими отблесками, осторожно ласкающими темный гранит и расшитые золотом, мягко струящиеся складками к самому полу, ткани занавесей. Утопая обувью в густом ворсе широкого ковра, Эдмар буквально физически ощущал присутствие рядом Рослин Фрей, словно касающееся самой его кожи легким, невесомым звоном, пробуждающим чувства – как пробуждает ненавязчивое касание подушечек пальцев струны давно умолкнувшей арфы.
Взгляд его медленно скользнул по вытканному на ковре рисунку, чуть споткнулся о носки маленьких белых туфель, поднялся по девственно-чистым нижним юбкам вверх, минуя скрещенные на груди девичьи руки… Каштановый шелк волос почти скрывал бледное лицо от постороннего взгляда – но Эдмар более не ощущал себя посторонним ей; он не причинит ей вреда, и самое страшное, что может грозить Рослин с его стороны – это ласка, нежная и трепетная, ибо только это способно возродить весеннюю хрупкость опустившего головку цветка; именно такой она и казалась ему. Такой и была. И только так он намерен был обращаться с ней.
Медленно, плавно – но уверенно, он шагнул вперед, и руки его мягко коснулись тонких запястий все еще стремящейся сокрыться от него девушки. Пальцы Талли были сейчас теплы, как и его прикосновения, и даже сейчас, уже – они с Рослин постепенно превращались в одно целое, сливаясь в единую субстанцию; оба сокрытые белизной нижних рубашек, оба принадлежащие какому-то другому, далеко не всем доступному миру, они стояли друг напротив друга, не торопясь немедля раздеться и лечь в постель затем, чтобы исполнить свой долг. Хватит. Хватит с них долгов. Теперь все будет иначе.
- Не бойся меня
Тихий, низкий голос словно призван был стать тем самым сотканным из нежного внимания и ласкового участия одеялом, в которое Эдмару так хотелось закутать маленькую Рослин Талли; столько неподдельно-доброго, теплого, и оттого – тихого, таилось в нем…
Огонь свечи ближайшего к ним настенного канделябра чуть дрогнул; Талли легко потянул на себя тонкие запястья рук Рослин, словно уговаривая её не прятаться от него и … раскрыться.

Быть безвольной куколкой, маленькой милой покорной девочкой, вот твой удел, Рослин Фрей. Рослин Талли.
Кто она такая? Та, первая, весело резвилась в полузаброшенных залах Близнецов, любила гулять по берегу реки, собирать цветы и петь, заплетая волосы в косы по утру, а вторая только плачет, молчит и бледнеет под взглядами мужа, отца и гостей.
- Сиськи моей жены весят больше, чем ты!
Кто все эти люди, Рослин? Чего они хотят? Зачем так грубы с тобой? Ты ничего не сделала, бедная маленькая Рослин. Так почему они лапают своими руками твою нежную еще не расцветшую грудь? Зачем тянутся к самому потаенному месту меж твоих бедер, бросая угрозы подстать проституткам?
Но ты забыла, Рослин Талли, что ты не так уж и невинна… Все это в наказание за твою черную душу, за твою безвольность и глупость. Ты родилась тупой в стаде овец и сейчас никак не можешь решиться, в каком стаде пастись. Грешница накануне греха. Испей свою чашу до дна, Рослин-из-ниоткуда. Ты не Фрей, но ты и не Талли.
Слезы, наконец, иссякли, хрупкая девушка куклой висела на плече своего похитителя, позволяя награждать себя щипками, похотливыми хлопками по мягкой части тела и фривольными шуточками. Она не сопротивлялась, не пыталась прикрыться, только становилась бледнее с каждой минутой все больше и больше, рискуя вновь потерять сознание, как это произошло с ней когда-то давно, когда Эдмар Талли взглянул на свою нареченную каким-то особым взглядом. Рослин тогда показалось, что он все знает, но все равно решил жениться на ней.
Глупая-глупая Рослин из дома Фрей. Отец прав – женщина рождена только для того, чтобы рожать себе подобных, но никак не для того, чтобы думать.
Ее поставили на ноги, как куклу, которой она и была. Чей то голос произнес, разрывая туманы размышлений:
– Эдмар не обидит тебя! Он хоть и рыба, но рыба хорошая. А если обидит, ты скажи об этом дяде Амберу, а он оторвет рыбе ее колокольчики!
Винные пары, смрад перегнившей пищи, смеси человеческого и лошадиного пота окатил Рослин с головы до ног, но голос, принадлежащий огромному мужчине, успокаивал, стучась в сознание, помутившееся от раздумий.
Она боялась. Боялась первой ночи, боялась того, что слова отца о бойне, правда, боялась, что Робб Старк и вправду заслуживает смерти, боялась обмануть мужа, боялась сказать ему правду, боялась жить, боялась умереть, но искренне хотела только одного – перестать существовать, чтобы избавиться ото всех мук разом и избежать Неведомого.
- Пора, малышка! Будь послушной женой!
Тяжелая дубовая дверь с грохотом захлопнулась за спиной новобрачной, рассекая мир на ТОТ и ЭТОТ. Странно, но именно этот звук наконец прорвал тот странный полунаркотический дурман, окутавший юную новобрачную. Постоянные слезы и горе подточили ее силы, крики гостей, тяжелый взгляд отца, старших братьев и дядьев заставил почувствовать себя изменницей, а нежность и предупредительность жениха едва не свела с ума. Пир казался Рослин подобием ада, в котором она и Эдмар оказались за прегрешения Робба Старка и Уолдера Фрея. Но теперь все это было позади и в свою очередь стало нереальным.
Хрупкие тонкие руки разжались, выпуская полуоторванные тяжелые верхние юбки, залитые вином, а кое-где и блевотиной гостей, рьяно пивших за здоровье невесты и жениха. Изорванный корсет, а с ним и платье, слетел с девушки, как осенние листья с деревьев – легко и грустно. Рослин ощущала себя гусеницей, скинувшей белый грязный кокон, но вот кем она стала? Что ей делать?
Тонкая рубашка, расшитая самой новобрачной, разорванная чьими-то нетерпеливыми руками почти до пупка, все норовила распахнуться, и Рослин пришлось подхватить ее руками, сомкнув края, дабы в природной девичьей стыдливости не показать чужому человеку то, что учили всю жизнь скрывать.
Тяжело вздохнув, девушка осмотрелась так, словно была не в родном замке, а оказалась гостьей неизвестного ей человека. Покои, предоставленные отцом зятю для первой брачной ночи, были обставлены с редкой роскошью и щедростью. Рослин, привыкшей жить скромно (все же при том количестве детей и внуков, которым наградили Лорда Переправы боги, приходилось экономить на обстановке замка), все это было ново, непривычно и дико. Она замерла перед огромной кроватью, канделябрами, шторами и камином, как перед ликами богов замирает в благоговении крестьянин, в первый раз в жизни попавший в храм.
В этом была какая-то дикая насмешка. Рослин вдруг показалось, что отец так пошутил с ней; захотел проверить насколько ему останется верной дочь, если вдруг станет леди Талли? Шутка ли, дочь жена сюзерена, так и загордиться недолго. Робкая недоверчивая улыбка украдкой тронула порозовевшие губки, в глазах появился блеск надежды; любопытство – первый признак оживления, подтолкнул хрупкую девичью руку потянуться к портьере, в искреннем желании прикоснуться к дорогой тяжелой ткани.
Да, отец так добр к своим детям, зачем ему убивать мужа Рослин? Ведь она станет леди Талли и сможет поспособствовать расцвету дома Фреев, одарить приданым многих своих сестер, выхлопотать должности при дворе короля Севера для своих братьев. Отец не зря выбрал Рослин в жены Эдмару.
Он знает мой кроткий нрав, мое повиновение каждому его слову, мою безграничную любовь. Отец знает все – что я не шалила, как другие, с дядьями и братьями, что я еще невинна, что мой долг стать хорошей женой и быть послушной дочерью. Отец знает все. Он не стал бы причинять мне боль.
Крики гостей за дверью зазвучали громче и двери распахнулись, пропуская Эдмара Талли. Мысли, как всполошенные птицы, вмиг разлетелись, оставляя Рослин смятение и страх. Сердце, уже успокоившееся и, наконец, забившееся в нормальном ритме, сорвалось в беспорядочную скачку. Девушке казалось, что она слышит каждый его удар так, будто все еще находится в пиршественном зале, и горе-музыканты задают ритм не только танцорам, но и ее сердечку.
Не в силах заставить себя смотреть мужу в лицо, она опустила голову, крепко сжимая разорванную рубашку на груди. Пушистый шелк волос услужливо скрыл смущение от первой встречи тет-а-тет с Эдмаром Талли, непослушным водопадом упав на щеки, глаза и грудь новобрачной.
Тетки учили ее быть покорной и услужливой, водили на псарню, показать на примере кобеля и суки, что происходит между мужчиной и женщиной, но Рослин забыла все уроки. Ей было страшно за себя, остальное вдруг исчезло. Она будто забыла то, что только что противоречиями раздирало ей грудь; где-то бился настойчивый мотылек, но сердце заглушало его.
Она не видела, как муж подошел, но ощутила его запах, прикосновение.
- Не бойся меня.
Нежные, сильные, но нетерпеливо властные руки заставили невесту разжать кулачки, выпуская обрывки рубашки. Ничем более не сдерживаемая, последняя защита юной девы сползла по плечам и бедрам на ковер к ногам новобрачной, открывая маленькую аккуратную грудь, обещавшую в будущем стать полной высокой, как у матушки невесты, хрупкие плечи, плоский живот и холмик между стройных белых ног.
Рослин показалось, что ее всю залило краской стыда, хотя на самом деле она побледнела еще больше, чем в септе. Силясь что-то сказать, девушка приподняла голову, открывая мужу свое изможденное страхами лицо с большими полными влаги глазами, но слова не шли с языка. Губы только вздрогнули, пытаясь повиноваться разуму, но горло не издало и звука.

Как прекрасна может быть женщина в своей глубокой печали, застывшей блестящей алмазной россыпью на длинных темных ресницах; слез, равно как и украшений, не должно быть слишком много – но достаточно лишь нескольких прозрачных капель затем, чтобы подчеркнуть ту женственную хрупкость, которая так нуждается во внимании и защите мужчины. Женщины зачастую пытаются казаться сильнее и жестче, чем они есть, тут же забывая о тех глубинных качествах, что составляют настоящую их силу. Вглядываясь в блестящие, мерцающие влагой, глубокие озера глаз Рослин, Эдмар словно ощущал самим своим нутром некий зов – подобный тихой, печальной песне, мягко и тепло касающейся самой сути его сознания. Она была так похожа на речную нимфу. Русалку, медленно и грациозно вынырнувшую из пучины лесного водоема навстречу очередной своей жертве. Длинные волосы, небольшая, аккуратная грудь, совершенные черты… Она встречается взглядом с забредшим в глухую чащу странником, а затем протягивает ему холодную, бледную руку, словно в немой мольбе о помощи. При этом смотрит она так, как будто частью своей действительно верит, что он может ее спасти.
Нимфа знает, что когда их пальцы переплетутся, взгляды сольются в один, а губы встретятся, она утащит смертного на самое дно водоема – глубокого настолько, насколько глубок был первый и единственный их поцелуй. Возможно, больше всего на свете дитя леса хочет того же, что и все смертные – взаимной любви, но познать такое счастье ей не дозволено, потому что даже один-единственный поцелуй её стоит целой жизни. Возможно, именно поэтому глаза русалки всегда печальны – а ресницы усеяны алмазной россыпью слез. Знание ложится тяжелой ношей даже на плечи бессмертных. Рослин Талли не была бессмертна, и лесного озера рядом не было; но смотрела она так, как будто только что вынырнула – ненадолго – из глубокой пучины потустороннего мира, и теперь умоляла своего новоявленного супруга о чем-то. То ли о том, чтобы он ушел – то ли о том, чтобы остался. Ему хотелось согреть ее собственным теплом – простым и человечным, но на мгновение он внутренне усомнился в том, что это возможно. Взгляд мужчины скользнул по тонкой девичьей фигурке снизу вверх, словно обволакивая ее и закутывая в невидимое покрывало, сотканное из тончайших нитей; в нем не было той похоти, что так явственно освещала расширенные зрачки хмельных мужчин, еще недавно разрывающих на чужой невесте белые одежды. Не было жадности, с которой изголодавшийся смотрит на кусок мяса; он как будто видел гораздо больше, чем бывает доступно зрению обычного мужчины, чья суть состоит из простых житейских радостей.
Теплые пальцы Эдмара аккуратно очертили точеный подбородок, легли тыльной стороной ладони на бледную кожу девичьей щеки – и прикосновение, мягкое, осторожное и вместе с тем уверенное, согрело личико Рослин… согрело ли? Талли шагнул вперед, окончательно сокращая всякое расстояние между ними, но как бы близко мужчина не стоял к своей нареченной – ощутить ее дыхание он все равно не мог. Рослин словно и не дышала вовсе – и внезапно Эдмару показалось, что еще немного – и она упадет, измученная своими внутренними страхами, на ковры.
Широкие, сухие ладони бархатно скользнули по прохладным, узким плечам сверху вниз – к локтям, а затем к запястьям; легкое соприкосновение кончиков пальцев - и обе руки Талли легли на тонкую талию, словно опоясывая ее своим теплом. Он глядел в ее глаза, спокойно и ласково, без удивления встречаясь с тем странным отчаянием, которое плескалось на дне ее зрачков. Эдмару казалось, что он все понимает – более того, он был уверен в этом; а так же уверен в главном: он знает, что с этим делать.
Он ощутил ее слабое дыхание лишь тогда, когда нагнулся к самому ее лицу затем, чтобы согреть бледные губы теплом первого настоящего поцелуя; в этот момент Эдмар держал невесту чуть крепче, словно понимая, как сильно ей нужна опора, которая поможет хрупкой нимфе устоять на ногах. Но так ли было обязательно стоять? Порой бывает необходимо поникнуть и полностью отдаться надежной силе чужих рук; и Талли показалось, что это необходимо Рослин прямо сейчас.
Он слегка нагнулся – и поднял юную деву на руки, легко и бережно, так, словно она ничего не весила. Этим жестом он словно признавал ее своей еще до того, как их тела соединятся в первом для Рослин чувственном танце; так, словно последнее и вовсе формально не обязательно, ибо их брак уже был скреплен чем-то большим, нежели просто алым пятном на белой простыне. Не торопясь, плавным, твердым шагом, мужчина приблизился к широкой постели, застланной воздушными покрывалами – и медленно опустил свою драгоценную ношу на мягкую поверхность, при этом не выпуская ее из собственных объятий. Казалось, она исчезнет, растворится в воздухе, если он даст ей недостаточно тепла и того редкого внимания, на которое так нечасто приходится рассчитывать юным невестам.
Талли опустился на супружеское ложе вслед за Рослин, закрывая хрупкое девичье тело своим – и только расстояние наполовину вытянутых, утопающих ладонями в перине рук, разделяло теперь мужа и жену. Медные пряди густых волос чуть касались бледных тонких черт – какое то время, примерно пол минуты, Эдмар смотрел в ее глаза, теперь уже позволяя себе с головой окунуться в эти печальные озера, чьей глубины в иной момент он бы, возможно, испугался. А может быть, и нет. Эдмар Талли никогда не боялся красивых женщин, равно как и речных глубин.
Мера должна быть для всего – в том числе и для пауз, которые ни в коем случае не должны затягиваться слишком надолго. Легкое дыхание скользнуло – уже более настойчивым касанием – по стройной лебединой шее, служа предвестником поцелуям, что через несколько секунд уже ложились на белую кожу ровной, теплой, словно капли грибного дождя, дорожкой.