Название: Нет дыма без огня
Участники: Эйгон Таргариен, Ноарис Манукато, Джон Коннингтон.
Место событий: Залив Работорговцев
Время года и дня: Осень, раннее утро.
Краткое описание квеста: Корабли во главе с "Дохлым Кракеном", призванные отвезти Эйгона Таргариена и его армию в лице Золотых Мечей в Дорн, покидают Астапор ранним утром. Попутный ветер способствует счастливому продвижению небольшой флотилии вперед, но все ли так благополучно, как кажется?

Незаметность - великое искусство. Но одно дело, когда ты скрываешь от любопытных глаз только себя, или - себя и своего товарища, и совсем другое, когда в твою задачу входит незаметное отплытие из оживленного, достаточно густо населенного порта, да еще и почти с целой армией облаченных в боевые доспехи воинов. Такое невозможно скрыть, как ни старайся. Тем более, как показал прошлый день, осторожность и так начинала изменять Эйгону, когда он поддался своим непонятным предчувствиям и явился на площадь перед пирамидой Ульгоров с тем, чтобы снова увидеть Дейенерис Таргариен. Чем это закончилось - он помнил прекрасно, но благо, им с Джоном Коннингтоном удалось скрыться, хотя Эйгон нутром чувствовал, что кто-то ищет его, ищет тщательно и даже отчаянно. Что-то подсказывало ему, что ничего нежелательного или опасного в этом нет, что можно выйти и показаться. Все эти эмоции можно было легко списать на усталость и подсознательное нежелание более прятаться от глаз людских. Можно было - однако, Эйгон этого не сделал. Принц привык серьезно относиться к своему чутью, не отмахиваясь от звучащих в его сознании тихих голосов, как от чумы. Почему же тогда он не позволил себя отыскать? Причин было много, но главной оставалась только одна.
   Что бы ни происходило вокруг, чтобы ни произошло до или после, он должен был отплыть из Астапора на рассвете. Все необходимые сделки уже свершились и на первый взгляд, все прошло очень гладко. Но так было лишь благодаря крепкому фундаменту, который закладывали годами верные ему люди, камень за камнем. Осторожно, в тайне ото всех, терпеливо и целенаправленно. Эти люди верили в него, воспитывали его, взращивали в нем качества, должные расцвести и дать щедрые плоды. Мог ли он поставить под угрозу столько лет тщательной подготовки из за дурного предчувствия? Предчувствия, которое даже не касалось его лично? Сейчас, когда все сборы уже были закончены, а первые лучи солнца уже золотили плотный балдахин носилок, скрывающий юного принца от посторонних взглядов еще немногочисленных людей, лишь начинавших заполнять узкие улицы города, все пути назад были отрезаны наверняка. Они были отрезаны еще вчера, позавчера, неделю назад - и так было правильно. Однако, сидя на мягких подушках, сокрытый плотным белым балдахином, принц все еще пытался расшифровать свой недавний сон, а затем и произосшедшее на площади. Ведь неспроста ноги понесли его туда - ничто в его жизни не случалось просто так. Объяснение было у каждого, даже самого незначительно нюанса - равно, как и были последствия. Он мог бы разобраться в сложной канве причинно-следственных связей, но его останавливало лишь то, что главным сейчас было не это. И тем не менее.

  Взгляд принца, спокойный и задумчивый, был устремлен на белую полотняную "стену", прямо перед собой. Эйгон сидел на подушках, скрестив по-турецки ноги, и мелкие, словно бы ничего не значащие детали всплывали в его сознании. Мимолетная вспышка - и он  снова увидел широкую площадь, ярко освещенную солнцем, увидел сверкающие шлемы безупречных, синее-синее, знойное небо, толпу людей.... лицо - смуглое, молодое лицо с миндалевидными черными глазами, наполненными болью и страхом за... свою госпожу? Эйгон оперся ладонью о простую, без узоров, мягкую темно-фиолетовую подушку и медленно выпрямился, так, словно собирался остановить носилки - и сойти. Его волнение выдало только дыхание, ставшее чуть более глубоким, чем доселе, и едва заметная напряженность мышц. Он начинал понимать, что все это значило. Но, коснувшись рукой белой ткани балдахина, принц всего лишь выглянул наружу, отодвинув ее чуть в сторону. Солнце золотило небо ласковыми утренними лучами, а воздух был еще достаточно свеж. Пахло морем - и этот запах разом словно разогнал серые облака в сознании принца, развеяв духоту, скопившуюся внутри носилок. Спокойный, чуть отрешенный взгляд Эйгона выхватил из открывающегося перед ним пейзажа возвышающиеся над портом, высокие мачты кораблей, стремящиеся к легким, белым перистым облакам. Солнце....
 В темной синеве взгляда заплясали яркие огненные искорки, зажженные великим светилом - и внезапно все переменилось. Губ принца коснулась улыбка, глаза его сузились; видения, витающие вокруг него подобно прохладным, пасмурным ветрам, разом покинули его сознание, и он ощутил странную, почти невероятную свободу при виде пришвартованных кораблей, в любой момент готовых поднять якорь и отправиться в путь - навстречу чему-то новому. Глубоко и с наслаждением вдохнул соленый утренний воздух Эйгон Таргариен; плавно, неторопливо опустились на земь носилки; белый балдахин стал последней преградой, отделяющей принца от окружающего мира. И он отбросил ее - резким, отточенным жестом,  а затем ступил на теплеющий под солнечными лучами камень, легко и уверенно. Одернув темно-синюю, расшитую серебряными нитями тунику, Эйгон выпрямился - и устремил сощуренный взгляд прямо в бьющий жгучим, живым огнем, солнечный диск. Это было сродни благословлению, которое ему необходимо было получить. Матовая кожа словно впитывала в себя энергию светила, добровольно, радостно; и солнечный свет потек, словно  воспламеняясь на ходу, по венам и артериям, растекаясь жидкой лавой по всему телу принца - от самого сердца. Новый глубокий вдох; Эйгон смежил на мгновение веки - а когда глаза его вновь открылись, в них не осталось и тени былой синевы. Яркий, огненный пурпур не могла оттенить сейчас даже темная синь схваченных в тугой хвост волос.

Они с Коннигтоном прибыли буквально последними. Вся основная подготовка к отплытию уже была завершена. Им осталось только сесть в шлюпку - и покинуть землю Астапора, положив начало долгому и тернистому пути вперед. Золотые Мечи были уже на борту - разумеется, они не прошли стройным маршем от центра города к порту, сверкая сталью доспехов. Погрузка на корабли длилась всю ночь, постепенно и незаметно настолько, насколько это вообще было возможно. Тем не менее, Эйгон не сомневался, что особенно наблюдательный следопыт сумел бы понять, что накануне тщательно готовилось нечто неординарное, если бы только у кого-то вообще был повод подозревать подобное. Но даже, если кто-то один и следил за ними, было уже слишком поздно остановить грядущее отплытие. Скоро никому из них не придется больше прятаться. Очень скоро. Стоит только ступить на деревянную палубу. От права раскрыть инкогнито и показать наконец, свое истинное лицо, Эйгона отделало всего несколько сотен шагов. Недалеко от порта мирно покачивались три корабля - и среди них один особенный, с желтоватыми, слегка потрепанными парусами.  Настоящий красавец, как видно успешно совершивший уже не один рейс. Эйгон со всей уверенностью мог утверждать сейчас, что некоторые корабли не менее красивы, чем волшебные чешуйчатые драконы. В них что-то есть. Что-то живое. Даже их имена всегда необычны. Они словно сообщают о характере судна и даже о том, каким будет предстоящее путешествие. На мгновение принц вспомнил переливающуюся на солнце зеленую чешую Рейегаля, и что-то заныло у него внутри так, как ноет что-то, когда ты скучаешь по родному, любимому существу. Странная ассоциация, учитывая, что он как раз вспомнил, как называется корабль, любезно принимающий его сегодня на борт. "Дохлый Кракен".... Нет, он совсем не "дохлый"! Он живой, и тоже имеет свой характер. Было интересно узнать, какой.

Несколько секунд промедления - и принц шагнул вперед - раз, другой, третий, уверенно приближаясь к уже ожидающей их шлюпке и окончательно разрывая хрупкую, едва установившуюся связь с Дейенерис Таргариен. Только снова вспомнились вертикальные зрачки дракона - и шершавый чуть раздвоенный язык, прошедшийся по лицу Эйгона наискосок. И вот эта связь никак не собиралась исчезать - словно являясь чем-то совершенно особенным, касающимся только принца и того дракона. В чем заключался секрет? Был ответ и у этой загадки - но хрупкая, худая шлюпка уже уносила принца и его воспитателя навстречу "Дохлому Кракену", чьи паруса уже готовы были заплясать на попутном ветру. Корабль приближался - медленно, но верно, и чем ближе они подходили, тем сложнее было принцу оторвать от него внимательный взгляда, оживляющийся едва заметными со стороны, но искренними огоньками интереса, зажигающимися на дне черных зрачков.
- Не слишком то надежная посудина - резкий голос Джона Коннигтона прервал молчаливые размышления принца, словно стремясь "выдернуть" Эйгона из его внутреннего мира и вернуть в мир внешний - Как бы этот "дохлый" Кракен и впрямь не подох в пути!
- То, что мертво, умереть не может - слишком скорый ответ для витающего в облаках юного мечтателя; в глазах принца вновь вспыхнули яркие огоньки - и он перевел теплеющий взгляд на грубоватые черты Коннигтона - Есть такой девиз у Кракенов. А значит, название счастливое.
Эйгон улыбнулся - легко и сердечно, вновь став на некоторое время похожим на обычного юношу с характером легким и живым, словно пляшущие в морской воде солнечные зайчики.
- Тебе не о чем беспокоиться. Доверься нашему капитану - и ничего не случится.

Легкий порыв ветра откинул со лба Эйгона темно-синие пряди волос. Недоверчиво косясь на принца, кажущегося сейчас безмятежно-спокойным, Коннингтон как-будто боролся с собой, думая, стоит ли верить тому что он только что услышал или нет. Осторожность превыше всего. Но принц улыбался так спокойно, солнце светило так ярко, а "Дохлый Кракен" был уже так близко, что старый вояка, сам не зная как, отбросил на мгновение свое недоверие.

- Ну ладно, поверю тебе так и быть - ворчливо отозвался он, хотя морщинки в уголках его глаз выдавали готовность широко и открыто улыбнуться. Но он не улыбнулся. Эйгон бросил на него мимолетный взгляд из под тишка, отмечая нюансы мимики воспитателя. Вот упрямец. Ну почему не позволить себе такую малость - этого ведь все равно никто не увидит. Однако, в этом был весь Коннингтон - упрямый, подозрительный, суровый. И добрый, как настоящий отец.

"Дохлый Кракен" возвышался над маленькой, беззащитной шлюпкой подобно какому-то мифическому сказочному существу над серой дворовой собачонкой. И почему-то Эйгон был уверен в нем, как был уверен в верности Джона Коннингтона. Ничего особенного - просто очередное предчувствие. На сей раз - светлое.

Ждали только их двоих, поэтому трап спустили быстро. Даже слишком быстро; или Эйгону так просто казалось, потому что его завораживал вид корабля. Но так или иначе, задуманное, наконец, свершилось. С легким трепетом, который, по правде сказать, он тщательно сдерживал, принц ступил на спущенный трап - и не торопясь, словно смакуя каждую следующую секунду на вкус, поднялся на палубу. Вокруг сновали готовящиеся к отплытию судна матросы, зычно выкрикивал какие-то команды боцман. Где-то рядом был и капитан -  Эйгон не собирался проходить дальше, на палубу - до тех пор, пока лично не поприветствует Ноариса Манукато, словно хозяина, любезно оказавшего ему и его людям должное гостеприимство. Коннигтон собрался было сделать широкий шаг вперед, но принц незаметно, но тем не менее очень ловко ухватил воспитателя за рукав.
- Нет - только и произнес Эйгон, чувствуя на себе яркий, пылающий возмущением взгляд Коннингтона - Подожди.
Старый вояка сердито фыркнул - но остался стоять подле принца. Порой он начинал задумываться, кто из них кого воспитывает.
- И не плюй на палубу - донеслось до его слуха, и Коннингтон, не удержавшись, фыркнул снова, так беззлобно и в то же время упорно стараясь выказать свое негодование, что Эйгон едва не рассмеялся.

Мягко постанывал корпус судна, отдаваясь морю под палящими лучами хоть и раннего, но весьма палящего солнца. В каюте было прохладно, сумрачно и душно. Несколько мух скучно жужжали под потолком около старой лампы, с корпуса которой методично капало на дощатый пол масло.
Ноарис оценил обстановку только одним глазом, второй ему закрывала чья-то рука.
- Пфф, - осторожно убрав конечность, мужчина обнаружил, что находится в постели не один. Мирно посапывая, на боку рядом лежала обнаженная девица с копной черных кучерявых волос. На вид ей было не больше шестнадцати: вздернутый носик, пухлые губы и маленькая с острыми сосками грудь, будто у подростка, визуально уменьшали возраст шлюхи.
Манукато не очень то помнил, что было вчера с того момента, как к нему явился здоровяк и молча вывалил на стол пригоршню золотых драконов. После сорвавшейся сделки с некой богатой пассажиркой, благо щедро оплатившей неустойку за простой корабля в порту, «Дохлый Кракен», его команда и капитан зависли в Заливе Работорговцев без дела. Ноарис уже было собирался дать команду покинуть проклятое место, как вдруг явился незнакомец, нанявший судно.
Для сына вестеросской шлюхи и тирошийского ублюдка было делом чести не опуститься до работорговли, так что контракт на перевозку свободных людей заключили без долгой канители.
Склонившись над полубесчувственным телом незнакомки, Ноарис опасливо принюхался, словно пытался ощутить аромат некой едкой жидкости. Кожа незнакомки, покрытая капельками пота, была загорелой, липкой на вид, со следами морской соли, будто перед тем, как попасть в каюту капитана, шлюха искупалась. Хорошо, если так.
Протянув правую руку, мужчина указательным пальцем потыкал барышню в плечо, словно проверяя, жива ли она. В ответ тело только засопело еще слаще, скрутившись в комочек среди измятых простыней.
Скривившись, словно обнаружив в своей постели выводок сколопендр, Ноарис медленно перекинул босые ноги на пол и потянулся к вороху одежды, красноречиво раскиданной по всей каюте. Штаны отыскались сразу, за ними – рубаха. Натянув все это на себя, капитан на цыпочках направился к столу, опасливо оглядываясь назад, где до сих пор безмятежно спала причина его плохого настроения.
На столешнице живописно раскинулся токар, расшитый синим бисером и золотыми бусинами размером с ноготь на большом пальце руки. Подцепив на кончик лежавшего тут же кинжала деталь женского туалета, Ноарис брезгливо скинул ее на пол, цепким взглядом отметив то, что искал – прямо на картах небрежно скомканная валялась красная бандана, украшенная неизменными монетками и косточками мелких птиц, повязанных на кожаные шнурки.
- А-ха, - удовлетворенно выдохнув, Манукато натянул бандану, воровато оглядываясь по сторонам, когда обереги оглушительно звякнули в тягучей жаркой тишине каюты, нарушаемой лишь плеском волн о борта корабля.
Подхватив сапоги под мышку, мужчина выскользнул за двери каюты, напоследок подарив спящей негодующий взгляд.
- Кэп! – дикий ор боцмана мог разбудить не только спящую в каюте, но и всех кракенов во всех морях мира.
- Ш-ш-ш-ш!
- Кэп!
- Да, твою мать.
Пупс, ни разу и никогда не чувствительный к живой мимике своего капитана, встал навытяжку перед Ноарисом, стоило ему открыть двери своей каюты.
- Заткнись. У меня в каюте какая-то шлюха. – процедил мужчина, ловко натягивая сапоги.
- Конечно, - пухлые щеки Пупса, удивленно вытянулись, благодаря чему показались маленькие блестящие бойницы глаз, обычно тонувшие в жире.
- Что «конечно», - надев сапоги, Манукато взялся за рубаху, спешно заправляя ее в кожаные короткие штаны. Тон боцмана насторожил капитана. – Женщина у меня каюте. Какого Иного?! Ее надо было вышвырнуть еще до рассвета. Почему ты не сделал это?!
Заикаясь и краснея, Пупс выдавил жалким тоном:
- Она Ваша жена.
- Кто?! – обереги звякнули, как колокол на вершине септы, когда Ноарис, резко развернувшись, схватил Пупса за грудки, приперев к стенке.
- Н-н-на, - заиканию боцмана можно было позавидовать.
- Какая на**й жена?!
- Вчера мы все праздновали контракт и пропивали зада-ххххррр, - хрипя и дергая ногами в воздухе, боцман стал отрицательно мотать головой, выражая возмущение обхождением.
- Ну, - Ноарис был в бешенстве.
- Потом мы разошлись в разные стороны. Я, Руб, Попугай и Лом отправились в город, а Вы – «навестить старого друга». Вы так сказали.
- Я так сказал, - миндалевидные глаза метали молнии и Пупс насобирал их полный шиворот.
- Вы так сказали, - с обидой вытянул боцман, хватаясь за руки капитана, сжимавшие ему горло.
- Что потом?
- К рассвету мы вернулись на корабль, а Вы были уже здесь с этой красоткой. Пьяные..
- Оба?
- Да. Она в токаре, с распущенными волосами, Вы – с бутылкой рома в руках. Оба веселые, танцующие по палубе. Она что-то бормотала на гискарском… Вы – попросили поздравить Вас с женитьбой.
Ощущая, как желудок поднимается в район горла от отвращения, Ноарис выпустил несчастного боцмана и, встряхнувшись, как кот, развернулся к дверям в каюту.
Приоткрыв створку, капитан задумчиво уставился на спину незнакомки, смутно припоминая, как в местном борделе познакомился с работорговцем, как успел ему надерзить, но после каким-то чудом они нашли общий язык и последний предложил породниться в знак дружбы.
- Мать твою. – Собственно, это было все, что приходило в голову.
Проскользнув внутрь, капитан отнюдь не нежно взялся за кисть барышни, уставился на запястье, где во всю пламенела гискарская гарпия. Девушка даже не проснулась, явно продолжая оставаться во власти опьянения.
- Пупс, убери ее и скажи, когда появится заказчик. Нам немедленно нужно отплывать. Корабль готов?
- Готов, - растерянный и удивленный боцман, переминался в дверном проеме, не решаясь смотреть на обнаженную спину «капитанши».
- Что ты мычишь? – Ноарис кинулся за токаром, которым тут же укутал пьяную девицу, подхватил ее на руки и вручил толстяку, с трясущимися щеками.
- Что мне с ней делать?
- Выкинь за борт, женись на ней, скорми местным собакам, - Ноарис успел натянуть на себя жилет, перечисляя варианты, -  но лучше верни в бордель, что с красной крышей в Юнкайском переулке. Или нам придется оставить корабль тут, а самим перейти в рабство.
- П-п-почему?
- Потому, - лаконично отрезал капитан, скидывая на шлюху ее жалкие пожитки со стола – тряпичную сумку, баночку с кармином, треснувшее зеркало в серебристой оправе и сандалии из коричневой кожи. – Этот ублюдок, с которым я пил, всучил мне свою дочь, прижитую с рабыней. Теперь с меня потребуют выкуп, как с неместного. Я не готов платить за счастливую семейную жизнь кораблем и, – тут Ноарис выразительно ткнул пальцем в пузо боцмана, - вами.
- Но она же рабыня по местным законам.
- А кого это волнует? Перед судом я буду представлен, как злобный искуситель, укравший честь чистокровной девушки. Давай-давай, неси ее отсюда.
Пупс, наконец, ушел, а Ноарис устало упал в кресло у кровати, кляня себя на чем свет стоит и, вспоминая, что же еще такое он мог натворить, находясь во власти рома. Говоря про суд, он не шутил. Торговец наверняка уже проспался и собирал комиссию из местных властей, платил откаты, обещая еще больше за помощь в облапошивании иностранца.
- Х-хх, - задумавшись о последствиях ночи, Ноарис не сразу заметил, что безымянный палец руки нестерпимо жжет, будто на кожу падал солнечный луч. Выдохнув от боли, мужчина неосознанно потер палец, но тут же одернул руку, коснувшись раскаленного кольца.
- Что за бред, - нахмурив брови, Ноарис поднес правую руку к подведенным глазам и внимательно посмотрел на кольцо с черным камнем, подаренное ему одним тирошийцем в знак родства. Камень, обычно холодный, глянцевый, сейчас принял красноватый оттенок и покрылся алыми прожилками. Казалось странным, но с момента обнаружения источника тепла, кольцо перестало причинять вред своему владельцу. Вот только свет пульсировал в камне. Это было красиво, но одновременно и пугало.
Во власти зрелища капитану захотелось снять с себя кольцо, но одновременно была жажда обладать им вечно. Подобные сильные чувства пугали Ноариса, ведь так легко можно было стать рабом любой страсти, что было противно его философии.
Откинув мысль разобраться в явлении, он решительно потянулся к кольцу, собираясь снять и его спрятать подальше до тех пор, пока не придет время разобраться в ситуации. Как вдруг алые прожилки исчезли, а кольцо вспыхнуло ровным белым светом. Язычок огня возник над поверхностью камня, не колеблясь от дыхания Ноариса и не причиняя вреда руке.
- Вот как.
Мир стал казаться Манукато прекраснее, настроение улучшилось, но в трезвой душе торговца затаилось недоверие к происходящему.
- Кеп, - скрипнувшая за спиной дверь вернула капитана к действительности. Спрятав руку за спину, Ноарис развернулся к говорившему. – Заказчик на борту.
- Ну, так пусть проходит в свою каюту. Мы отплываем.
- Нет, кеп, он хочет видеть Вас, - стройный с эбеновой кожей уроженец Летних Островов сурово настаивал всем своим видом, будто был на службе у заказчика, а не у «Дохлого Кракена»,
- Вежливый заказчик? Сегодня день чудес.
Обычно молчаливый и холодный Лом улыбнулся, что было очередным чудом. Конечно, он тоже был в курсе «свадьбы».
Чтобы привести себя в порядок совершенно не было времени, это малость подпортило настроение Ноарису, но вариантов затягивать с отплытием не представлялось. По крикам Пупса, доносившимся с палубы, было ясно, что он уже освободился от шлюхи и теперь во всю готовил корабль к отплытию. Сновали матросы, кричали чайки, где-то в порту уже наверняка собирался народ на действо «Суд над чужестранцем, укравшим честь девушки», а на пальце пылало белым огнем кольцо.
Ухватившись за простыню, капитан оторвал длинную полосу холста, и тут же перевязал себе правую руку, начав с безымянного пальца и закрепив повязку на ладони. Пламя исчезло, не вредя ткани.
- Не стой, скажи, что я иду.
Лом кивнул, выйдя вон.  
 
 
- Добро пожаловать на мой корабль «Дохлый Кракен», – отвесив короткий выдержанный полупоклон, капитан Ноарис Манукато остановился перед своими нанимателями - стройным юношей с синими волосами и его хмурым спутником.
Стоял ясный жаркий день, море было покладистым и нежным, палуба корабля сияла, выдраенная прибытию гостей. Даже Пупс казался торжественным с втянутым животом и выпученными от натуги глазами.
- Вы готовы к отплытию? – «потому как я точно готов». Это так хотелось произнести вслух, но приходилось улыбаться, сияя золотыми зубами. За минуту капитан умудрился натянуть короткую куртку, украшенную медными заклепками и пуговицами, поправить бандану и выйти на палубу. Пусть сегодня он посрамит свой внешний вид, зато спасет корабль и контракт.

Было приятно смотреть на то, как снуют по кораблю матросы, готовящие корабль к отплытию под зычные, ободряющие крики боцмана. Солнце заливало своим светом деревянную палубу, выдраенную - вероятно, к их с Джоном появлению - почти до блеска. Яркие лучи освещали каждую деталь, каждого человека, находящегося в зоне досягаемости, и ничто как будто не могло укрыться от всевидящего ока великого светила. Пожалуй, это был первый день, когда Юный Гриф позволил себе выйти на свет не только в буквальном, но и в более глубоком смысле этого выражения.
  Солнечная энергия как будто впитывалась в кожу, ровно распространяясь по всему телу; она текла тонкими,  огненными нитями - и  мягко разливалась по артериям, венам и мелким сосудам.  Принц явственно ощущал в своих жилах спокойную, надежную силу, не бурлящую слишком явственно, но мирно дремлющую в каждой клеточке; она не была призвана служить разрушению - но была нужна Эйгону для того, чтобы в будущем он мог выстроить целый новый мир, надежный и светлый настолько, насколько это возможно. Это окажется под силу только человеку, который в силах поддерживать этот самый мир прежде всего внутри себя самого. Держать под контролем пламя так, чтобы оно не разбушевалось и в то же время не погасло - сложное искусство; и пока это удавалось Юному Грифу. Умиротворенно и спокойно, слегка прищурив на ярком солнце миндалевидные глаза, принц наблюдал за людьми Ноариса Манукато с глубоко затаенной добротой и лаской. И хотя улыбка не трогала его черт, они хранили в себе мягкое тепло. Спокойный и задумчивый - как всегда - он никуда не торопился; даже тень досады или раздражения не тронула бы черт юного Таргариена в том случае, если бы капитан Ноарис Манукато заставил его ждать себя слишком долго. Казалось, эти чувства и вовсе были ему чужды.

Доселе чуть сощуренные глаза открылись до конца, словно бьющее в светлое лицо солнце и вовсе не мешало им видеть. Капитана Ноариса Манукато Юный Гриф видел впервые - даже несмотря на то, что он сам настоял на кандидатуре именно этого капитана. На счастье, далеко не все люди тщательно скрывают от всего мира свою личность, и при желании о них можно узнать практически все, что захочется, даже не встречаясь  лично. Что касается капитана Манукато, он слыл достаточно известным, даже эпатажным индивидуумом в этом экстравагантном мире капитанов, купцов и торговцев людьми. А это уже само по себе было немалой заслугой. Конечно, решающую роль здесь играл опыт и хорошее знание маршрута - остальное же просто отчего-то пришлось по нраву Эйгону, хотя некоторые детали могли бы представить капитана как хитроумного и рискового плута. Так или иначе, сейчас принц  и его воспитатель получили отличную возможность узреть свой заочный выбор и оценить - хоть и несколько запоздало - его целесообразность.

Можно было однозначно сказать, что капитан "Дохлого Кракена" с первого взгляда понравился Юному Грифу. Эйгон всегда проявлял особое внутреннее расположение к непосредственным, эмоционально живым личностям с подвижным, любознательным нравом. Если все эти качества сочетались с умением ответственно подойти к делу и не подвести в самый нужный момент - благодарность и глубокая симпатия такому человеку были обеспечены. А принц очень хорошо помнил доброе - и как ни странно, гораздо лучше, чем злое. Темные, почти черные глаза Манукато хранили в себе огненную искру, веселую и мрачноватую одновременно; здесь была и воля, и лукавство, и рисковость, и настороженность. Судя по чертам лица это был закаленный опытом человек, бывалый морской волк - и в то же время просто озорной гуляка, хотя и тоже бывалый. Многочисленные побрякушки в волосах, красная бандана и короткая куртка лишь добавляли образу Манукато колорита. Ноарис явно умел и любил самовыражаться - и это тоже понравилось молодому Таргариену. Даже название корабля - и то обретало совершенно новый смысл, теперь, когда появилась возможность увидеть капитана.
Эйгон вполне простил бы хозяину "Дохлого Кракена" некоторое отсутствие манер, но выдержанный полупоклон явно свидетельствовал о том, что Манукато не чужда вежливость, пусть и несколько церемониальная. Это немного удивило принца, впрочем лишь еще усилив симпатию.
- Добро пожаловать на мой корабль «Дохлый Кракен». Вы готовы к отплытию?
- Капитан Манукато - ровно произнес Юный Гриф - Мы рады поприветствовать Вас лично как хозяина этого корабля и капитана, согласившегося оказать нам неоценимую услугу. Мы наслышаны о Вас, как об опытном моряке, на которого можно положиться. Вы можете быть уверены, что платой за вашу услугу станут не только золотые драконы, но и наша личная благодарность. - негромкий ,ровный и серьезный несмотря на мягкость тон полностью исключали возможность шуток со стороны Юного Грифа - Как Вы знаете, наша сделка была заключена лишь накануне, и мы не успели сообщить вам всех подробностей рейса, который должен будет совершить ваш корабль. Я прошу вас взглянуть сейчас направо - принц взял двухсекундную паузу, чтобы Манукато смог отреагировать на его слова и осмыслить их - Видите вон те корабли?
Справа, не слишком далеко от "Дохлого Кракена" стояли два внушительных по всем меркам  боевых галеона с целыми, нетронутыми заплатами парусами. Добротные, крепкие, красивые - это были корабли Иллирио Мопатиса, пришедшие несколько дней назад из Пентоса. Они уже приняли на свой борт примерно 1200 человек из Золотых Мечей и тоже как раз готовились к отплытию; даже отсюда можно было увидеть, как снуют по палубе матросы и как царственно разворачиваются, готовясь принять в себя потоки ветра,  прочные белые паруса. Дождавшись, пока Ноарис взглянет туда, куда ему указали и убедившись в том, что капитан увидел галеоны, Эйгон продолжил:
- Это всего два корабля из тех пятнадцати, что пойдут с нами в Дорн. Из Астапора с нами выйдут пока только эти корабли, но по пути к ним будут присоединяться новые. Как вы понимаете, у каждого из этих кораблей есть свой капитан, но ведущий должен быть только один. - Юный Гриф сделал паузу, внимательно взглянув в черные, как уголья, глаза напротив. - Вы самый опытный из них и лучше кого бы то ни было знаете маршрут. Согласны ли вы стать флагманом и провести нашу флотилию к берегам Дорна?
Озвучив свой вопрос, принц замолчал - и в воздухе словно повисла тишина, хотя матросы сновали по палубе все с тем же шумом. Теперь настала очередь Ноариса говорить.

Палуба корабля, хорошенько прогретая палящими лучами солнца, приятно вибрировала под ногами при ходьбе. Отлично знавшие своего капитана матросы добросовестно выдраили посудину до блеска перед визитом клиента. Ноарису не было стыдно стоять перед неизвестным и его спутниками, улыбаясь белозубой улыбкой, в которой выделялись золотые зубы. На своем долгом, как для капитана неспокойных вод, он повидал немало и сейчас вежливо давал заказчику выговориться, мало представляя, что услышит что-то путное.
- Капитан Манукато. Мы рады поприветствовать Вас, - это было ново для Ноариса, навострившего уши, при всем том оставаясь внешне расслабленным. Такие речи были не свойственным разбойникам торговцам, прежде нанимавших "Дохлый кракен" для перевозок.- лично как хозяина этого корабля и капитана, согласившегося оказать нам неоценимую услугу.
- Кэп, - коротко сипло и надоедливо. Часто не вовремя. Пупс давно полетел бы в воду, если бы не его феноменальные способности по подбору команды, умение торговаться и ориентироваться в море.
- Мы наслышаны о Вас, как об опытном моряке, на которого можно положиться. Вы можете быть уверены, что платой за вашу услугу станут не только золотые драконы, но и наша личная благодарность. - Ноарис улыбнулся еще шире, ощутив, что Пупс подошел так близкой к нему, что наступил на ногу. Нервно дернув плечом, капитан рукой отстранил подчиненного и сделал шаг навстречу заказчику, намереваясь дослушать его речь.
Тем временем надоедливый боцман, зашел со спины и, воровато поглядывая на говорившего, снова прошипел.
- Кэп, там это... - ощутимый пинок в толстое пузо заставил Пупса замолчать, коротко ухнув.
За спиной Ноариса понемногу собиралась команда, с интересом слушая пассажира. До него никто не изъяснялся столько витиевато и длинно. Некоторые матросы пытались заглянуть в лицо капитану, надеясь узнать, что он думает о происходящем, но Манукато оставался верен слепящей белозубой улыбке.
- Видите вон те корабли?
Матросы как по команде развернулись в направлении, указываемом незнакомцем. Ноарис последовал их примеру с небольшой задержкой и нашел взглядом два галеона, величественно покачивающихся на волнах. На бортах свежеокрашенных кораблей радостно играли в догонялки солнечные зайчики, кидаемые волнами, а качеству парусины оставалось завидовать. Даже со своего места капитан «Дохлого Кракена» отметил ее качество. По палубе сновали матросы, спешно подготавливая корабли к отплытию.
- Кэп, - Пупс был неугомонен.
- Вы самый опытный из них и лучше кого бы то ни было знаете маршрут. Согласны ли вы стать флагманом и провести нашу флотилию к берегам Дорна?
Быстрый практичный ум Манукато моментально высчитал не только выгоду от подобного мероприятия, но и возможные риски. Пассажир из разряда ординарных одним махом перескочил в неординарные, возбудив к себе интерес со стороны капитана.
Матросы, собравшиеся за спинами Ноариса и те, что сновали по палубе замерли, в ожидании ответа своего капитана, издав протяжный гул одобрения. Для всех запахло наживой.
Хоть прибывший господин выглядел достойно и говорить умел, верить ему причин не было, к тому же предлагаемая миссия пахла опасностью еще сильнее, чем деньгами. Разумеется, отказываться от такого лакомого куска никто не собирался, но Ноарис нуждался в уточнениях. Вопрос стоял не в страхе, не в жажде наживы, а в его любви к острым, как сабля, событиям, вот только сейчас капитан «Дохлого кракена» сильно дорожил своим кораблем и людьми.
- Кэп, - Пупс приблизил губы к уху капитана и настойчиво прошептал, пользуясь паузой, - берег.
- Пупс, - устало начал Ноарис, улыбаясь пассажиру как можно любезнее, как вдруг увидел то, о чем так настойчиво старался сообщить боцман. По берегу важно вышагивал высокий гискарец в белом токаре, ведя на цепи ту самую шлюху, что не более часа назад покинула борт «Кракена». Девица спотыкалась и падала, что весьма задерживало передвижение ее спутника, за которым стройно шел отряд стражников.
- Милорд, господин, - глаз Ноариса нервно дернулся, а улыбка дрогнула под тонкими черными усиками, - я согласен.
- РУБИ КАНАТЫ! – зычный голос капитана «Дохлого кракена» оглушил палубу, после чего на некий краткий миг воцарилась полная неразбериха. Матросы метались, спешно заканчивая приготовления к отплытию. – Все по местам! Надеюсь, Вы не против столь спешного отплытия? – Ноарис позволил себе улыбнуться после того, как первый топор коснулся каната, роднившего корабль и порт. Краем глаза капитан заметил, как понемногу дрогнули паруса.
- Пройдемте ко мне в каюту для обсуждения деталей. – Манукато позволил себе проследовать вперед, приглашающим жестом предложив пассажирам следовать за собой. -  Пупс, проследи за нашим отплытием и дай сигнал галеонам следовать за "Кракеном". Мы немедленно должны покинуть порт.
 
- Мой помощник уже приготовил каюты для Вас и Вашего спутника, господин…? - Ноарис замялся, поднимая живой взгляд почти черных глаз на синеволосого юношу.
В капитанской каюте было все так же душно и пахло прогорклым маслом, капающим из разбитого светильника прямо на дощатый пол. Однако постель уже убрали, накрыв ложе старыми шкурами неизвестных животных и шерстяным одеялом пестрой расцветки, говорившем о том, что его, вероятней всего, соткали на Летних островах. Стол по прежнему был накрыт картами, но них стояла бутылка с выдержанным крепким виски, дорогим Ноарису уже только самим запахом. Подхватив бутылку, он ловко откупорил ее и разлил напиток по трем небольшим серебряным стаканчикам.

Белозубая улыбка, не сходящая с лица капитана Манукато, слепила подобно яркому солнцу, ярко разгорающемуся над головами собравшихся. Но даже это, увы, не могло заставить Юного Грифа ослепнуть хотя бы даже на мгновение  - при всем имеющемся у него на то желании он  не смог бы не заметить настойчивых попыток боцмана привлечь внимание Ноариса. Однако, Эйгон не прервал своей речи и даже не сделал хоть сколько-нибудь значительной паузы, чтобы дать Пупсу изложить то, что он хотел; спокойный и прохладный, словно утренний бриз, взгляд принца как был обращен Манукато в лицо, так туда же обращен и оставался. Эйгон был готов увидеть в итоге в чертах капитана Дохлого Кракена недоумение или растерянность, ведь было и без того ясно, что не каждый день Ноарис получает подобные предложения, столь же заманчивые, сколь в то же время и сомнительные.
И хотя принц был уверен в том, что добиться от Манукато согласия в итоге будет не так сложно, такого скоропалительного ответа несколько не ожидал даже он. Джон Коннингтон, молчаливо ожидающий рядом, и вовсе сверлил капитана чуть сощуренным исподлобья взглядом, не лишенным однако редких искорок мрачного веселья. Хищная полуулыбка, резко обозначившая носо-губную складку придавала мужчине сходство с грифоном, вот-вот собирающимся сожрать как раз намеченную жертву. Внимательно наблюдающий за мимикой капитана и за настойчивыми попытками Пупса привлечь к себе внимание, старший Гриф был более свободен в своих действиях и потому он дал себе труд проверить, что же заставило так красноречиво остекленеть живые, почти черные глаза капитана. Стремительно обернувшись, Коннингтон метнул быстрый и резкий, словно  отточенный метательный диск взгляд на берег и моментально "выхватил" спотыкающуюся, закованную в цепи рабыню из общего пейзажа. Густые, четко очерченные темно-синие брови мужчины выразительно взлетели вверх, а когда он обернулся, то как раз успел заметить, как нервно дернулся у Ноариса левый глаз и как дрогнула его услужливая улыбка, вызванная, как показалось Коннингтону, скорее панической растерянностью, чем опасной выгодой от только что озвученного Юным Грифом предложения.
Что было "такого" в рабыне, которую вел за собой на цепи высокий и важный гискарец и почему ее особа так напугала  Манукато, угадать точно было невозможно, да это было и не обязательно; достаточно  и того, что капитан "Дохлого Кракена" похоже, изрядно набедокурил с этой девицей, да настолько ИЗРЯДНО, что в опасности оказалась его собственная задница. А чужую панику лорд Грифоньего Насеста чуял нутром.
Так или иначе, но мысль о том, что капитан  похоже, крупно вляпался в какое то дерьмо, изрядно понравилась Коннингтону - резкий, неприлично громкий смех одним ударом разнес в щепки толстую стену тотального, напряженного недоверия, испытываемого Старшим Грифом ко всей этой ситуации. Хриплый, раскатистый хохот зычно слился с не менее громогласным "РУБИ КАНАТЫ!" - и только Эйгон словно оставался чужд всей этой яркой и громкой суете, лавиной обрушившейся на палубу "Дохлого Кракена". Время словно замедлилось вокруг него. Он видел лица матросов; видел, как они, словно в замедленном темпе, хаотично сновали туда суда, подобно непостоянному и изменчивому течению бурного, неуправляемого потока. Взмыли над головой широкие паруса, и почему-то особенно ярко в памяти принца отпечаталось "воронье гнездо" на высокой мачте...почти у самого солнечного диска. Он словно оглох на мгновение - и смежил веки, всего лишь моргнув один раз. Но казалось ему, что завеса кромешной темноты упала перед ним на целую вечность.
- Хватит - он оборвал все это резко и холодно, без всякой жалости, словно сплетенную из натянутых до предела нервов нить - стальным, идущим из самых недр его "я" голосом. Тонкие, правильные черты заострились и похолодели, потеряв тот оттенок теплоты и мягкости, что местами проступал в лице Юного Грифа, оживляя порой слишком статичный образ принца. Смех старшего Грифа оборвался, словно по взмаху руки - раньше, чем успела миновать секунда.
- Надеюсь, Вы не против столь спешного отплытия?
Столько всего - за какие то пару мгновений.
- Напротив - принц обвел взглядом палубу, как будто бегающие туда-сюда матросы и спешно разрубаемые канаты - это было как раз то самое, что он хотел увидеть- Чем скорее, тем лучше.
Невозмутимо, никуда не спеша - но и без тени медлительности, Эйгон отправился вслед за капитаном уверенным, четким шагом, поставленным и выправленным безупречно, словно у военного.

Убранство каюты капитана Манкукато заслуживало внимания. Хотя бы потому, что Юному Грифу вообще было интересно все, что окружало людей, с которыми он так или иначе общался. Окинув окружающую обстановку поверхностным взглядом, принц сразу отметил множество деталей - после чего остановился на фигуре капитана, который как раз откупоривал бутылку виски с грациозной ловкостью дикой кошки. Запах прогорклого масла абсолютно не смущал принца; он не только не поморщился, но и вообще никак не выказал ни малейшего недовольства или пренебрежения окружающей обстановкой. Он точно так же вошел бы в главную залу какого-нибудь роскошного дворца. И сейчас принц держал себя так, словно вокруг все было на своих местах; ровно так, как надо.
Живой, угольно-черный взгляд капитана отчего-то нравился принцу. Там словно тлели искры пламени, запертые внутри - но от этого на менее заметные. Эйгон позволил капитану взглянуть себе прямо в глаза - прохладные и задумчивые темно-синие глаза, в глубине которых скрывался яркий пурпурный огонь дракона, жгучий, как сама сердцевина солнечного диска.
- Вы можете называть меня Гриф - взгляд Манукато красноречиво говорил о том, что капитан хотел бы узнать имя заказчика и желательно, настоящее. Отчего-то принцу хотелось представиться иначе, но сейчас, сходу, это было не совсем уместно. Хотя бы потому, что капитан попросту может не поверить в услышанное.
- Со мной путешествует мое доверенное лицо и мой воспитатель - принц развернулся вполоборота к Джону Коннингтону, чья мрачная, угрюмая фигура темнела почти у самого входа в каюту. Однако после того, как принц упомянул его, мужчина подошел ближе, являя тускло пробивающемуся в каюту свету смуглое, обветренное лицо с орлиным профилем.
- Джон Коннигтон.
Левая бровь вояки дернулась - и это было единственным признаком неподдельного удивления, взметнувшегося откуда-то с самого дна. Так они не договаривались.
"Что ты делаешь?" - хотелось спросить лорду Грифоньего Насеста, но внимание Юного Грифа было целиком устремлено на капитана корабля, из рук которого он как раз принимал серебряный стаканчик виски.

Каюта наполнилась ароматами, исходившими от квадратной внушительной бутылки в руках хозяина корабля. Резкий пряный запах прочистил разум Ноариса от легкого смятения, вызванного появлением рабыни и ее хозяина в порту. Из-за небольшого конфуза "Дохлый Кракен" мог лишиться клиента, а это стоило слишком дорого. К примеру, он остался бы в придачу без команды.
Виски исправно распределилось по трем чаркам, выполненным из серебра и украшенным тонкой чеканной работой: на стенках изгибались изящные стройные девы с высокими прическами, в чьих волосах виднелись змеи.
- Вы можете называть меня Гриф, - Ноарис вежливо чуть натянуто улыбнулся, понимая, что дело принимает серьезный оборот. Не каждый день на твою голову падает синеволосый парень, делая неизвестного себе проходимца (а Ноарис знал себе цену) своим адмиралом. Так бывает только в сказках, которые рассказывают своим сыновьям вестеросские шлюхи. Горе тем, кто слушает эти сказки. Ноарис к ним не относился.
- Хорошая птичка, - произнес он, почти дурачась, но вежливо и улыбнулся, показав жемчужную улыбку, в которой сверкнуло золотом четыре вставленных неким умельцем зуба. Лукавый живой взгляд переместился на спутника Грифа, которому Ноарис как раз протянул стакан с виски.
- Со мной путешествует мое доверенное лицо и мой воспитатель - Джон Коннигтон.
Новая улыбка была хищной и серьезной, относясь к представляемому человеку. Манукато был из низов Блошиного конца, где он не получил иного образования, кроме как голод и пинки, но море выучило его. В море он узнал историю своего края со слов людей и ему было знакомо это имя.
- Джон Коннигтон. - вторил Грифу, если ему было так угодно, капитан корабля и не без удовольствия отметил, что названный проявил себя гримасой.
- Пятнадцать боевых галеонов, плывущих в сторону Вестероса, - Ноарис отдал юноше чарку, но свою поставил на стол поверх карт, не обратив внимания на то, как вспышкой тепла кольцо под повязкой обожгло руку, едва пассажир прикоснулся к коже капитана. - Я - адмирал флота, о котором не знаю ровным счетом ничего.
Говорил он размеренно и медленно, живой мимикой подчеркивая каждое сказанное слово, передавая абсурдность происходящего для себя.
- Милорды, я совершил ошибку, но вы - можете ее исправить.
Деньги были отчаянно нужны, но острее, чем деньгами пахло виски и перспективами. Ноарис не знал юношу, но знал его наставника.
- Я сын шлюхи и тирошийского матроса, но я вестероссец, рожденный в Королевской гавани. Обо мне ходит дурная слава, но при всем этом Ноарис Манукато имеет принципы.  - капитан внезапно стал серьезен, смотрел прямо в глаза Грифу, считая его главным и говорил четко, полагая, что имеет дело с благородным человеком, перед которым играть спектакли, как перед купцами, было бы ниже достоинства. - Я не занимаюсь работорговлей и перевозками живого товара. Знаю, что в Вестеросе сейчас война, если милорд Коннигтон, - Ноарис развернулся в сторону говорившего и кивнул ему, словно приветствуя, - желает поучаствовать в ней таким образом, то я - нет.
Капитан поднял руки вверх, словно сдаваясь, но тут же опустил, продолжая. На губах его мелькнула странная улыбка, как у безумного, а живой взгляд вновь вернулся к Грифу.
- Второе. Я, как уже рассказывал, ублюдок, - Ноарис моргнул и поджал губы в скупой улыбке, будто удивляясь самому себе и откровенности, лившейся из его уст. - Этот корабль мое единственное достояние, как и людей, вписавшихся за меня. Если на галеонах свободные люди, пусть и солдаты, это дела почти не меняет. Лорд Коннингтон, жаждущий возмездия после Колокольной битвы, сотрет с лица земли Ноариса Манукато или лишит его родины, а Ноарис планирует провести старость в маленьком домике с виноградником у Красного замка. Это мой ответ на тот случай, если вы, милорды, задумали повоевать с королевой Серсеей. Вам сойдет с рук, а мою шкуру объявят в розыск.
Ноарис вальяжно улыбнулся Коннигтону.
- Моя ошибка в том, что я взял вас на борт, не узнав всех подробностей дела. Разуверьте меня в моих заблуждениях ибо мне так не хочется отказываться от сделки, - капитан постучал пальцем по своей чарке с виски, намекая, что он не притронется к ней прежде, чем ему не расскажут все подробности планируемого дела.
- Иначе вы сильно рискуете, ведь слепые в море долго не живут.
Сказав это, он перевел взгляд на человека, представленного ему Коннингтоном. Теперь в нем он подозревал главного в затее этих двоих. Юноша мог быть купцом, избравшим своим путем для достижения славы и прибыли, финансирование войны в чуждых ему землях. Предполагая это, Ноарис отнюдь не позволял себе и намека на уверенность в чем-либо. Слишком дорогое чувство, учитывая, как судьба витиевато умеет играть с людьми. Зато он был уверен наверняка, что ему нужно знать, куда и с чем плывут шестнадцать кораблей. От этого зависели и его условия.
В этот напряженный момент двери каюты распахнулись и в нее вошел мрачный темнокожий матрос с подносом еды на вытянутых руках. Молча поставив на стол явства, он поклонился капитану и покинул каюту все так же стремительно, как и вошел в нее. К запаху виски примешались ароматы вяленой соленой свинины, нарезанной тонкими ломтиками и переложенной зеленью, ломтями хлеба и острого сыра.

Затевать подобный разговор после отплытия корабля было странным решением со стороны капитана Манукато, который заочно согласился на сделку в тот момент, когда первый топор ударил по канату, еще соединяющему «Дохлый Кракен» с Астапором. До того момента, когда Юный Гриф и Джон Коннингтон вошли в каюту капитана, Манукато вел себя с ними даже преувеличенно предупредительно –  но стоило им переступить порог его обители, как манеры капитана «Дохлого Кракена» преобразились, являя гостям уже не слугу, а хозяина положения. Причем хозяина, не уверенного в правильности своего скоропостижного решения. Так ли не уверенного? В том, что Манукато не собирается отказываться от сделки, Юный Гриф почти не сомневался,  как бы сильно владелец корабля не пытался показать обратное. А он пытался – и надо сказать, весьма убедительно.

Речи капитана нельзя было назвать почтительными. Стоило только сделать человека адмиралом своего флота – и он уже начинал чувствовать себя наделенным властью, позволяющей ему вести монологи, рискующие показаться слушателям оскорбительными. Манукато находился на своем корабле, среди своих людей, в своей каюте, где все было ему знакомо. Он ощущал себя хозяином на своей территории и самое главное, понимал, что нужен заказчикам. Пожалуй, лучше всего человек раскрывается в тот момент, когда его наделяют какой-либо властью; в рамках своего положения и своей структуры капитан старался пользоваться этой властью не просто в полной, но даже в преувеличенной мере. Произвело ли это какое-нибудь впечатление на Юного Грифа, сказать было невозможно. За все время, пока капитан «Дохлого Кракена» говорил, в лице воспитанника Джона Коннингтона не дрогнул ни один мускул. Сказать точно можно было лишь то, что принц слушает Манукато, и слушает внимательно. Об этом сообщал глубоко спокойный и вместе с тем совершенно непроницаемый взгляд, словно вбирающий в себя внешние проявления поведения капитана, но не сообщающий, «доходят» ли они до цели. Так слушают подданных, обращающихся с какими-либо прошениями к высшей инстанции, или же подсудимых и свидетелей в суде – с молчаливой бесстрастностью, скрывающей от посторонних глаз уже предопределенный вердикт.
- Вы не рискуете ни своей жизнью, ни своим кораблем. – Ровно ответствовал Юный Гриф, чьи тонкие сильные пальцы, словно созданные для игры на струнах арфы, все еще держали стопку с напитком, предложенным ему капитаном Манукато. – Люди, которые находятся на пятнадцати моих кораблях – свободные люди. И воевать с леди Ланнистер никто из них не станет. Равно как и лорд Коннингтон, которого вы только что оскорбили обвинением в работорговле.

На мгновение в каюте повисла тишина, словно спускающаяся на головы собеседников густыми, невесомыми облаками. Джон Коннингтон, находившийся чуть поодаль, молчал лишь потому, что с капитаном говорил Юный Гриф, а перебивать принца он не стал бы даже в том случае, если бы его назвали торговцем шлюхами. Но это не отменяло того факта, что речи капитана Манукато не нравились лорду Гнезда Грифонов, как и не нравился сам капитан. Смотреть на то, как он набивает себе цену, при этом позволяя себе оскорбления и угрозы было омерзительно, и если наставник Юного Грифа все еще молчал, это вовсе не значило, что он собирается оставить выпад в свою сторону без ответа. Коннингтон стоял буквально десятком сантиметров дальше от капитана, нежели принц Эйгон; корпус мужчины был как будто слегка наклонен вперед, как перед нападением, а взгляд исподлобья оставался все таким же тяжелым. Казалось, этот человек ждет лишь сигнала, который развяжет ему, наконец, руки и позволит действовать так, как считает нужным он сам. Прямая и статная фигура Юного Грифа словно служила невидимым барьером между Манукато и лордом Гнезда Грифонов. Создавалось впечатление, что если он отойдет в сторону, Джон Коннингтон ринется вперед, словно коршун, давно приметивший себе добычу.
- Я понимаю ваши опасения – продолжил Юный Гриф, чей взгляд вдруг на мгновение упал на забинтованную руку капитана; миндалевидные глаза принца чуть сузились на секунду, вспыхнув огнями пурпура, но тут же снова приняли тот глубоко-синий оттенок, к которому уже наверняка привык капитан «Дохлого Кракена» - И потому буду с вами честен. Мы идем в Дорн с мирными намерениями. Наш визит оговорен заранее и нас ждут в Солнечном Копье, как гостей. В наших планах не война, но взаимовыгодное сватовство. На редкость скучно, не так ли.
Восемь тысяч. Численность Золотых Мечей по иронии судьбы совпадало с численностью Безупречных, которых собиралась купить Дейенерис Таргариен. При воспоминании о тетке взгляд принца на мгновение обессмыслился, словно Эйгон на время перенесся куда-то совсем в другое место, оставив в каюте капитана Манукато лишь свою смертную оболочку.

- Восемь тысяч первоклассных воинов – хороший показатель статуса жениха. Если вам недостаточно моего слова, лорд Коннингтон может добавить своё.
Принц говорил твердо и негромко, ровно настолько, чтобы его можно было услышать. Он уже успел "вернуться" в каюту, но печать глубокой, нередко граничащей с отрешенностью задумчивости так и не покинула его черты полностью.
- Вам сказали правду – резкий тон «старшего Грифа» прорезал пространство, словно хлыст – Вы сказочно везучий ублюдок, капитан, потому что ваша драгоценная задница еще никогда не была в такой безопасности, как сейчас. – Голос лорда Гнезда Грифонов был похож на рык и таил в себе явный оттенок угрозы, однако, мужчина давно уже миновал тот возраст, когда люди готовы не раздумывая кидаться на своих обидчиков с кулаками, словно безмозглые юнцы. Но если бы не Юный Гриф, и лорд Коннигтон сам выбирал бы капитана для перевозки СВОИХ людей, капитан Манукато вытирал бы кровь со своей наглой рожи уже сейчас.

Тот факт, что капитан Манукато приступил к трапезе, не ожидая окончания беседы, похоже, никак не смутил юного принца, хотя сам он, конечно же, никогда не стал бы вести диалог, отвлекаясь при этом на прием пищи.
Это было попросту неудобно - но видимо, не так уж часто капитану "Дохлого Кракена" выпадала возможность позавтракать так вкусно и сытно, как сейчас. С невозмутимым спокойствием и без тени осуждения принц пронаблюдал за тем, как капитан облизывает пальцы, отметив при этом, что движения Манукато отличаются врожденным изяществом и грацией. Мужчина ел аккуратно, руки вытирал о салфетку, а не о собственные рукава; это невольно наводило на мысль о том, что с хорошими манерами этот человек знаком, но вместе с тем он не привык стеснять себя ими, особенно находясь в собственной каюте и будучи при этом голодным. Мимика Манукато местами выглядела театрально, но и это не смущало Юного Грифа, который лишь еще внимательнее всматривался в подвижные смуглые черты капитана. Столь яркая экспрессия выглядела местами чудаковато, словно призвана была создать капитану обманчивый образ эдакого легкомысленного прожигателя жизни, которого интересуют исключительно золотые драконы, выпивка и шлюхи. Однако хоть черты его смуглого лица и "показывали" зрителям одну гримасу за другой, выражение почти черных глаз, обведенных углем, менялось совсем не так стремительно и резко. У капитана был живой и пытливый взгляд человека, неравнодушного к окружающему его миру и вместе с тем в нем угадывалась редкая серьезность. И хотя Манукато виртуозно скрывал ее за выразительными и яркими взглядами, призванными скорее отвлечь внимание от истины, иногда она все же прорывалась наружу, на долю секунды меняя выражение лица капитана почти до неузнаваемости. Это было практически незаметно со стороны, но юный Гриф был внимательным наблюдателем. А главное - ему была интересна суть, которую он неосознанно пытался разглядеть во всем, что его окружало.
Резкий тон Джона Коннингтона похоже, никак не смутил капитана, что уже явно говорило о том, что Манукато все понял правильно. Юный Гриф уже не раз приходил к мысли, что иметь рядом такого человека как лорд Гнезда Грифонов необходимо - и не только потому, что он обладал практичным умом, смекалкой, огромным опытом и умением убеждать парой крепких слов - но и потому, что таким людям верили с большей охотой, чем тем, кто мог похвастаться хорошими манерами и складной речью. В последнем многие склонны подозревать подвох, а вот в резком словце и прямоте, порой настигающей тебя одним метким ударом "в лоб", подвоха не было никакого. Кто знает, так ли охотно слушал бы Юного Грифа капитан, если бы не присутствие рядом Джона Коннингтона.
Звонкое хмыканье, нарушившее воцарившуюся было тишину, сообщило гостям о том, что все сказанное дошло до адресата - и Манукато готов обдумать предложение. Наблюдая за траекторией перемещения капитана по каюте, Юный Гриф развернулся спиной к тому месту, где еще пару секунд назад стоял хозяин корабля, и встретился взглядом с Коннингтоном. На лице последнего застыла кривоватая усмешка, несущая в себе оттенок саркастичного и жесткого юмора. Заметив внимание принца, мужчина буквально испепелил юного Таргариена пронизывающим взглядом, словно говоря: "И какого иного ты глядишь"? И это было понятно. О том, как ненавидит Коннингтон ситуации, в которых хоть что-то зависит не от него, Эйгон знал не по наслышке. Он мог себе представить, какого труда стоит этому закаленному жизнью человеку не отодвинуть особу принца в сторонку и не взять бразды деловых переговоров в своих руки, тем более что золотые драконы Коннингтон считал куда лучше юного Грифа. Уголки губ принца чуть напряглись, выдавая глубоко спрятанное желание улыбнуться - но улыбка, даже самая слабая, так и не коснулась черт юноши. Точно угадав момент, когда  Манукато снова приблизится к нему, Юный Гриф развернулся к Ноарису как раз в тот момент, когда капитан собирался сделать последний отчетливо слышный шаг.
- Сколько- широкая, сверкаяющая белизной и золотом зубов улыбка расцвела перед лицом принца ярким цветком, пропитанным ядовитым соком жажды наживы; темные глаза горели, словно уголья, и Эйгон почти физически ощутил нетерпеливое желание капитана услышать ответ.
- Шесть тысяч золотых драконов - спутать низкий, местами хриплый голос Коннингтона с чьим-либо другим было бы просто невозможно - Получите еще две тысячи в Дорне, если дойдем без лишних приключений.
Иссиня-пурпурный взгляд, изучающий черные уголья напротив, молчаливо подтверждал сказанное Коннингтоном.
- Все правильно - произнес наконец Юный Гриф, чей голос плавно заполнил собой на долю секунды воцарившуюся тишину - Я надеюсь, что капитан Манукато по достоинству оценит наше предложение и после того, как сделка свершится, не откажется показать мне корабль. Разумеется, если это его не обременит.
Судя по тому, какая была названа сумма, торговаться здесь намерены не были. Шесть тысяч золотых драконов были более чем внушительным вознаграждением пусть даже за морское путешествие в сопровождении целого флота; наверняка не каждый день капитану Манукато предлагают такие сделки - но ведь ему и без того уже было ясно, что задача, стоящая перед ним, не совсем ординарна.

Взгляд карих глаз Ноариса с остро заточенными грифельными точечками зрачков утонул в фиалковом пурпуре Грифа. Манукато хотел знать цену своей жизни и корабля. Поучаствовать в хорошем деле – везение, а получить навар – успех.
- Шесть тысяч золотых драконов, - взгляд капитана медленно сместился к источнику звука, а, чтобы видеть его лучше, Ноарис выглянул из-за Грифа так, как выглядывают из-за угла дома. - Получите еще две тысячи в Дорне, если дойдем без лишних приключений.
- Все правильно, - Манукато выпрямился, вновь смотря на юношу с синими волосами, - Я надеюсь, что капитан Манукато по достоинству оценит наше предложение и после того, как сделка свершится, не откажется показать мне корабль.
Оказавшись слишком близко к юноше, Манукато потянул ноздрями воздух, принюхивавшись к говорившему. От него ничем не пахло.
- Разумеется, если это его не обременит.
- Если под «приключениями» не подразумеваются шторма и железнорожденные, я согласен. Ведь над ними я не властен. – затягивать переговоры, в середине которых предложили цену в два раза выше той, на которую рассчитывал, было неразумно. Подхватив свой стакан с виски, капитан прикоснулся им к стакану Коннигнтона и Грифа поочередно, после чего сделал хороший глоток.
Двери в каюту распахнулись, пропуская малую часть тела Пупса, а именно голову в красной косынке, с потным лбом и виноватым взглядом. В таком ракурсе боцман смахивал на спаниеля, только ушами служили свисающие щеки.
- Милорды, - угодливо улыбнувшись пассажирам, толстяк обратился к капитану. – Капитан, капитаны галеонов получили Ваше послание. Шлюпки уже направляются к «Кракену». Вот-вот прибудут сюда, что им сказать?
- Прекрасно, - Ноарис допил виски, тут же закусил сыром и отвесил короткий полупоклон своим собеседникам. – Мой боцман составит контракт, обсудив его детали с вами. Я же вынужден попросить вас покинуть мою каюту на некоторое время, чтобы мы с капитанами могли проложить курс, а вы - осмотреть свои каюты. Или желаете присоединиться? – улыбка капитана могла бы ослепить своей белизной, позволь ей кто-то быть хоть немного белее.
- Кстати, Пупс!
- Кэп? – толстяк чуть не выпал из-за двери, дернувшись в ответ на прозвучавшее имя.
- Я больше не кэп.
- А кто Вы?
- Я адмирал милорда Грифа.
Издав нечто среднее между визгом и хрипом, Пупс исчез, громко хлопнув дверью. Было слышно, как он рассказывает матросам «Дохлого Кракена», что теперь «адмирал Манукато поведет на Вестерос флот Астапора, а то и Юнкая вместе взятых». Матросы реагировали хохотом и вполне разумными вопросами:
- Платят сколько?!

Изящно поставив свой стакан стол, капитан повернулся к Грифу, при этом обереги, привязанные на шнурках к его прическе, тихо звякнули.
- Почту за честь. – уловив, что между просьбой клиента и ответом прошло слишком много времени, он добавил. - Показать корабль, - и вновь улыбнулся, широко и от души, вновь показав золотые зубы.
Камень на кольце приятно грел руку, пульсируя, как нечто живое.

Любому пожалуй, непросто было бы сохранить прохладно-возвышенное расположение, когда вокруг так явственно пульсируют яркие и теплые, словно солнечные зайчики, эмоции. Белозубая улыбка капитана Манукато, яркие взгляды и усмешки Джона Коннингтона, добродушная неуклюжесть и непосредственная простодушность толстяка-боцмана с таким забавным именем, Пупс, - все это раскрашивало маленькую и в общем-то темную каюту капитана яркими, живыми, ежесекундно меняющимися, словно нечто живое и самостоятельное, красками. Принцу нравилось наблюдать за людьми. Нравилось, когда они улыбались, смеялись, дурачились; в такие моменты они напоминали ему детей - все, даже самые взрослые.
Дзынь.
Звон оберегов Ноариса как будто напоминал что-то давно забытое, но что это, сказать при всем желании было трудно. Легкий, беззаботный, радостный, словно звон маленького серебряного.... колокольчика! Образ всплыл перед глазами Юного Грифа внезапно, в одну секунду, освещенный внезапной и яркой вспышкой мысли. Всего пара мгновений, неразличимых в общем течении времени - их было достаточно, чтобы в деталях разглядеть предмет. Гладкий и узкий, серебряный колокольчик аккуратно переходил в тонкую и длинную витую ручку, сделанную в виде резной башни с фигуркой трехголового дракона на конце. Видение было настолько реалистичным и четким, что принцу захотелось протянуть вперед руку - и дотронуться до прохладной серебристой поверхности, но....  образ исчез так же резко, как и возник, словно выпуская сознание Юного Грифа на волю. Удивительно здесь было даже не то, что подобное вообще произошло, а то, что это случилось впервые. И это было странно.
Вновь "оказавшись" в каюте капитана, юноша не сразу понял, где находится. Он даже слегка прищурился, пытаясь сфокусировать взгляд хоть на чем-то, что попадало в его поле зрения. "Уцепившись" за очертания стола с поставленным на него подносом с яствами, а затем и за фигуру находящегося перед ним Манукато, принц возвращался в реальность, словно совершив целое путешествие куда-то за ее пределы. Все произошло так быстро, что никто из окружающих его людей даже не успел бы ничего заметить - и только Коннингтон, успевший хорошо изучить малейшие оттенки внешних проявлений, свойственных Юному Грифу, как будто заподозрил что-то... или нет?
Дзынь.
В эту самую секунду капитан Манукато потянул носом воздух, как будто пытаясь учуять что-то необычное; словно в замедленном темпе, принц видел, как раздуваются его ноздри и как ударяются разноцветные элементы диковинных оберегов друг о друга, издавая практически неразличимый звук. Легкий звон стаканов, наполненных виски, окончательно разбил тонкую грань, отделяющую Эйгона Таргариена от внешнего мира. Терпкий, с ароматом трав, огненный напиток почти не обжег гортань, лишь согрев ее изнутри. Принц редко пробовал спиртное - но сейчас он даже не думал отказываться от виски, играющего роль обязательного символа в этой сделке. Запах трав прояснял рассудок, смешиваясь с едва различимым запахом сыра и зелени. Воистину, каждое мгновение, каждый звук и каждое слово были сейчас к месту, словно складываясь в единое музыкальное произведение - идеально гармоничное и безошибочное.
Даже толстяк, просунувший голову в дверь капитанской каюты - и тот был частью всей этой яркой, пестрой, разнообразной обстановки. Здесь все было настоящим - и Юный Гриф в очередной раз ощутил себя чуть более свободным, чем это было доселе.
- Кстати, Пупс!
- Кэп?
- Я больше не кэп.
- А кто Вы?
- Я адмирал милорда Грифа.

Ситуация снова переломилась; от напряжения, еще недавно витающего в этой каюте, не осталось и следа. Вновь слегка напряглись уголки губ  принца - совсем незаметно, как будто их хозяин намеренно пресекал любое внешнее проявление эмоций, стараясь вырвать их из собственной мимики с корнем.
- Почту за честь - темный пурпур снова коснулся черт лица Манукато. Сверкнули золотые зубы, сливаясь с белизной природной улыбки чудаковатого капитана. Образ хозяина "Дохлого Кракена" словно лучился солнечным теплом. - Показать корабль.

Миндалевидные глаза Юного Грифа чуть сузились, обнаруживая в себе теплые, яркие искорки; четко очерченные темно-синие брови приподнялись - и черты принца словно ожили, ярко и по-юношески мягко перекликаясь друг с другом каждым штрихом. Улыбка лишь немного тронула его губы, не обнажая зубов -  но все лицо преобразилось так, словно улыбалась, освещаясь глубоко изнутри, каждая его черточка.
- Я понял Вас, капитан. Тогда мы не будем Вам мешать. До встречи.
Темно-синие боковые пряди наполовину закрыли лицо Юного Грифа, когда он чуть склонил в знак удачно свершившейся сделки голову - изящно и легко, словно ничего не было для него естественнее.


Волны бились о борт «Дохлого Кракена», на всех парусах идущего навстречу сверкающему на ясном синем небе солнцу и омывали белыми «барашками» корпус судна. Юный Гриф стоял на палубе, опершись ладонями о деревянный борт, и глядел в море, словно стремился проникнуть взглядом в толщу прохладных темно-синих вод и увидеть там что-то, ведомое лишь ему одному. Темные синие волосы падали на плечи принца ровной прямой «ширмой», частично скрывая лицо юного Грифа от посторонних взглядов. Светлая бирюза его просторного облачения, перехваченного широким светло-пурпурным поясом, казалась еще светлее на ярком солнце, отражая слепящие лучи. Широкие рукава до локтя, расшитые замысловатыми узорами на концах, отороченный узкой лентой с вышитыми на ней письменами подол на уровне бедра, светлые бриджи, заправленные в высокие сапоги из темно-коричневой кожи; это было любимое повседневное облачение Юного Грифа, в котором принц чувствовал себя комфортнее всего.  И хотя Эйгон не избегал любопытных взглядов команды «Дохлого Кракена», ничего не имея против общения с ее членами, создавалось впечатление, будто он окружен невидимой защитой, ограждающей его от лишнего внешнего воздействия и лишнего внимания.
Оставив премудрости составления контракта боцману капитана Манукато и Джону Коннингтону, принц поднялся на палубу, потому что ему хотелось увидеть воду и поразмыслить какое-то время над тем, что происходило в глубинах его сознания. Еще предстоял разговор с Коннингтоном, явно заподозрившим что-то неладное в поведении Юного Грифа. Принц буквально спиной почувствовал, каким ярким, полным подозрений взглядом проводил его наставник, когда Эйгон выходил из каюты – но благо, боцман сумеет на время отвлечь лорда Гнезда Грифонов. А потом…. Возможно, юный Таргариен сумеет до тех пор привести свои мысли в порядок и ему будет не так сложно объяснить своему другу и наставнику, что с ним происходит. Как и всякий вояка, старший Гриф любил четкость и конкретику во всем, но не всегда принц мог объяснить происходящее с ним конкретно и четко, ведь иногда он сам не понимал природу окружающих его явлений. Явлений, которые были доступны только ему одному. Но лорд Гнезда Грифонов умел слушать, когда хотел, ведь молчание принца было для него куда хуже, чем туманные объяснения чего бы то ни было.

В бытность Эйгона ребенком, будучи молодым и еще более несдержанным, лорд Коннингтон часто выходил из себя, не находя достаточно терпения для того, чтобы выслушать совершенно непонятные ему объяснения юного принца в ответ на свои вопросы. А вопросов к молчаливому, полному странностей ребенку, у него возникало много. Но чем настойчивее наставник требовал ответов, тем более лаконичными и сухими становились объяснения Юного Грифа, и тем более молчаливым и замкнутым  становился принц. В конце-концов ребенок  замолчал вовсе. Джону Коннингтону понадобился месяц, чтобы понять причину молчания сына Рейегара и еще месяц, чтобы научиться это молчание слушать. И только потом он смог найти слова, которые подошли к наглухо закрытому миру принца как ключи к надежно запертым дверям. С тех пор у них не было разногласий.

Невольно вспоминая об этом, Эйгон внимательно вглядывался в водную гладь. Время шло, утекая прочь вслед за разбивающимися о борта «Дохлого Кракена» волнами, но на палубу никто больше не поднимался. По всем расчетам с контрактом должно уже было быть покончено – значит, Юного Грифа не беспокоили намеренно, ожидая, когда он пресытится своим одиночеством и заговорит сам. Что ж, это было мудро, но почему-то Эйгон ощутил странный укол, заставивший его почувствовать вину за то, что он таков, каков есть. Вздохнув, принц отвел взгляд от водяной глади и устремил внимание на горстку матросов, снующих неподалеку; счастливчики. Ему стоило бы поучиться той незамысловатой простоте, с которой они общались друг с другом - но кто знает, в какую сторону изменился бы принц, если бы у него вдруг получилось ее перенять? Задумчивый, погруженный в свои мысли - он не походил на человека из того яркого, простого мира, за которым ему так нравилось наблюдать. Он был Таргариеном - и это объясняло все.

Несмотря на то, что Эйгон привык к одиночеству и редко когда имел что-то против него, он бывал рад почти всякий раз, когда оно оказывалось нарушено. Разумеется, бывали такие моменты, когда он категорически не желал говорить ни с кем - тогда принц просто не выходил на люди, сводя вероятность любых разговоров с кем либо к абсолютному нулю. Сейчас же,стоя у борта "Дохлого Кракена" и глядя в даль, он с радостью променял бы свое одиночество на живое общение. А потому принц был рад заметить на палубе капитана Манукато который к тому же, почти сразу "взял курс" в сторону Юного Грифа.

С первого взгляда капитан показался принцу достаточно неординарной личностью. Он, без сомнения, многое знал и о многом был наслышан; мог многое рассказать, если только спросить его об этом правильно. И наконец, был просто симпатичен Эйгону, главным образом из за живого и яркого нрава, который угадывался в нем уже с первых секунд.
Услышав первое обращение к себе, Эйгон отвлекся от созерцания водяной глади и развернулся лицом к капитану, чуть прислонившись к борту корабля спиной. Вид Ноариса, потешно вытирающего собственной же рубахой испачканный вином нос едва не заставил принца тихо рассмеяться - но Эйгон легко совладал с собой и вместо смеха черты его тронула улыбка, смягчив их так светло и неподдельно мягко, что всякая мысль о насмешке стала бы здесь неуместна.

-Наслаждаетесь видами? Смотрите, скоро я попрошу Вас и Вашего друга засесть в каютах. Надвигается шторм. Перистые облака, ветер поменялся и я не вижу чаек.

Почти пурпурные при ярком свете глаза принца искрились мягкими огоньками; солнечные блики ярко вспыхивали в темно-синих волосах огненными искрами - и тут же гасли, чтобы моментально зажечься снова. Черты Эйгона, словно пропитанные живым теплом, уже не казались такими бесстрастными и статичными, как это было при переговорах в каюте капитана. Сейчас он казался улыбчивым и простым, и хотя оттенок отрешенности никогда не покидал его совсем, даже это выглядело в данную минуту иначе.

- Я никогда не видел настоящего шторма - негромко произнес принц, вновь обращая на мгновение взгляд на морскую гладь, перекликающуюся огненными бликами яркого солнца - Хотя мне очень хотелось, и хочется это увидеть.
Он усмехнулся вдруг - светло, но вместе с тем как то грустно, словно с оттенком безнадежной и невосполнимой потери, после чего вновь поднял взгляд на Манукато, улыбающегося так ярко и живо, как никогда не будет дано улыбаться принцу Таргариену.
- Вы счастливый человек, капитан. Можете позволить себе не прятаться от этого волшебства в каюте. Мне во сне не снилась такая свобода.
Свобода. Это слово пахло соленым бризом и, как ни странно, пряными травами....Взгляд принца скользнул по бутылке, которую протянул ему хозяин "Дохлого Кракена"; уже второй раз за день Юный Гриф искренне жалел о том, что не может поменяться местами с любым из находящихся на борту людей хотя бы на несколько минут. Не навсегда - но хотя бы на время, чтобы вырваться из тех рамок, которыми он увы, был окружен со всех сторон.
- Сердечно благодарю Вас - мягко ответствовал Эйгон, словно не желая обидеть капитана своим отказом - Я не очень люблю вино. Кроме того у меня есть одна странная особенность -
я никогда не пьянею. Но мне пришелся очень по вкусу ваш виски.
Он снова улыбнулся - почти совсем по-детски и на дне его зрачков вновь явстсвенно вспыхнули мягкие огоньки симпатии. На некоторое время в воздухе воцарилось молчание, нарушаемое плеском воды и отдаленными звуками голосов матросов.
- Скажите, капитан, как долго вы пробыли в Астапоре?
Скрывать свой интерес, когда он был так силен, становилось все сложнее. Однако принц надеялся, что не испугает своими вопросами Манукато и капитан не сочтет его за человека со странностями.

За свою недолгую, но во многих смыслах насыщенную жизнь Эйгон успел привыкнуть к странностям, казалось бы, любого толка; но таких странных капитанов он еще, пожалуй, не встречал. С первого взгляда Манукато конечно, выглядел экстравагантно, но все таки он показался бы любому более-менее адекватному обывателю человеком хоть и странным, но в своем уме. Сейчас же сторонние наблюдатели (если бы они здесь были) однозначно решили бы, что у капитана "Дохлого Кракена" не все дома - настолько обострились вдруг все его странности разом. Ощущение, что они с Манукато хоть и разговаривают, но очевидно находятся в разных "измерениях" заставило Эйгона забыть на некоторое время о собственных мыслях и обратить внимание на собеседника.
В жестах и взглядах капитана чувствовалась не столько чудаковатость, сколько растерянность, словно что-то вдруг пошло не так, как обычно; не так, как он привык. Того, что его слушают в пол уха, принц не смог бы не заметить при всем желании - хотя бы потому уже, что он инстинктивно чувствовал: Ноарис находится на своей волне и эмоционально-смысловой "посыл", исходящий от Юного Грифа, до него не доходит. Капитан явно находился в плену собственных мыслей и это совершенно определенно было вызвано какой то странностью - такой, которая не была для Манукато в порядке вещей и следовательно, исходила не от него самого, а от чего-то из вне. И даже если бы Эйгон был обычным человеком, просто чуть более внимательным чем средний обыватель, он и то не смог бы не заметить, с каким выразительным замешательством Ноарис рассматривает бутылку вина, забыв за этим занятием обо всем остальном. Юный Гриф же ощущал это чем дальше, тем отчетливее, и это не могло не вызвать в нем интереса.
Момент, когда капитан вдруг приложил к губам указательный палец, словно призывая собеседника к молчанию, окончательно уверил принца в верности его предположений; юному Грифу не нужно было логических умозаключений; своих собеседников он чувствовал иначе и это невозможно было объяснить никакой логикой. Поэтому, когда Манукато спешно покинул палубу, ретировавшись куда-то вглубь корабля за виски (очевидно, в капитанскую каюту), Эйгон отчетливо понял: это никак не связано с их сейчашним разговором. Заинтригованный этой цепочкой событий, которая любому другому показалась бы просто абсурдом, Эйгон остался на палубе, ожидая, когда Манукато вернется. Ждать долго не пришлось.
Радостный, буквально сверкающий удовольствием вид капитана невольно вызвал в памяти принца картину из детства: уличные мальчишки в закатанных до колен штанах, без рубах, гоняют по земле деревяшку. Бутылка виски в руках Манукато и впрямь выглядела так, как выглядит в руках довольного сорванца любимая игрушка. Но капитан мальчишкой не был. И вряд ли обычная бутылка обыкновенного, хоть и весьма недурного виски могла бы вызвать у него такой восторг. Впрочем, в последнее еще можно было бы поверить - но Эйгон уже не был настроен отмахиваться от происходящего, отгораживаясь от него примитивными объяснениями вроде "он просто любит выпить".  Капитан вел себя странно. Причину еще предстояло выяснить. Хотя конечно, нельзя было исключить и самого простого варианта - Ноарис и правда просто любит выпить и весь смысл существования кроется для него в стакане. Так или иначе, каков бы ни был ответ на вопрос, интереса это не умаляло.


Никак не обнаруживая этого самого интереса внешне, принц с вежливой улыбкой принял из рук капитана стакан, наполненный янтарной жидкостью. Пряный запах трав снова коснулся его обоняния, словно пробуждая в недрах существа Эйгона Таргариена дремлющее пламя. Этот запах нравился Юному Грифу; нравился так сильно, что принц готов был закрыть глаза и полностью раствориться в нем, словно кошка, почуявшая запах валерианы. Тихий, но явственный рокот, похожий на приглушенный рык - удовлетворенный и довольный, родился где-то в недрах его существа - и разнесся по всему телу, гулом отозвавшись в ушах. На мгновение принц утратил контроль над собственным сознанием - а когда оно снова прояснилось, оказалось, что он все так же стоит у борта корабля с прозрачным стаканом в руках и, закрыв глаза, с наслаждением вдыхает запах виски...
Странно, но Юный Гриф даже не ощутил замешательства при мысли, что возможно, его поведение начинает выглядеть со стороны не менее странным, чем поведение капитана. Сделав глубокий вдох и едва не погрузившись в недра собственного подсознания снова, Эйгон открыл глаза, в которых ярко и густо плескался темный, сокрытый темной синевой пурпур.
- Да... - голос принца прозвучал так, словно шел откуда-то из глубины его существа; мягкость и в то же время мощь какой-то скрытой внутренней стихии ощущалась в нем. Стихии сильной и яркой, способной быть как ласковой и кроткой, так и разразиться сильнейшим по своей яростной натуре штормом, безумно опасным и завораживающе красивым одновременно. - Вы не ведаете, как хорошо я вас понимаю.
Порыв ветра - уже не такой мягкий, как ласковые дуновения ветерка доселе, тронул темно-синюю боковую прядь, отбрасывая ее с лица Эйгона назад. В нем ощущалась агрессия приближающегося шторма, признаков которого еще не было видно, но сейчас Юный Гриф чувствовал приближение стихии почти физически.
- Даю слово, что уйду по первому вашему требованию.
Ноарис, казалось, не замечал ничего особенного в поведении собеседника - по крайней мере пока. Скользнув темным, обволакивающим взглядом бутылки в руках Манукато, Юный Гриф смело пригубил виски, с наслаждением ощущая жгучее, живительное тепло этого диковинного напитка, после чего взгляд молодого Таргариена уже второй раз за день упал на забинтованную руку капитана. Обращать на вполне обычные бинты свое сознательное внимание Эйгон не собирался, но сейчас... его просто что-то притянуло к ним, словно магнит. Зрачки Юного Грифа сузились на мгновение и вновь приняли свой обычный вид, медленно расширяясь; на темном дне их полыхнули искры и в это же время новое дуновение ветра вновь швырнуло на лицо принца темно-синюю прядь волос.
- Очень интересно - задумчиво произнес Эйгон, не отрывая при этом взгляда от забинтованной руки Ноариса. Наконец, заметив помеху в виде собственных волос, принц убрал мешающую ему прядь за ухо и медленно, словно нехотя перевел взгляд на черты лица капитана "Дохлого Кракена" - Я знаю, что в Астапоре долгое время пребывала - и пребывает до сих пор Дейенерис Таргариен. Я немного о ней слышал, но...
Что-то мне подсказывает, что вы успели наслушаться рассказов об этой особе. А может даже и видели ее. Интересно было бы узнать, правда ли она так умна и.... красива как о ней говорят.
Едва заметная, легкая улыбка снова тронула черты принца, когда он вновь поднес стакан с виски к губам - но глаза его остались серьезны; в них угадывался интерес и внимание - столь настоящее, что казалось, тот кто излучает его, способен все понять и без слов.

Набрав полный рот алкоголя, капитан Ноарис Манукато основательно прополоскал им горло, давая едкой жидкости возможность вцепиться в язык, как ядовитой мантикоре, а лишь после этого проглотил виски. Утерев выступившую на правом глазу влагу, мужчина повернулся к собеседнику, явно более спокойно воспринимавшему свой "недуг". Правый ус капитана нервно дернулся, обнажив на секунду золотой клык. В эту секунду он подумал, как же ужасно влачить вечно трезвое существование.
- Один момент, - пробормотав это себе в усы, Ноарис обернулся и тут же обнаружил искомое в лице юнги, околачивавшегося рядом без дела. Подозвав парня свистом к себе, капитан лаконично приказал. - Принеси закуски со стола, но ничего не трогай.
Конечно, полагаться на то, что мальчишка послушается, было глупо, но промолчать тоже было нельзя.
Вернувшись к беседе, капитан, наконец, внимательно посмотрел на Грифа, попивающего виски. В облике юноши витала дымка задумчивости и легкости, даже некой романтичности, что, впрочем, не мешало быть ему мужественным. Стоило только присмотреться к этому парню, чтобы понять, он воспитывался воином.
- Дейнерис? - первый раз за время разговора глаза Ноариса посерьезнели, он на мгновение забыл о своих проблемах. - Ею сейчас все интересуются, - в зрачках капитана вспыхнули и погасли шаловливые огоньки - Одни хотят ее тело, вторые - драконов, а третьи, их больше, - и драконов и ее тело. Злые языки кличут ее Шлюхой табунщика из-за брака с кхалом Дрого, еще более злые языки называют коротко - шлюхой. - обереги на волосах Манукато звякнули все разом, когда он резко повернулся к матросу с подносом. По лицу парня, как шлюпка по безмятежному мору, блуждала хитрая гримаса, выдававшая его с головой. Оценив ущерб, нанесенный вороватым юнгой, Ноарис улыбнулся и выдал коротко, - ступай на камбуз.
- Но...
- Ногами, - уточнил Манукато, подхватывая с подноса кусок хлеба и полностью окуная его в виски.
- Но, мило'д...
- Пшел вон, - закончив разговор, капитан повернулся к Грифу, улыбнувшись настолько широко, насколько позволяла его живая мимика. Любая вольность должна быть наказана в море, даже если это кража кусочка мяса и наказанному грозит всю ночь чистить овощи в душном трюме. Скорчив совершенно детскую обиженную мину, юнец потопал на камбуз, отрабатывать украденное.
- Прошу меня извинить за этот диалог, - промокший алкоголем кусочек хлеба отправился в рот и был тут же проглочен. Это была последняя попытка выяснить, что же происходит с организмом или с виски.
- Моя надежда заключить с леди Дейнерис сделку осыпалась прахом. К тому же, я и сам отказался от этой затеи, увидев драконов - они сказочные существа. - В голосе Ноариса проскользнула нежность, а взгляд потеплел, - Однако они очень выросли и, по моему мнению, стали неуправляемы. Мой корабль все, что у меня пока что есть и лишиться его мне не хотелось бы. Зубы черного размером в мой указательный палец, - капитан вскинул руку, чтобы показать собеседнику на примере клык Дрогона, как вдруг взгляд его споткнулся о повязку на собственной руке и Ноарис осекся.
- К тому же, - хмуро продолжил капитан, - я не верю, что королева-девочка может справиться со своими тварями. Вы спросили, красива ли она? Не знаю, - хищный оскал внезапно коснулся губ Ноариса, - ей всего шестнадцать. Она блондинка, невысокого роста, с крепким телом, маленькой аккуратной грудкой и упругой попкой. Самое прекрасное в ней, на мой взгляд, это глаза. – взгляд Манукато скользнул по лицу собеседника, остановившись на глазах Грифа. – Они как Ваши. Волосы то можно покрасить, а вот глаза не скроешь. Впрочем, такими же глазами обладают и лиссенийцы. Их оттенок весьма схож с цветом глаз Таргариенов. Вот только у Таргариенов, как я отметил, совсем другое выражение. Будто заглядываешь в шторм.
Говоря все это, капитан не открывал взгляда от лица Грифа, словно нашел на нем нечто интересное. Прошло всего пару мгновений, как этот обмен немигающими взглядами прекратился, но казалось, что прошла вечность.
- Про ум ничего не скажу. – Ноарис сделал еще глоток виски, смиряясь с тем, что он почему-то на него никак не действует. Раскрывать подробности своего знакомства с Дейнерис Таргариен он не собирался, тем более, что сам не был уверен в том, состоялось ли оно или почудилось ему когда-то.

Подписав все необходимые договора, которые ему подсунул помощник капитана Ноариса,  Джон Коннингтон наконец мог себе позволить покинуть каюту их будущего адмирала со спокойной совестью. На хмуром лице Старого Грифа не проявилось эмоций когда он посмотрел на оставляемые ими земли, но на самом деле он был искреннее рад покинуть Залив Работорговцев. Этот мир был чужим для бывшего рыцаря, в нем не было свободы, понятий чести и приличия. В Королевской Гавани, разумеется, этого тоже не было, но это по край ней мере старались скрывать. Если не из-за стыда, так из-за страха перед наказанием. В Астапоре же подобная грязь возводилась в культ, а жившие там люди не имели представления о том, что можно существовать иначе. Они жили так тысячи лет, и едва ли девочка-королева что либо изменит к лучшему. У нее благородные намерения, но слишком наивные.  Здесь не готовы к ее переменам, ее народ их не примет.  Весь мир менялся и рос, великие города рождались и погибали, на их руинах поднимались новые, но здесь никто не следил за течением времени, не признавая что они безнадежно отстали от цивилизованного мира и продолжая  упрямо цепляться за прошлое, те далекие времена когда были на вершине своего могущества.  Старый Гриф смотрел на красный город, высокие пирамиды которого все еще хорошо проглядывались на таком расстоянии и почему то подумал что это закат империи Гиса. Астапор падет как только Дейнерис наиграется.  За свою более чем насыщенную событиями жизнь Джон пришел к выводу что единственный способ выжить в этом непрочном, вечно меняющемся мире это тоже меняться, не стоять на месте. Чтобы успевать за ним нужно бежать. А если хочешь быть впереди, то должен бежать в два раза быстрее. Он делал так всю жизнь, и теперь этот изматывающий марафон подходит к концу. Только что он позаботился о последних формальностях, которые обеспечат им возвращение домой. Для Джона это станет логичным завершением его жизненного пути, для Эйгона – началом. 
Он догадывался что принца следует искать где-то на палубе. Большинство их общих путешествий проходило верхом и лишь иногда пешими, вряд ли его воспитанник предпочел бы столь прекрасной возможности душную каюту. Прошагав по палубе среди снующих там и тут пиратов, бывший десница быстрым цепким взглядом осматривал корабль, на котором ему придется плыть, а заодно и команду. Джон любил подобную суету, когда все были заняты делом и не теряли времени на бесполезную болтовню. Может хоть в таких условиях его путешествие станет чуть менее неприятным. Бездельничающий  матрос, это как правило пьяный матрос, а в таком состоянии у людей быстро развязываются языки. Мужчина тяжело вздохнул. Уже по крайней мере один человек знает его тайну. Раздраженный этим фактом Старый Гриф заметно помрачнел. От прошлого не скроешься, оно бы так или иначе настигло его как только он прибудет в Вестерос, и ему придется посмотреть правде в глаза хочет он того или нет. А сегодня, после короткого диалога с Ноарисом Монукато, Джон внезапно для себя осознал, что даже спустя двадцать лет лжи себе и окружающим он все еще не готов стать самим собой. Немолодой наемник по имени Старый Гриф, под личностью которого все это время скрывался Джон Коннингтон, был простым солдатом и уж тем более не самым хороший человеком, но у него было одно неоспоримое преимущество перед лордом-грифоном – он не проиграл королевство. Гриф и так понимал что ни одна душа в Вестеросе, из тех, кто знает о Колокольной Битве не упустит случая напомнить ему об этом. Но Иной бы их всех побрал, даже  здесь, за тридевять земель от Королевской Гавани, нашелся жалкий выкормышь из Блошиного конца, и даже ему в полной мере известен факт его позорного поражения.
Впрочем, сейчас не время было жалеть себя и предаваться воспоминаниям о прошлом, будущее гораздо важнее. Подумав об этом Джон вспомнил случай в каюте. У Эйгона было видение, - он практически был уверен в этом. И хоть парень почти что взял контроль над своими способностями, научившись подавлять их при необходимости, его наставник сходу видел когда с ним что-то не так. Нужно было выяснить что это за видение, а если получится еще и понять что оно значило, так как от этого вполне могла зависеть чья-нибудь жизнь.    
Он застал принца там, где и ожидал его увидеть, но то, что его воспитанник проводил время в обществе капитана стало для него неожиданностью. На его памяти Эйгон Таргариен никогда не был особенно разговорчивым, и его манера ведения беседы редко заходила дальше вежливого интереса. Какое дело у него может быть к пирату, раз он не обсудил его еще в каюте, в присутствии наставника? Хотя Джон с гораздо большей уверенностью предположил бы, что это сам капитан просто решил еще чего-нибудь разнюхать про своих пассажиров. Этого Старый Гриф позволить никак не мог. Хватит и того что он везет в Вестерос десницу-изгнанника.  Нахмурившись, он нетерпеливо клацнул языком и направился в сторону беседующих. Пираты довольно скользкая порода, и этому любезному проходимцу, щедро потчующего наследника семи королевств виски, Джон доверять не собирался.  
- Дело сделано, - коротко сообщил он, обращаясь скорее к Эйгону, чем капитану Ноарису. Последнего он одарил своим привычным угрюмым взглядом, а затем с невозмутимым видом облокотился рядом об палубу, давая этим понять, что также планирует поучаствовать в разговоре, нравится это окружающим или нет.

Темный пурпур миндалевидных глаз Юного Грифа словно загустел под пристальным взглядом капитана, принимая фиолетовый оттенок. Он практически сравнялся с цветом напоенного грозой неба, вот вот должного осветиться яркой вспышкой молнии - и вместе с тем оставался спокоен, как водная гладь. Капитан сказал достаточно такого, что могло бы заинтересовать принца и без сомнения, заинтересовало его, упав крупными семенами на плодородную почву. Но одна из множества фраз явственно выделилась среди потока остальных, выступая далеко вперед.
Самое прекрасное в ней, на мой взгляд, это глаза. Они как Ваши.
Что-то шевельнулось в груди наследника Семи Королевств, бессознательно принимая вызов, брошенный его истинному "я". Манукато как будто протянул вперед руку и дотронулся до лица своего собеседника, сообщая:"Я вижу тебя". Эйгон не дрогнул и не отвел взгляда, не противясь возможной попытке капитана рассмотреть нечто, кроющееся на дне зрачков напротив.  Некая "связь" сохранилась и после того, как Манукато отвел взгляд, вновь возвращаясь к прежней теме разговора. Но если раньше капитан "Дохлого Кракена" казался Юному Грифу просто любопытным экземпляром, то теперь особа Манукато притягивала к себе внимание наследника, словно магнит, и это внимание можно было ощутить на себе буквально кожей: ненавязчивое, но пристальное и глубокое, оно словно окутывало невесомым туманом объект, на который было направлено.
Несмотря на склонность к молчаливому созерцанию, Эйгон не планировал прерывать свой разговор с капитаном, тем более что Манукато пока никуда не торопился. Атмосфера между ними складывалась подходящая и разговор мог принять достаточно интересный характер, если бы принцу и его собеседнику было дано для этого чуть больше времени.

Приближение своего наставника сын Рейегара Таргариена ощутил еще до того, как лорд Грифоньего Насеста появился в поле зрения Юного Грифа. Этот человек занимал особое место в сокрытом плотной пурпурной пеленой мире принца. Было бы излишне просто сказать о любви - этого было бы слишком мало. Но истинно было то, что Джон Коннингтон прочно обосновался в глубине сердца юного Таргариена и пламя, названное именем Старого Грифа, горело бесценным цветком постоянно и вечно, как само бытие.
В первое мгновение, лишь только принц ощутил легкий ветерок предчувствия, сообщающего о скором появлении наставника, его сознания коснулась легкая досада; так невольно огорчаются
дети, когда родители идут забирать их из шумной компании уличных друзей домой. Но проходит момент - и отослать родителя назад, сказав ему "Ты помешал мне" становится уже невозможно. Особенно если это родитель и старший друг в одном лице. И как бы ни хотелось принцу продолжить беседу с капитаном Манукато тет-а-тет, он ни одним намеком не дал бы понять Коннингтону, что его присутствие нежелательно. Напротив, он даже попросил бы Старого Грифа остаться, если бы тот сам выразил желание удалиться, едва нарушив хрупкое уединение двух малознакомых людей.
Однако, лорд Грифоньего Насеста оставался прежним и, в благодарение всем богам, меняться не собирался. Принц любил его немногословную и местами грубоватую суровость; спроси его кто-нибудь, какие черты характера Старого Грифа он считает недостатками, Эйгон удивился бы и ответил, что у Старого Грифа недостатков нет. Для него - нет.

Не прошло и доли мгновения, как прежняя досада испарилась, заменяясь ровным, бессмертным теплом; а вместе с ним пришло ни с чем не сравнимое спокойствие и редкое ощущение безопасности. Встречая Коннингтона молчаливым взглядом и пряча ласку за ширмой лишь слегка смягчившихся черт, Эйгон ощущал нечто сродни чувству вины за то, что оставил Старого Грифа одного возиться с контрактом, а сам предпочел палубу "Дохлого Кракена" и общество капитана Манукато. Со стороны выходило, будто принц старался специально отделаться от своего друга и наставника - но это было не так и не хотелось бы, чтобы Коннингтон решил иначе. Хотя... Нет. Он бы так не решил.
Лишь слегка коснувшись фигуры Старого Грифа внимательным взглядом, брошенным искоса, Эйгон кивнул Коннингтону в ответ на краткую фразу, отдающую сухой невозмутимостью, и пронаблюдал за тем, как его наставник облокотился о борт корабля. Вся фигура бывшего десницы Эйериса красноречиво выражала упрямое намерение вмешаться в завязавшийся между Ноарисом и принцем Эйгоном разговор; Юный Гриф не имел намерения отказывать ему в привилегии  вмешиваться в свои дела, пусть даже это были просто беседы с незнакомцами. Развернувшись к борту "Дохлого Кракена" спиной, юный Таргариен положил обе руки на перилла, сомкнув сильные пальцы на темном дереве. Пустой стаканчик из под виски плавно перекочевал на поднос.
Позиция была очень удобной - Эйгон мог свободно переводить взгляд с одного участника сцены на другого; оба они попадали в поле его зрения, в то время как он находился между ними посередине.
- Ни от кого еще я не слышал о принцессе Дейенерис так много интересного - мягко произнес Юный Гриф, не собираясь выпускать капитана Манукато из цепких когтей дракона, заинтересованного недавно прозвучавшими речами - Молва горазда на выдумки, но Вы... - В чуть просветлевшем пурпуре заплясали веселые искорки - Вы видели лично не только принцессу, но и ее драконов. Немногие могут рассказать о таком не с чужих слов. Не буду скрывать своего интереса и спрошу, если позволите - принц вдохнул в легкие морской воздух и тень улыбки коснулась его дышащих кажущейся безмятежностью черт - Почему Вы решили, что она не способна справиться со своими детьми? Ведь эти драконы - не просто сказочные рептилии. Они ее дети. Нет связи сильнее кровной.
Матерь драконов. Вот, что следовало знать о Дейенерис в первую очередь. Но люди, увы, слишком тяготеют к поверхностной праздности, чтобы увидеть вокруг себя кого-то кроме шлюх и проходимцев, даже если мимо них пройдет живое чудо.

Переводить чудесный напиток не было нужды - опьянение не наступало и Ноарис с досады запустил бутылкой в море, с удовольствием услышав, как вода со звонким бульканьем поглотила сосуд. Кто-то сегодня напьется, пусть даже Утонувший бог!
- Дело сделано, - не голос, а урчание чьего-то пустого желудка. Капитан обернулся на источник, смерив его заинтересованным взглядом живых карих глаз. Спутник юного богача отличался весьма угрюмым нравом, но это не мешало его рассматривать, как образчик самого настоящего изгоя из чистокровных благородных. Часто ли такое чудо встречают капитаны, выросшие под кушеткой шлюхи? Нет, так что Манукато вперил взгляд в синие волосы лорда, с интересом выявляя в них седину. 
- Ни от кого еще я не слышал о принцессе Дейенерис так много интересного, - с легкостью переключив свое внимание на говорившего, Ноарис облокотился локтем о борт корабля. В воздухе понемногу начинало пахнуть грозой и капитан с наслаждением вдыхал этот запах, встречая взглядом гряду серых облаков на горизонте, смахивающих на рассерженных буйволов - таких же стремительных и сердитых. - Вы видели лично не только принцессу, но и ее драконов. Немногие могут рассказать о таком не с чужих слов.- капитан слегка прищурился, словно кот, которого хвалят за украденную сметану. В эту минуту ему показалось, что собеседник не верит ему. - Не буду скрывать своего интереса и спрошу, если позволите. Почему Вы решили, что она не способна справиться со своими детьми? Ведь эти драконы - не просто сказочные рептилии. Они ее дети. Нет связи сильнее кровной.
Глубокий вдох и выдох: ноздри капитана затрепетали, как у дикого животного, почуявшего добычу.
- Я буду столь откровенен, как и Вы, когда вскрою свои карты, - манерно выдавил Манукато, оглянувшись на лорда Коннигтона с осторожностью, словно опасаясь нападения, - это только моя догадка. Судьбой мне даровано знание грамоты и я читал немало книг о драконах, в которых сказано об этой "кровной связи". Один из ее драконов - самый большой, черный, с красными крыльями, точно связан с ней, как мне показалось, но остальные принадлежат друг другу и страху перед черным. Они будто сами по себе. В порту мне сказали, что видели драконов в цепях. Разве так обращаются с кровью от крови? Возможно ящеры более не подвластны воле своей матери.

Синие волосы Юного Грифа, собранные в длинный, перевязанный белыми серебристыми нитями хвост трепетали на ветру, словно желая вырваться на свободу и заплясать в потоках воздуха.
Их природное серебро становилось все сложнее прятать под синей краской; оно упорно пробивалось наружу, словно характер, который как его ни маскируй, все равно остается таким как есть. Яркая, насыщенная синева обновлялась раз в полторы недели, а то и чаще, но и эта мера уже становилась недостаточной; серебро словно "съедало" чужой, посторонний оттенок, каждый раз проявляя себя с еще пущей силой, чем прежде. В последний раз Юный Гриф окрасил волосы за два дня до отплытия.

Один из ее драконов - самый большой, черный, с красными крыльями, точно связан с ней, как мне показалось, но остальные принадлежат друг другу и страху перед черным. Они будто сами по себе. В порту мне сказали, что видели драконов в цепях. Разве так обращаются с кровью от крови? Возможно ящеры более не подвластны воле своей матери.

По-юношески светлые черты лица Юного Грифа погрузились в задумчивость, а взгляд затуманился, растворяясь в дали. Высокие пирамиды Астапора поднимались ввысь, словно столпы застывшего и превратившегося в камень пламени. Так же застыла в сердце принца Таргариена прохлада печали, принимающая формы обращенной вовнутрь задумчивости; слова капитана Манукато упали на плодородную почву, соединяя отдельные обрывки в единую, четкую картину стежок за стежком. Именно в эту секунду принц ясно осознал и принял чувство, что Рейегаль принадлежит ему, а он сам в свою очередь принадлежит этому дракону. Они стали одним целым в момент, когда взглянули в глаза друг другу. Невероятно сильное ощущение родственной, кровной связи пело, словно до предела натянутая тетива, становясь все острее с каждым мгновением, пока наконец, не сделалось невыносимо. В молчание, нарушаемом лишь всплесками разбивающихся о борт "Дохлого Кракена" волн, Юный Гриф поднес пальцы словно выточенной из мрамора руки к груди, как будто намереваясь ослабить хватку какой-то веревки или застежки, затрудняющей ему дыхание. Вовремя вспомнив, что никакой застежки нет, Эйгон вернул ладонь на деревянный борт - плавно и медленно, пряча в этом жесте все то, что ощущалось им в эту минуту.

 Четкость окружающего мира дрогнула с новым порывом злого, обжигающего ветра и погрузилась в белый туман, перемежающийся вспышками танцующих языков пламени. На какое-то время слух принца оглушила тишина, такая мертвая, что и сам он как будто умер на мгновение, соприкоснувшись с миром теней. Туман клубился, поднимаясь в высоту и заполонял собою закопченое небо, постепенно превращаясь в.... дым. Еще не понимая, где он и что происходит, Юный Гриф оглянулся в поисках Джона Коннингтона и капитана Манукато, но вдруг ясно увидел перед собой Кровавую площадь и возвышающуюся над ней ступенчатую пирамиду Ульгоров. Туман рассеялся так внезапно, словно его и не было. Красные завитки из мелкого песка танцевали на сильном ветру, сливаясь друг с другом и разъединяясь снова. Вырисовывающиеся один за другим силуэты людей сначала были похожи на сотканные из разноцветных облаков тени, но постепенно они обретали четкие формы и спустя несколько мгновений Юный Гриф уже потерялся в потоке живой и пестрой толпы, спешившей не пропустить какое-то дивное зрелище. Звуки чужих голосов, возгласов, звуки чьего-то смеха затягивали в яркий, сверкающий водоворот происходящего, что с каждым мгновением становилось все более реально. Прищурившись, принц сделал несколько шагов вперед и вдруг заметил, что все взгляды устремились куда-то ввысь; большая черная тень накрыла пространство над его головой - и Эйгон с опозданием запрокинул голову, присоединяясь к остальном люду. Он словно не был собой в эту минуту.
Зеленая чешуя приглушенно светилась в солнечных лучах, словно живая, переливающаяся волшебством драгоценность. Размах перепончатых крыльев впечатлял, хотя Рейегаль и не был таким большим, как Дрогон, который тоже был здесь. Но как бы ни был красив и силен черный дракон, как бы ни завораживали наблюдателя молочные крылья Визериона, внимание Юного Грифа утонуло в ясной зелени сверкающей чешуи Рейегаля, а сердце исполнилось спокойной и теплой, словно парное молоко, любви к этому существу. Это было похоже на сочетание братской и отцовской любви в одном флаконе - сочетание, неизвестное юному принцу доселе. Ему вдруг стало очень легко, так легко, что он готов был и сам воспарить в небеса, расправив широкие крылья и отдавшись прохладным потокам ветра. Глубоко вдохнув в легкие воздух, он закрыл глаза и раскинул в стороны руки, ощущая, как воздушные течения подхватывают его тело....
И вот уже он летит.

С высоты Кровавая Площадь казалась совсем маленькой, словно лежала на ладони, а пирамида Ульгоров и вовсе выглядела игрушечной. Пестрые маленькие фигурки, издающие громкие возгласы и показывающие в небо пальцем, вызвали у Юного Грифа странное умиление. Он взмахнул сильными перепончатыми крыльями и, поймав мощный поток ветра, накренился влево, облетая площадь; краем глаза он снова заметил Дрогона, направляемого маленькой сереброволосой всадницей, чьи волосы были заплетены в толстую узорчатую косу. Дейенерис.
Душа его пела и сдерживать это ощущение не было сил; восторг рвался наружу - и в конце концов вырвался в мелодичном, протяжном выкрике зеленого дракона, эхом отразившемся от каменной площади и затем утонувшем в небесной выси. Хотелось взмахнуть крыльями  и слиться с ней воедино, воспарив еще выше, но вместо этого он пригнул шею и устремился вниз, вслед за Дрогоном....

Он ощутил себя маленькой, жалкой песчинкой, когда снова оказался в толпе - едва держащийся на ногах, оглушенный и смятенный тем восторгом, что окутал его во время полета. Восторгом и силой, что текла в его венах подобно жидкому огню. Человеческое тело не могло вместить в себя сразу столько - и слабло под натиском эмоций, слишком сильных для простого человека. Однако, эта слабость уже не могла остановить Юного Грифа. Он стоял сейчас слишком далеко от центра площади и ничего не видел перед собой, кроме бесчисленного количества таких же как и он сам людей; но все его существо рвалось вперед, ТУДА - и он попытался пробиться к центру действа, пройдя через толпу, становящуюся все плотнее. Это было непросто и он вяз в живом океане, состоящем из человеческих тел. Какие то невидимые путы мешали ему, оплетая ноги. Бороться с ними становилось все сложнее, но он не сдавался до тех пор, пока эта яркая и четкая картина не дрогнула перед его глазами. В этот момент чьи-то невидимые руки словно встряхнули его за плечи - и Юный Гриф остановился, оглушенный страшным и сильным звуком, до самого основания потрясшим его рассудок.
В глазах у него потемнело. Какая-то тяжелая тишина нарастала внутри, давя на барабанные перепонки - и вдруг взорвалась безумным воплем боли и страха, что в свою очередь утонул густом, вязком, неестественно больном звуке, ознаменовавшем собой конец всего живого в эту минуту. Задохнувшись, Юный Гриф тяжело упал на колени, словно срезанный под корень. Зрачки его широко раскрытых глаз сузились от боли и ужаса, которые он буквально физически ощущал вокруг - и принц снова увидел драконов, взмывших высоко над городом. На этот раз все они показались ему чудовищами, порожденными темным колдовством; он хотел бежать от них, но не мог.  
А потом все исчезло в сплошном, ярко-оранжевом потоке пламени,  и он увидел в этом пламени одного-единственного человека - бледного одноглазого мужчину с губами синими, как у мертвеца. Но и это видение тоже пошатнулось, уносимое новыми потоками безумных огненных вихрей и сотнями, тысячами воплей, сливающихся в один - пронзительный и дикий. Казалось, что звук уже достиг своего пика - но новая волна, еще более сильная, сотрясла сознание юного Грифа так, что он коротко и громко вскрикнул, словно раненый в сердце - и сжал голову руками, закрывая ладонями уши. Черты его лица исказились острой болью - и он утонул в ней, теряясь в сверкающей бездне больного безумия. Темная кровь медленно стекала по внутренней стороне его ладоней вниз, прокладывая густые багровые дорожки по запястьям принца.

А потом все исчезло. Оборвалось. Оглушенный и раненый увиденным, он не сразу понял, где находится. Каждая мысль отдавалась в его голове болезненным выстрелом и боль была такой сильной, что он даже не мог закричать. Она текла ядовитым потоком в его венах, выступая холодной, обжигающей испариной на висках. Эйгону понадобилось время, чтобы осознать, что он сидит на палубе, прислонившись к борту корабля спиной, а его ладони все еще зажимают уши с отчаянной силой безумца. Боль пульсировала у него в голове, угрожая отобрать у Юного Грифа связь с внешним миром и отправить его во тьму, лишив сознания.  Этого принц допустить не мог. 

Уцепившись пальцами за борт, Эйгон с видимым усилием поднялся на ноги - и чуть не рухнул на палубу снова. Он не заметил, что его ладони выпачканы в крови  так же, как не заметил ни Джона Коннингтона, ни капитана Манукато. Удаляющаяся каменная громада Астапора - вот что его интересовало.
Огненный пурпур взгляда буквально впился в даль, пронзая пространство насквозь, словно лезвие наточенного кинжала. Не понадобилась бы даже подзорная труба, чтобы увидеть клубы дыма, поднимающиеся над древним городом и беснующиеся языки пожарища, пожирающего выстроившиеся в порту Астапора корабли. Огонь был жаден - но еще более жаден был огонь дракона. Пальцы принца впились в борт корабля с еще большей силой.
- Ее больше нет - произнес Эйгон, не отрывая взгляда от пылающего города - Кровной связи больше нет.
Он был бледен, словно мраморная статуя. В ярком пурпуре бесновалось пламя огня. Длинная прядь, обрамляющая левую сторону лица, полностью стала серебряной, резко выделяясь на фоне остальной синевы широкой полосой. Она переливалась при свете дня, словно чистое жидкое серебро. Можно было решить, что Юный Гриф поседел от пережитых ощущений.
Время словно застыло, замерев; Джон Коннингтон, в безмолвном изумлении взирающий на своего воспитанника, не сразу осознал, что ему делать, когда очередное видение Эйгона наконец оборвалось. "Очередное" ли? Ведь на этот раз случилось что-то совершенно особенное. В ушах еще звенел острый, болезненный крик, который заставил похолодеть в жилах Старого Грифа кровь и на время оглушил лорда Грифоньего насеста. Насколько испугался он в этот момент за принца, мужчина не осознавал и сам. Но даже огненное зарево, полыхающее на месте Астапора, не смогло оживить застывшего, словно стекло, красноречивого взгляда. 
 Коннингтон опомнился лишь тогда, когда юный Таргариен предпринял первую попытку подняться. Резко подавшись вперед, лорд крепко ухватил Эйгона под локоть, едва ли не рывком - но вместе с тем достаточно осторожно возвращая ему равновесие. Что делать, мужчина еще не решил, но слова Юного Грифа в зародыше уничтожили появившиеся было мысли.
- Что? - переспросил Коннингтон, беспокойно впиваясь взглядом в черты воспитанника- Что ты....
Он осекся; "седина" резанула взгляд старого вояки, словно лезвие ножа. Не заметить такого невозможно было при всем желании.
Пара секунд - и Старый Гриф взял себя в руки. Повадки хищника поразительно гармонировали в нем со своеобразной заботой, пусть и довольно резкой на взгляд большинства. На мгновение лорд Коннингтон и вовсе забыл, что на палубе они не одни. Бросив быстрый взгляд на капитана, мужчина поджал губы, словно досадуя на свою ошибку, но будучи твердо намеренным ее исправить. Манукато и так увидел много лишнего, а тем временем принц был слишком слаб, чтобы оставаться на палубе хотя бы еще секунду. И Джон не мог поручиться, что Эйгон придет в себя в ближайший час, не говоря уже о минутах.
- Прошу извинить нас, капитан. Мой спутник нездоров- фразы Коннингтона звучали все так же отрывисто, но прошлая откровенная враждебность испарилась, уступив место серьезности человека, которому не до шуток.
Кивнув Манукато, Старый Гриф перекинул бледную руку принца через плечо и, сколь возможно быстро, повел Эйгона прочь, словно грифон, уносящий в когтях ценную добычу.