Вампиры: Ссора и охота.

Дорогие игроки, с согласия администрации я и мой соигрок Рамси Болтон хотим поделиться маленьким квестом на тему вампиров.

Рамси Болтон: Владислав Баторий, высший вампир.
Арианна Мартелл: Катрин де Сен-Сюльпис, ученица Владислава Батори.

Предыстория: Владислав и Катрин вернулись после совета вампиров. Оба они изгои в мире своих соплеменников в силу обстоятельств. Уже около сотни лет Владислав обучает Катрин магии, между ними проскальзывает чувство, но никто из них не дает ему волю. Эта ситуация не может продолжаться вечно и на последнем совете Владислав приревновал свою ученицу к одному из вампиров.

Владислав Баторий

С Совета Высших вампиров в королевском замке Владислав возвращался молча. Странно, но сейчас Батори волновал скорее не сам совет, а то, как вела себя на нем Катрин. Она сидела рядом с Владиславом и даже смела держать его за руку, тем не менее, вампирша улыбалась королевской любовнице и даже своему бывшему Создателю, от которого сама же и сбежала к Батори. А чего он ожидал? Что женщина будет холодна и спокойна так же, как и он? Что они оба будут на этом совете как две капли воды - одна кровь, одни помыслы? Батори и сам не знал, почему его так разозлило поведение вампирши. Какая-то его часть понимала, что Катрин - всего лишь женщина, не обязанная порывать со всем миром так, как это сделал из за своих обид он. А вот вторая часть...
Батори шел по коридору замка, холодный и отстраненный; губы, сжатые в тонкую линию казалось, обескровлены, голова высоко поднята. Бледный, со сверкающими глазами, Владислав воистину был в эту минуту опасным спутником. По пятам за ним следовала Катрин - он видел, какие осторожные взгляды она кидает на него и видел страх на дне черных зрачков. Она его боится; это бесило Батори почище улыбок, обращенных к Массимо ди Конти. Он хотел даже прогнать ее от себя; хотел и не хотел в одну и ту же секунду. "Убирайся" - хотелось сказать Владиславу - "Иди к своим друзьям, я не держу тебя, но не показывайся впредь мне на глаза"
Но почему-то он молчал - и даже взгляда не кинул на Екатерину с тех пор, как они покинули зал совета. Словно и вовсе не существовало для него этой женщины.

Катрин де СенСюльпис

Катрин, и правда, следовала за Батори по пятам. Иногда ей приходилось прибавлять ходу - и почти бежать за ним, чтобы не отстать и не потерять Владислава в коридорах замка. Конечно, она могла бы вновь найти его по наитию, но сейчас Екатерине очень четко казалось, что если она потеряет Батори из виду сейчас, то уже не сможет отыскать его снова. Его молчание тяготило Катрин, словно тяжелая мраморная плита, вдавливающая ее в землю; оно висело на ее шее тяжелым грузом, однако вампирша не решалась произнести ни слова - и лишь шла за мужчиной, кидая обеспокоенные взгляды на словно высеченный из камня профиль. Какое же гордое это было лицо! Надменность в сочетании с холодностью делали Владислава похожим на божество - жестокое, требовательное и прекрасное в своем ледяном презрении к миру.
Едва поспевая за ним, СенСюльпис с каждой минутой ощущала, как предательски слабнет ее собственное подобие спокойствия. От быстрой ходьбы волосы ее слегка растрепались и в беспорядке падали на тяжело вздымающуюся грудь, мысли хаотично роились в голове и к своему ужасу, Екатерина не знала, как нарушить молчание и как обратить на себя внимание разозленного вампира. Она догадывалась, что стало причиной его злости - и осознание этого заставляло сердце удваивать ритм нестройных ударов. Она словно вновь ощутила боль в своих пальцах - ту, что он причинял ей еще на совете, и внезапно Катрин поймала себя на мысли, что смакует эту боль так, словно она и есть наивысшее для нее счастье. Осознание этого заставило Катрин остановиться; Владислав же шел вперед. Как неумолимо он холоден, как непреклонен; переведя дух, женщина вновь кинулась вперед. Он уже открывал дверь своего кабинета - еще несколько секунд, и он перешагнул через порог, закрывая тяжелую деревянную преграду прямо перед ее носом. Каким-то чудом Екатерине удалось проскользнуть в кабинет Батори прежде, чем он успел с шумом захлопнуть дверь. От сильного удара Катрин вздрогнула - но Батори...он даже не обернулся, направляясь дальше- к столу.
- Владислав!- почти выкрикнула Катрин, порываясь вперед. Пальцы ее крепко сомкнулись на его локте, и женщина попыталась силой развернуть мужчину к себе лицом.

Владислав Баторий

От ее окрика у Владислава на мгновение потемело в глазах. Зачем она за ним идет? Почему не отправится к Футуле на дружескую беседу? Почему не расскажет подруге обо всем, что произошло с ней за сотню лет в его замке? Чего еще она хочет лично от него? Что он еще не успел ей дать? Знаний? Силы?
Ничем не сдерживаемый поток мыслей мешал Батори мыслить рационально, хотя где то глубоко внутри он понимал, что должен успокоиться и заново осмыслить все, что успело случиться за последнее время.
Холодность, которую он буквально распространял вокруг себя, была обманчива сейчас, как никогда. Батори держался - держался как мог, но сдержанность его трещала по швам; посему, окрик Катрин, а затем ее прикосновение довели его буквально до точки кипения, произведя эффект с треском разорвавшегося снаряда. Скорее инстиктивно, чем намеренно,Владислав вырвал свою руку из пальцев Катрин; черты его лица исказились - в зеленых глазах словно плясал дикий огонь, и если бы взглядом можно было убить, женщина уже сгорела бы в ярком пламени гнева Батори. Красота Екатерины сейчас совершенно не трогала Владислава, лишь добавляя масла в огонь. В конце концов, все женщины одинаковые. Он и сам не понял, как занес руку - тяжелая и звонкая пощечина отрезвила наверняка не только Катрин, но и его самого. Батори успел увидеть только то, как отшатнулась от него вампирша, как опустила голову и как пряди черных волос упали непроницаемой ширмой на покрасневшую щеку. Ладонь Владислава горела огнем. В кабинете повисла тишина.
Осознание того, что он только что сделал, словно окатило Батори ведром холодной воды. Он выдохнул - и поднял на Екатерину сверкающий жгучими огнями взгляд. При всем желании Владислав не мог вспомнить, когда он поднимал руку на женщину; было ли такое вообще когда нибудь? И почему он сделал это сейчас? Растрепавшиеся волосы Катрин, блеск ее глаз и яркость румянца щек делали ее похожей на демоницу, которую лишь сейчас он - не сдержась, разбудил. Может быть этого он и хотел?
Владислав застыл у стола мраморным изваянием. Ладонь, взметнувшаяся вверх, словно и не принадлежала ему. Но он это сделал; это была его рука. Черты лица оставались все так же холодны - но во взгляде Батори горели огни, и что то рушилось сейчас в нем обугленными поленьями, что-то трещало, дымилось, взрывалось в нем тысячами искр... "Что это?" - словно спрашивал он сам у себя - "Что"?

Катрин де СенСюльпис

Еще никогда Катрин не видела его таким, таким холодным… и в тоже время распространяющим жар, подобный адскому пламени. Он обжигал ее чувства, заставляя меняться тут же на глазах, если бы он только смотрел на нее, а не прятал свои глаза, как маленький мальчик. Зачем ей потребовалось хватать его за руку? Ей просто захотелось, чтобы он остановился, выслушал ее… Хотя в душе Катрин понимала, это лишнее, им нельзя возвращаться к тому, что было у них ранее. Она жаждала перемен всем своим существом. Тем самым, что когда-то приползло к его ногам, просило убить или пощадить. С тех пор прошло немало времени, она выросла над собой, поменялась, многое переоценила и поняла за эти годы. Массимо казался ей ошибкой от первой буквы своего имени до последней. Массимо-ошибка, Массимо-недоразумение, Массимо-рок.
Время для вампиров почти бесконечно и они так бездарно тратят его на то, чтобы разбираться в своих проблемах столетиями, в то время как у людей на это жалкие лет тридцать… Как же она могла быть настолько глупой, что не слушала свой внутренний голос, жаждущий перемен и роста? Катрин была вампиршей, превосходившей по силам многих своих собратьев, но она была и просто женщиной, заброшенной и покинутой, на которую никто не обращал внимания. Она никогда не задумывалась над этим в присутствии Владислава. Он стал ее создателем, братом, опекуном и учителем, иного Батори не позволял себе, а Катрин не претендовала. Женщины крутились вокруг него, словно бабочки около огня, но ни одной он не позволял не то, чтобы согреться, но и приблизится к своему пламени. Все они были жалкими и не подходили ему, отчетливо понимавшая это Катрин сочувствовала брату и этим бедняжкам, в то время как сама все еще набиралась сил, собираясь из осколков.
Тихая жизнь в замке Батори залечила ее раны, поставила на ноги и вдохнула нечто новое в каждую клеточку тела и сознания. Катрин сама не осознавала эти перемены толком, пока не поступило приглашение на совет, и они не появились перед королем и его свитой рука об руку с Владиславом. Вот тогда она ощутила себя в полной мере, но… Вместе с тем пришло ощущение опустошенности, никчемности. Ее бывшие друзья жили полной жизнью друг с другом. Пусть они были глупцами, пусть они были пустышками! Но они дарили друг другу тепло! В то время, как Батори замкнулся в своей холодности, словно уже впал в сон! Тогда, в зале совета, Катрин только инстинктивно ощутила это, ее ум был слишком смущен приемом, оказанным ей Тулой. Но сейчас ее охватило резкое чувство обиды и ярости. Батори уверен в том, что она принадлежит ему, как игрушка, как вещь, как его создание?!
Она готова была умереть, лишь бы вновь не попасть в рабство очередного тирана, который думает только о себе, но в последнюю очередь – о ней. И все же… Она бежала за ним по коридору, надеясь, что он обернется, и Катрин сможет увидеть его глаза, прочитать там обратное: что она важна для него, что он готов открыться ей, дать нечто большее, чем давал все эти годы, и, самое главное, согласен взять ее. Но вместо взгляда она получила пощечину, такую звонкую, что на миг показалось, будто искры посыпались из глаз прямо на ковер.
Волосы, с таким трудом уложенные утром, растрепались, укутав лицо саваном черного шелка. Тряхнув головой, Катрин откинула локоны назад, являя своему обидчику совсем другую женщину, отличную от той, к которой он привык. Тогда то ей и пришла в голову мысль о том, что у вампиров непростительно много времени на то, чтобы разбираться в себе и своих чувствах. Лицо женщины менялось на глазах, мягкость и покой уходили из его черт. Кожа стала почти белой, на скулах горел болезненный румянец, губы заалели, будто их владелица только что испила свежей крови, в глазах загорелся дикий зеленый огонь. Катрин не схватилась за щеку, она лишь ответила улыбкой Владу на его взгляд, которым он, наконец, одарил ее.
Так вот как, - мелькнуло в ее голове. - Он считает меня своей мышкой, своей вещью, которой место в его пыльном старом замке. Эта мысль вызвала у нее приступ почти безумного демонического смеха, которому она предалась, изящно откинув голову назад.
- О, как мило. Хозяин гневается, - произнесла она, приближаясь к столу, за которым стоял вампир, слегка покачивая бедрами.

Владислав Баторий

Эмоции сменяли друг друга в чертах Владислава так быстро, что со стороны наверное было трудно поспеть за ними. Ожидая от Катрин упреков, быть может слез - а возможно, что и ответной пощечины, он застыл у письменного стола мраморным изваянием, ожидая, что же случится дальше, но реальность слабо вязалась с его представлениями о тех последствиях, которые могла привести за собой роковая несдержанность. Катрин менялась на глазах, обретая совершенно иные краски - горящие глаза, алые губы, резкий контраст темных волос и внезапно побледневшей кожи; румянец, горящий на ее щеках болезненным огнем жег Батори так, как если бы прямо у него в груди вдруг вспыхнуло пожирающее внутренности пламя. Словно не понимая происходящего, он прищурился, не веря собственным глазам. Внимательно, с легким недоумением вглядывался он в лицо женщины, пытаясь найти в чертах Катрин причину ее смеха.
Над чем она смеется? Владислав слишком хорошо видел, что не над ним. Он знал цену отголоскам того демонического хохота, что вырвался сейчас из груди Екатерины; так смеются те, кто оскорблен - и кто готовится вонзить острые когти обидчику в лицо. Это ли ждет его? Почему то он хотел бы, чтобы это было так.
Взгляд Владислава скользнул по ее фигуре снизу вверх, словно раскаленное острие ножа; по линии бедер, плавно переходящей в изгиб прямого и тонкого стана, по золоченому лифу, скрывающему грудь, далее - по белой шее и наконец, Батори остановил взгляд на ее лице, вглядываясь в глаза приближающейся к нему демонице.
Что он должен услышать в этих словах? Насмешку? Так она показывает ему теперь свою свободу и свое превосходство? Каким же соком напиталась эта роза на его земле!
Владислав ощущал приближение нового прилива злости, граничащей с какой-то безумной страстью, которую он мог бы- но не хотел обуздать.
- Мило? - переспросил он, выходя из за стола и приближаясь к Катрин; губы мужчины дрогнули в усмешке - и вдруг он рассмеялся, обнажив тонкие, острые клыки хищника. Темный, болезненный смех был подобен гною, хлынушему из частично вскрытого, больного нарыва, однако смеяться Владислав перестал так же внезапно, как доселе начал. Веселье пропало из его черт в мгновение ока, зелень глаз начинала темнеть, придавая внешнему виду Батори опасное очарование безлунной ночи.
- Я так не думаю - четко произнес он, глядя Катрин в самые зрачки. Всплеск внутренней энергии стал причиной легкого, медового света, каким начинала светиться кожа вампира; от Батори шел жар - словно от расширяющегося, готового взорваться, светила.
- Давай - с ожесточением проговорил Владислав, и сам не зная, чего он хочет сейчас от Екатерины (так ли не зная?) - Ответь мне, если тебе есть чем отвечать
Батори даже хотелось, чтобы эта женщина ударила его; словно так она могла разбудить его от долгого сна, в котором он так долго находился.
Того, что сделано, не воротить; он ударил - она засмеялась, и все этого не переиграть и не зачеркнуть. Он мог бы сдержаться - и что дальше? Молчать, ожидая дня, когда Катрин изъявит желание перебраться в другое место? Достаточно с Владислава молчания. Хватит. Он мог бы сказать, что ему жаль; что он не хотел. Но это было бы ложью.
- Но не называй меня так, как только что назвала. Я не хозяин тебе
Зачем вообще она это сказала? Разве он держит ее здесь как в клетке? Разве запрещает ей что-то? Нет. Она вольна делать все, что хочет, но он волен чувствовать в ответ - или у него нет на это права?

Катрин де СенСюльпис

Он не извинился, не стал вновь холоден, не замкнулся в себе, как это случалось ранее. Желание смеяться ушло, и Катрин с удивлением почувствовала, что теперь ее охватывает холодная дикая ярость, в то время как от Батори продолжало веять нарастающим жаром. Но этот упрямец по-прежнему вел свою игру, которая могла свести их обоих на нет, откинув назад в прошлое, когда она была разбитой, а он – пуст и одинок.
- Ответить? Тебе? – словно удивляясь, переспросила Катрин продолжая медленно двигаться навстречу вампиру, в упор смотря ему в лицо из под густых бровей. Она полностью утратила мирный вид, напоминая сейчас скорее тварь, собравшуюся на ночную охоту. Из тех примитивных, которые в своей жажде забывают о нормах и приличиях. От них ее теперь отличал только взгляд – осмысленный и жесткий. Белая кожа в свете ламп казалась покрытой инеем, вокруг глаз залегли тени. Никогда еще Катрин не чувствовала себя такой сильной и такой слабой одновременно. Владислав может убить ее в любой момент, размазав по стенке. Впрочем, ее существование зашло в тупик и ничего более милосердного, чем смерть, он ей не может предложить, если собрался держать у себя на цепи, страдая от собственной холодности и замкнутости.
Вытянув руку, она провела указательным пальцем правой руки по щеке Влада, оставляя тонкий кровавый след от заострившегося ногтя.
- Вот как, - тихо, как ребенку, прошептала вампирша, наблюдая за тем, как капелька его крови ползет по ее пальцу, растекаясь причудливой сеточкой по белоснежной коже. Чуть наклонив голову в сторону она перевела взгляд с щеки Влада на его глаза.
Что ждало ее в этом существе? Одичалом, одиноком, закрытом, сильном и таком деспотичном?
Резким взмахом руки она наградила Батори четырьмя глубокими ссадинами на лице и вновь засмеялась, на этот раз ему в лицо.
- Доволен?! – толи визг, толи крик расколол ее сознание. Неужели это я кричу? - пронеслось в мозгу женщины.
- Никогда! Никогда! Никогда! – нараспев и с разными интонациями повторила она три раза, - Не смей бить Катрин де Сен-Сюльпис, словно она твоя паршивая собачонка…
Отпрянув от вампира, Катрин вдруг поняла, что задыхается, тугое платье, словно было в сговоре с Владом, и пыталось задушить ее. Так она и замерла напротив него на некоторое время – со сбившейся прической, окровавленной рукой, алыми губами, с безумным взглядом, который упрямо смотрел прямо в глаза вампира, словно кидая ему вызов…
- Или убей на месте.

Владислав Баторий

Он не дрогнул, когда острый ноготь прочертил на его щеке тонкий кровавый след, он смотрел, он наблюдал за ней. Наблюдал за сменяющимся выражением в лице, за взглядом, он всматривался в темные круги под глазами, внимательно, словно пытаясь понять... но казалось, что он смотрит на Екатерину сквозь тонкое стекло, которое увы, не может разбить и на которое она кидается, обезумевшая, стремясь достать его. Острые ногти разодрали безукоризненно ровную кожу на щеке - резко и безжалостно; Владислав даже не попытался оттолкнуть вампиршу от себя - и не закрыл глаз, глядя в ее безумные, когда она оставила на его лице свои отметины. Казалось, сама его кровь олицетворяла собой огонь - алая, переливающаяся силой, она стоила дороже любого золота и Владислав вот так просто, не сопротивляясь позволял вампирше полосовать себя в клочья. Кровь заливала лицо, стекая густыми каплями по скуле, и далее, по шее - в полуотрытый ворот. Что толку царапать его пусть даже острыми как ножи, ногтями? Все равно ...пара секунд - и от ран не останется следа. Ссадины, оставленные на его лице Екатериной, заживали на глазах - даже быстрее, чем ему бы хотелось, вновь возвращая лицу безукоризненную правильность черт.
Владислав выглядел сейчас серьезным и казалось, даже разочарованным. Словно не это он хотел бы услышать от СенСюльпис сейчас, в такой ситуации. Неужели все это ему - за одну единственную пощечину? Тогда они более чем квиты. Сейчас наверное, больше всего ему хотелось подойти, взять вампиршу за руки и сказать, что он не тронет ее. Что он просто поддался ненужным эмоциям, что боялся ее потерять, что утратил над собой контроль, но...
- Хорошо- негромко ответил он на первые три фразы женщины, сейчас более походящей на безумную гарпию, нежели на разумное существо - Я не буду. Это все?
Черты лица Владислава стали как будто глубже, словно врезаясь в кожу глубокими темными линиями, за эти пару минут он словно осунулся,как смертный, очень долго не смыкающий глаз, и даже блеск зеленого взгляда затих, лишь изредка вспыхивая в глубине едва различимой влагой.
Последняя фраза Катрин вновь заставила его удивиться. Что это - пустые слова, или.. Владислав не верил, что дело в одном единственном ударе по лицу.
Он слегка склонил голову, опуская взгляд в каменный пол. Стеклянная стена все еще была здесь; Батори не знал, как разбить ее и как выбраться из этой тюрьмы, в которой он сам не помнил как и когда оказался. Это уже второй раз, когда вампирша просит у него смерти; в первый раз он должен был взять ее в свой замок, чтобы избавить себя от роли палача, что же должен сделать сейчас?
- По твоему я палач? - тихо спросил он, вновь сокращая расстояние между собой и Катрин - Зачем тебе смерть? Разве я не дал тебе все, что ты просила?
Горечь, тонкими нитями скользящая в голосе, была сродни приправе к подаваемому блюду; Владислав глубоко вдохнул, вновь опустив голову - чтобы Катрин не видела, как изогнулись, выдавая весь спектр эмоций, черные брови.
- Когда я отказывал тебе в чем то и что сделал, что теперь ты вновь просишь меня стать убийцей? Я боялся потерять тебя, вот и все. Разве без основания?
Владислав коснулся теплыми пальцами кончиков пальцев Катрин, со странной отрешенностью рассматривая острые когти, что недавно вонзились в его кожу. Его собственные пальцы оканчивались не менее смертносными орудиями убийства, чем у Катрин. Наверное, ему стоило бы вырвать ими свое сердце, и освободить тем самым СенСюльпис от ее клятвы.
- Бывает, что и я боюсь.
Как забавно.. бояться времени. Бесконечного, черного пространства, без дна и без края. И чем дальше в века, тем сложнее вернуться назад... тем сложнее преодолеть расстояние, разделяющего его с кем-то, кто возможно, захотел бы когда-то быть рядом с ним. Хотела ли этого Катрин и не слишком ли тяжелым он стал для нее грузом? Батори взглянул в ее глаза; оглядел растрепавшуюся прическу, не обойдя вниманием и руку, перепачканную в его крови.
Это сделал с ней он; да, он хотел ударить - но не хотел такого.
- Прости это мне.
Просят прощения не для того, чтобы стало легче самому; для того, чтобы легче стало тому, кто обижен, кто оскорблен. Но что толку от извинений? Неужели они смогут что-то исправить? Вряд ли.

Катрин де СенСюльпис

Глупо было надеяться на то, что жалкая девчонка своими ноготками сможет пробить крышку саркофага, который Батори, казалось, носил на себе, не снимая всю свою жизнь. Кровь втягивалась в раны, нанесенные ее когтями, исчезая на глазах; всасывалась в кожу вампира, а вслед за ней исчезали царапины. Кожа Влада стала буквально за миг такой же, какой была до нападения Катрин. Переведя свой взгляд с его скулы в глаза, она отрешенно выслушала вампира, никак не реагируя по-началу на его движения и слова.
- Нет, - протянула де Сен-Сюльпис, подходя к вампиру вплотную, чтобы снизу вверх заглянуть ему в лицо. Их дыхание смешалось в одно, но даже с этого расстояния его взгляд был непроницаемым, он словно был не здесь. – Ты хуже, чем палач.
Она наградила его не менее звонкой затрещиной, чем менее получаса он ее. Костяшки пальцев неприятно хрустнули, когда кисть Катрин коснулась жесткой плоти Влада. Она, не стесняясь, вложила в этот удар не только человеческие, но вампирские силы, стараясь причинить ему как можно большую боль, если это вообще было возможно. В этот удар вошло все ее отчаянье и страх. Острый страх не суметь пробить его броню, его нежелание жить, его неспособность чувствовать. Она ненавидела его за то, что он посмел себя так оградить от всех существ, а теперь полагал, будто никому не нужен. Вся эта ситуация отдавала фальшью в ее глазах. Глазах страстной живой и чувственной женщины.
- Как можно боятся потерять то, что тебе не принадлежит, - прошипело существо, напоенное яростью, - как можно на него претендовать, когда ты ничего не хочешь?!
Новый удар пришелся уже на другую скулу Батори – Катрин наступала на него, как маленький ураган. Такая же неистовая, сильная, безумная и… прекрасная в своей ярости. Глаза вампирши сверкали, как два изумруда, в сочетании с белой кожей придавая ей совершенно демонический вид. Она была дьявольски опасна сейчас. Она рванула надоевшие ей рукава, длинными плетями сковывающие руки, и два зеленых лоскута полетели на пол, обнажая белые руки де Сен-Сюльпис до плеч.
- Я не хочу тебя прощать, Владислав Батори, - с презрением в голосе швырнула она в лицо сильнейшему из вампиров, будто он был слабым и никчемным существом. – Я хочу, услышать, что тебе нужно?! Что ты хочешь от Катрин де Сен-Сюльпис?! Ты же начал сегодня этот разговор! Ты, не я! – Катрин вновь смеялась, почти обезумев от того, что он ее будто не слышит и не видит, - Так заверши его! Иди вперед!
Она обеими кулаками ткнула его в грудь, словно заставляя сделать шаг назад, а на самом деле налетая на него. Слезы – выход истерики, уже готовы были навернуться ей на глаза, но Катрин еще была слишком полна яростью, чтобы просто так сдаться. Влад был нужен ей, она хотела его сейчас, остро и страстно, но первый шаг должен был сделать он, иначе ей придется уйти, бросив его или… Вымаливать смерть, так же жалко, как когда-то…
Вновь всматриваясь в зеленый омут глаз напротив, Катрин задрожала мелкой дрожью – в них не было того, что она искала… Или?
Они стояли так близко к друг другу, что темные волосы смешались в одно, через свою грудную клетку она чувствовала, как бьется его сердце, как трепещет ее собственное, словно стремится вырваться наружу, чтобы сбежать отсюда.

Владислав Баторий

Сначала один удар - а затем и второй, поочередно обожгли скулы Батори, заставляя щеки мужчины вспыхнуть ярким румянцем. Черты его лица, доселе непроницаемые, сейчас наполнялись красками, присущими живому существу, а не мраморной статуе, так искусно высеченной из камня, что отличить ее от живой плоти можно лишь прикоснувшись и ощутив мертвый холод бездушного, неспособного отвечать на прикосновения, камня. Но Владислав не был каменным; в его жилах текла живая кровь, и сердце его трепетало в груди, сменяя один удар о грудную клетку следующим.
Привыкший отказывать себе во всем, кроме как раздирать собственное сердце на части жгучей, испепеляющей все живое жаждой мести, Батори без жалости сжигал все то лучшее, что было в нем; он словно загонял себя все дальше в темный угол, все усерднее он туманил собственный рассудок, захлебываясь в реках проливаемой им крови, как будто лишь в этом он способен был черпать подобие радости. Подобие. А в чем была радость той смертной жизни, по которой он так скучал? Тогда он жил; ощущал; хотел. Тогда вся та страсть, что крылась в нем, не пряталась под холодной плитой саркофага, он не сдерживал ее, а сейчас? Хорошо ли ему в том углу, куда он так усердно гонит сам себя? Хорошо ли – или невыносимо настолько, что впору орать так громко, чтобы весь мир содрогнулся до основания?
«Знаешь ли ты, каково это, когда никто не слышит и не видит тебя?» - спросил он короля, стоя на крыше высокого небоскреба; никто? Или он сам убедил себя в такой аксиоме? Когда-то это действительно было так. И он привык к этому. Но точно ли он уверен, что ничего не поменялось с тех пор?
Крики Екатерины, ее удары, обрушивающиеся на него, были подобны ливню, обильно орошающему выжженную, испещренную рваными трещинами почву.
«Как можно на него претендовать, когда ты ничего не хочешь?!» - шипела стоящая вплотную к нему Катрин, и Владиславу казалось, что сейчас она вновь вцепится острыми когтями ему в лицо, но вместо этого ее кулаки уперлись ему в грудь, и снова град чувств, эмоций, ударов… «Да!» - хотелось крикнуть Батори – «Давай же! Не останавливайся!»
Страсть, сила и отчаяние, с которым вампирша пыталась пробиться к нему была подобна глухим и сильным ударам тарана о кованные железом ворота. Удары эти сотрясали стены замка Батори буквально до основания. Сердце мужчины подскочило, - и забилось, сильно и глухо, почти удвоив ритм. Пыл женщины, позволившей себе не единожды занести над ним руку, пробуждал в Батори отнюдь не ярость. Упорство, с каким она, визжа и шипя, пыталась причинить ему боль скорее вызывало желание ответить как можно раньше, не ожидая, пока она исцарапает себе все лицо и руки, пробираясь через заросли колючего терновника.
Его собственное дыхание, слившееся с дыханием Катрин, согревало Владислава, заставляя заалеть обычно сжатые в тонкую линию, бледные губы; он не хотел бы отступить назад, даже если бы точно знал, что она вновь ударит и уж на этот раз ему будет по-настоящему больно; он дышал, дышал часто; на мгновение закрыв глаза, Батори ощутил, как сотрясает тело Екатерины мелкая дрожь – а когда вновь открыл их, вдруг понял, что задыхается сам. Задыхается так, словно всего кислорода мира не хватит ему сейчас, чтобы один – единственный раз вдохнуть полной грудью. Вдохнуть – и ощутить едва уловимый аромат темных волос вампирши; он чувствовал его и сейчас, буквально захлебываясь хлынувшим в легкие воздухом. Подобно растению, жадно впитывающему корнями живительную влагу, Владислав вновь наливался силой, готовой бить наружу многочисленными ключами чистой, живой энергии. Теперь он выглядел живым, и видно было, как бьется под тонкой кожей у виска пульс, как алеют обычно матовые щеки – и не нужны были новые пощечины, чтобы вновь вызвать хотя бы подобие красок на лице.
Близость Катрин и дрожь ее тела пробуждала в недрах его существа ощущения, о возможности появления которых Владислав забыл – и забыл уже очень давно. Обнаженные пальцы, которые он обычно стремился сокрыть под кожей перчаток, утонули в черных волосах женщины, и Батори запрокинул назад ее голову, уже по-новому всматриваясь в искаженные эмоциями черты лица женщины. Зелень глаз мужчины была горяча настолько, насколько горячо бывает знойное лето, наполненное запахами душистых трав; он точно знал, что не позволит Катрин ударить себя снова, а если она посмеет…
Сильные руки сомкнулись на стане напряженной, словно струна, женщины – легко, как будто это не стоило ему никаких усилий, Владислав поднял ее в воздух – затем только, чтобы усадить вампиршу на письменный стол, сметая при этом на пол свитки, перья и тяжелый, со звоном разлетевшийся на множество мерцающих осколков магический кристалл. Буквально опрокидывая Катрин назад, вампир с силой рванул на себя корсаж платья женщины; швы лопнули с таким треском, что у Батори зазвенело в ушах. Он отшвырнул в сторону расшитую золотыми нитями тряпку – и снова затрещала темно-зеленая ткань раздираемой на полосы длинной юбки. Хранящие нечеловеческую силу пальцы, способные легко переломать вампирше все кости, если только хозяин их не рассчитает сил, сжали плоть бедер Катрин, и Владислав рывком пододвинул женщину ближе к себе, резко склоняясь всем корпусом вперед. Он не дал бы ей вырваться, если бы даже она очень этого захотела. Слишком поздно. Пальцы Батори уже скользили по обнаженной коже широко разведенных ног женщины.
- Неправда – прорычал вампир, обдавая ее лицо невыносимо горячим дыханием – Я хочу.
Он впился в алые губы – впился без жалости, глубоко, страстно, с тем деспотичным напором, который не знает отказов лишь потому только, что никогда не принимает их.

Катрин де СенСюльпис

Катрин уже не знала, что делать с ним, этим ледяным истуканом, защищенным броней из собственных предрассудков и учтивости, лживой, как …Массимо и его обещания любви.
Вновь и вновь она переживала тот миг, когда Влад сжал ее руку до хруста. В тот момент женщина осознала, что под твердой оболочкой все еще есть что-то живое, и оно хочет ее. Как он бежал после от нее! Как защищался! Не рассчитывая только на то, что мадмуазель де Сен-Сюльпис сделана из такого теста, в котором упорства больше, чем женского кокетства.
Батори не обманул ее ожиданий, его реакция была подобна извержению подземного гейзера, а Катрин ощутила себя на вершине столба бурлящей воды, которая изверглась из глубин древнего спящего источника.
Ей бы испугаться того, что пробудилось под ее напором, но де Сен-Сюльпис рассмеялась. Громко, радостно, когда его руки сорвали с нее корсаж, обнажая полную белую грудь. Демонически и страстно в то время, как Влад раздирал юбку из тончайшего шелка в клочья. Заливисто и легко, ощущая то, как его руки обхватывают ее талию крепко и властно, как свою собственность. Он считал, что получил и дал, что она хотела. О, да…
Катрин обхватила бедра вампира длинными белыми ногами, идеально длинными, стройными, схожими с точеными древнегреческими статуями, созданными неведомыми мастерами. Ее тело выгнулось дугой навстречу захватчику, но битва еще не была окончена для нее самой, все только начиналось. И, когда жадные губы накрыли ее рот, Катрин ответила на поцелуй, так, как не отвечала никогда. Впилась в рот вампира своим, жадно стараясь захватить в плен чужой язык, обвила шею Батори своими руками, запустив пальцы в его волосы.
Она опаляла его своим дыханием, не давая вздохнуть, целовала, языком щекоча его небо, и то и дело стараясь завладеть позицией главной в этой схватке. Ресницы полузакрытх глаз трепетали, словно их тревожил ураган, бушующий внутри женщины. Катрин следила за своим учителем, братом, любовником, стараясь не пропустить, что происходит с ним.
Одна из рук спустилась по шее Батори на его спину, лаская его, а после переместилась на предплечье, чтобы перейти на грудь и скользнуть вниз, по напряженному животу, лаская и, в тоже время, проводя воображаемые борозды ногтями по его плоти.
Она улыбнулась в поцелуе, словно никак не могла обуздать свой демонический смех, и резко укусила. Отчаянно, сильно, как только может укусить обиженная пренебрежением женщина. Рот тот час наполнился ароматной горячей жидкостью, горячей и вкусной, как никогда…
- Это моя дань, - проворковала Катрин прямо в ухо Владу и вновь улыбнулась, тем самым заканчивая существование прежней Катарины де Сен-Сюльпис.

Владислав Баторий

Женщин на свете великое множество; все они вроде отличаются друг от друга, а вроде – если присмотреться поближе, и нет. За те столетия, что он провел в этом мире – и в других, лица всех женщин слились для него в однообразную серую массу, из которой так толком никто и не выделился. Иногда Владислав намеренно старался рассмотреть в какой-либо представительнице прекрасного пола что-то особенное, и сам выдумывал дамам милые особенности, теоретически могущие тронуть хотя бы поверхностные пласты его сердца, но…к чему иллюзии, если реальность все равно берет свое? Зачем брать то, что тебе самому приходится дополнять иллюзорными приправами, зачем иметь рядом существо, неспособное идти вровень с тобой, зачем мучить это существо своим превосходством, тем более что это превосходство вскоре превращается в глазах женщины в порок, но не достоинство? Батори давно уяснил для себя бесполезность подобных манипуляций, а потому, немногим удавалось задержаться рядом с ним на хоть сколько-нибудь продолжительное время. В бытность его смертным запросы Владислава были куда скромнее – но когда он получил темный дар… Со временем близость приобрела для него столь сакральную значимость, что количество претенденток на то, чтобы разделить с ним ложе, поубавилось в разы. Стоит ли говорить, что Влад Батори уже давно не знал женщин, направляя все неистовство своей страсти в русло жестокости и мстительности.
После того, как Катрин исполосовала ему лицо, после того, как она ответила страстью на страсть, после того, как ее стройные ноги обвили его бедра – ощущение, что она не выдержит его характера, не примет силу Батори, не сможет разделить с ним течение времени, исчезло, растворяясь в пьянящей неге глубоких, страстных поцелуев. Вампирша отвечала на его пыл, обвивая шею Влада руками, зарываясь пальцами в его волосы – и он чувствовал, что его принимают здесь, принимает женщина, вполне отдающая себе отчет в том, кого она целует с таким исступлением в губы и чьей близости желает. Владислав не рыцарь, не мученик, не изверг и не сумасшедший. Обычно женщины считали его кем-то одним из вышеперечисленного и никогда не видели той многогранной сути, что способна была меняться ежеминутно, словно узоры в калейдоскопе, раз за разом удивляя палитрой разнообразия.
Укус острых, словно ножи клыков вампирши стал для Батори неожиданностью, добавившей масла в и без того яркий костер. В ответ ему захотелось взять ее немедленно – резко и быстро, так, чтобы женщина вскрикнула под ним; захотелось войти глубоко, словно нож в мягкое масло – и разом проникнуть в самые тайные уголки ее недр.
Тяжелые пластины верхних доспехов уже валялись где-то на полу, и отблески приглушенного света пылающих в кабинете факелов играли на обнаженном рельефе груди мужчины, отражались яркими, демоническими вспышками в горящих изумрудным блеском глазах. Позволив Катрин отведать своей крови, Владислав оторвался от ее губ, в уголках которых еще блестели алые капли и приподнялся над Катрин, задорно и в то же время коварно улыбаясь вампирше.
- Ммм… - протянул он, развязывая шнуровку на черных бриджах, ткань которых уже готова была треснуть под напором восставшей плоти – Я тоже хочу свою дань
Он не сводил взгляда с лица Катрин в тот момент, когда резким и сильным рывком проник в нее – легко, так словно ее лоно специально было создано для него одного; массивный дубовый стол вздрогнул, сначала раз, потом снова – со стуком покатилась по его поверхности перьевая ручка, и наконец, сорвалась с деревянного «обрыва» на каменный пол, в то время как пальцы Батори переплелись с тонкими пальцами Катрин, прижимая ее руки к поверхности стола. Он вновь склонился к ней, с каждым движением входя все глубже, ощущая, как напрягается лоно женщины – это приводило Батори в восторг, вызывая плящущих чертей в зелень взгляда и восторженную улыбку на рисунок губ. Прядь черных волос вампира скользнула по щеке Катрин, когда их дыхание вновь слилось в одно, и тогда он вдохнул ее запах – глубоко, полной грудью, прикрыв глаза; губы мужчины и женщины разделяла всего пара миллиметров. Обманчиво подавшись вперед, Владислав внезапно, словно играя с Екатериной по ее правилам, стремительно выпрямился, в следующую секунду уже возвышаясь над ней. В порыве восторга, рвущегося наружу ярким свечением, вампир запрокинул голову, до крови прикусив собственную губу. Однако, долго мучить грозящийся окончательно расшататься стол, в намерения Батори не входило – чего доброго дерево может не выдержать бессмертной экспрессии любовного танца. Быстро, но бережно, не без затаенной ласки в жестах, Владислав снял Екатерину со стола, не покидая ее лона, и медленно опустился на каменный пол. Теперь они сидели, лицом друг к другу, и пальцы обеих рук Владасилава утонули в черных волосах женщины в тот момент, когда сам он уже целовал ее в полураскрыты губы.

Катрин де СенСюльпис

Кровь Владислава была пьяняще вкусна и Катрин позволила себе забыться настолько, что ослабила свое наступление, и ею овладели резко, по-хозяйски, не давая довысказать весь тот гнев, кипящий в каждой клеточке ее существа. Он заставил ее ждать. Так долго, так мучительно долго. Играл с другими женщинами, смотрел на нее своими зелеными глазами, называл своей сестрой, ученицей, но не прикасался к ней. Что за пытка! За это Катрин готова была укусить его еще бессчетное количество раз.
Впиваясь в спину любовника острыми, как ножи ногтями, де Сен-Сюльпис выгибалась навстречу движениям бедер Влада, шипя, словно кошка, кусая губы. Густые тяжелые волосы растрепались и локоны, имеющие сейчас оттенок иссиня черного вороньего крыла, рассыпались по плечам.
Оказавшись на полу, Катрин словно пришла в себя, зачарованная любовной пляской, в которую ее вовлек Влад. Прижавшись к его рту своими губами, она резко оттолкнула его от себя, заставляя лечь на спину, и выгнулась дугой закричав резко, отчаянно, словно торжествуя после очередного удачного убийства. Крик перешел в смех, демоница вновь склонилась над своей жертвой, улыбнулась и подарила ему глубокий поцелуй, которым практически перекрыла доступ к воздуху обоим.
Медленно двигая бедрами, она взяла одну из рук любовника и положила себе на грудь, не давая ни себе ни ему дышать. Раскаты грома за окном возвестили о начале надвигающейся грозы, но Катрин не слышала этого, не видела блеснувшей молнии, хотя наверняка обрадовалась бы буре сейчас, в точности передававшей ее ощущения.
Она наконец забыла все то, что мучило ее разум эти годы, столетия, наконец-то растворилась старая Катрин, родилась новая, сильнее, чище, лучше, умнее. Катрин, которая не даст себя в обиду, не позволит собой пренебрегать, не разрешит забыть о ней. Она накажет всех виноватых, но самый большой ее враг сейчас – это Влад.
Сжав бедра, Катрин участила движения, продолжая страстно целовать любовника, она почти уже кусала его губы и маленькие капли крови Батори подпитывали ее в безумной скачке. Мир сузился до этой комнаты, все пропали. Даже облик Массимо, иногда мучивший Катарину, когда она хоть на мгновение закрывала глаза. Остались два вампира, переступившие тонкую перегородку, разделявшую их эти годы.

Владислав Баторий

Любовная схватка походила сейчас на самое настоящее сражение - и оно могло стать единственным из всех тех бесчисленных военных кампаний, в которой Влад имел риск проиграть. Но все же он не в бою; не среди врагов, не на поле брани, где то и дело рассекает воздух смертоносная сталь мечей. Да, он привык командовать, привык брать то, что ему хочется, привык держать верх всегда и во всем, привык побеждать – но когда женская рука толкнула его в грудь – до боли сильно, он опустился на пол, и черный шелк невесомых, мягких на ощупь волос рассыпался по холодной каменной плите. Катрин, казалось, совершенно обезумела, опьяненная его кровью и тем острым наслаждением, что наполняло бурными потоками вены их обоих; дыхание мужчины то и дело пресекалось, он слышал частые, аритмичные удары собственного сердца – они смешивались с пронзительными вскриками Катрин, с громом, раскалывающим мир надвое, с его собственными глухими стонами, которые сначала он почему-то пытался сдерживать. Не так просто было отдаться на милость женщины, не так легко показать, что задет, непросто отпустить самого себя, расслабив напряженные мускулы. На мгновение Батори вновь стало страшно - страшно показать что дрожь тела Катрин, ее неистовая страсть и поцелуи, не позволяющие вдохнуть и выдохнуть, имеют над ним власть и отравляют кровь ядом, который он никогда не то что не впускал в свое сердце, но даже не пробовал на вкус. Однако тело не спрашивало позволения у разума – и каждая клетка его все сильнее напрягалась - до предела, подобно натянутым струнам; верно настроенный инструмент – все существо Владислава пело, звеня, дрожа, наэлектризовывая пространство вокруг; казалось, что испытать ощущений острее уже невозможно – но с каждой секундой они все безжалостнее резали Батори на части, в то время как до сверкающей бездны впереди было еще очень далеко – и нечего надеяться ему на скорое избавление, на взрыв, на вершину, до которой было еще идти и идти. На мгновение черты его лица мучительно исказились так, словно Катрин сделала ему больно. Она кусала его губы, по капле выпивая кровь, терзала его, словно безумная львица – умирающую добычу, Батори хотелось выкрикнуть – резко и громко, выкрикнуть ту боль и то острое наслаждение, от которого он слеп, поминутно теряя саму способность созерцать белое тело ненасытной наездницы; он сделал бы это непременно – но как раз в этот момент Катрин вновь накрыла его рот своим, погасив тот безумный выкрик, который уже готов был слиться с новым раскатом грома, таким сильным, что будь Батори смертным, он бы на секунду оглох. Длинные ногти полоснули спину Екатерины, впиваясь в белую кожу; хлынула кровь, и ее запах ударил по обонянию вампира, убивая в нем все остатки разума и пробуждая настоящее чудовище, монстра, жаждущего этой крови, безумия, скорости – еще, еще и еще. Владислав подался вперед, отвечая неистовым поцелуям Катрин - и наконец, поймав ее язык, впился в него, вцепился мертвой, животной хваткой, глотая хлынувшую в глотку, пряную кровь. Теперь они обменивались скорее укусами, нежели поцелуями, и острые словно ножи клыки то и дело впивались в столь желанную – более всего на свете – плоть. Раны заживали мгновенно – но на смену им тут же приходили новые; в моменты, когда ногти Батори не впивались в тело женщины – они впивались в его собственные ладони, разрывая идеально-фарфоровую кожу, оставляя на ней рваные, глубокие раны. Боль и удовольствие слились воедино, и Владислав не отличал теперь одного от другого.
Дрожа, задыхаясь, рыча, вскрикивая, переходя от восторженно-безумного смеха к болезненно-глубоким стонам, Влад, забыв собственное имя, прижимал к себе Катрин до хруста в костях, а когда наконец очередной зверский поцелуй на секунду прервался –монстр, в которого он превратился, резко провел смертоносными концами ногтей по собственной шее, разрывая крупнейшую артерию и приглашая Катрин вонзить в сверкающую плоть клыки - до самого их основания. Казалось, Батори готов был принести в жертву безумной, звериной любовной схватке как минимум собственную жизнь.

Катрин де СенСюльпис

Гроза надвигалась. Слышны были все чаще и чаще повторяющиеся раскаты грома, за окнами то и дело сверкала молния, раскалывая на какие-то доли секунды небо на кусочки. Но Катрин казалось, что это гроза порождение того, что происходило между нею и Владом. Сознание демона, который проснулся наконец в ней, требовало убийств, крови. Ненависть, злость, страсть сплелись воедино в этой безумной личности, яростно терзавшей рот своего любовника, гася его и свои крики.
Жадные пальцы Влада истязали ее кожу, но эта мгновенно проходящая боль доставляла Катрин такое наслаждение, что она, наконец, оторвалась от кровавой раны рта любовника, на глазах затягивающейся, чтобы издать глухой стон, подобный крику смертельно раненого в схватке с опасным хищником животного.
Оседлав Влада, Катрин откинулась назад. Волосы вампирши живописно рассыпались по спине, плечам и груди, зубы и губы алели от пролитой, тут же выпитой ею крои, спину покрывали настолько глубокие царапины, что на их заживление уходили минуты, зеленые глаза казались темными омутами. Она была голодна. Диким безумным голодом, который сжигал внутренности, заставлял разум умолкнуть, но пробуждал древние инстинкты безжалостного убийцы. Но именно этот голод давал ей силы двигаться все быстрее и быстрее, сжимать руки любовника в исступлении, кричать и рычать, в ответ на ответные толчки. За окнами поднимался ветер, швыряя, словно тростинки, ветви деревьев, вырывая с корнем кустарники и, играючи, подкидывая их в воздух. Очередной раскат грома сотряс небо, передаваясь всему существу Катрин, она сдалась на милость Влада, не в силах более терпеть. В глазах потемнело так, будто она ослепла, но запах крови силен даже в темноте….
И демоница припала к шее любовника, ощущая как волна наслаждения сильная, как цунами, накатила, накрывая их обоих с головой, словно стремясь снести любовников в пропасть…
Когда все стихло, Катрин поняла, что лежит рядом с Владом на полу, залитом их кровью, усыпанном осколками и другими предметами со стола хозяина замка. В кабинете царил приятный полумрак, нарушаемый только вспышками часто повторяющих молний. Замок был в эпицентре грозы, уже разразившейся густым плотным дождем, яростно омывавшем окна. Вампирша вдруг подумала, что они будто лежат в постели с балдахином, где матрацем служит замок, а занавесками – косые струи дождя.
Повернув голову, чтобы посмотреть Владу в глаза, она улыбнулась, обнажив клыки, но уже без агрессии. Тонкая длинная рука с белоснежной кожей коснулась скулы любовника, нежно очерчивая ее.
- Долгое воздержание до добра не доводит. Хотя оно того стоило, не так ли.
Лукавство смешивалось в ее интонациях с едва заметными нотками нежности.

Владислав Баторий

Казалось, Батори нужно было время для того, чтобы полностью осознать и прочувствовать все, что произошло в его кабинете за последний час. Бывает, время течет так долго – и ничего толком не меняется и не происходит за те бесконечные секунды, что струятся ручьями сквозь пальцы; и вдруг за какие-то часы оно вдруг делает такой безумный скачок вперед, как будто стремится наверстать все то, что было упущено ранее. Вынырнув из океана сверкающей, поглощающей сознание бездны, Батори обнаружил, что лежит на полу – буквально в луже собственной крови, смешанной с кровью Катрин. Глубокая рана на шее заживала на удивление медленно, как и истерзанные ладони, и на смену наслаждению теперь приходила боль – казалось, тем острее она становилась, чем скорее затягивались глубокие, рваные порезы. Обратив на Катрин взгляд, обретший сейчас странную, блестящую глубину, Батори, словно лаская вниманием черты своей любовницы, вглядывался в лицо Катрин, как будто размышляя о чем то очень для него важном и находя в чертах вампирши все новые и новые особенности, которых раньше он не мог или не хотел увидеть. Способность ощущать каждой клеткой собственного тела словно возросла в разы – и никуда не желала деваться; он отчетливо слышал каждый удар каждой капли по стеклу, и каждая вспыхивающая в небе молния словно ударяла в него самого, до предела наэлектризовывая кровь. Он ощущал так много… так много слышал, осязал, и так много запахов вдруг ударило по обострившемуся обонянию, что казалось, его перерождение в бессмертного произошло заново, и заново он должен осознавать собственную сущность – принимать ее и смиряться с ее особенностями. В лице Владислава явственно проступала мягкость – спокойная, глубокая, сглаживающая зачастую чересчур резкое, местами жесткое совершенство черт, и жгучую яркость взгляда. Улыбаясь, едва заметно – уголками губ, и так явственно – взглядом, он приподнялся на локте, глубоко и ласково глядя женщине в глаза, как будто хотел заглянуть в самую ее душу. Пальцы Катрин коснулись его лица, и он ощутил это прикосновение так явно, как ощутил бы его оголенный нерв, ничем не защищенный от внешних воздействий. Новая вспышка на мгновение ярко осветила кабинет – и Владислава Батори на каменном полу; Владислава Батори – с растрепавшимися волосами, в беспорядке обрамляющими овал юношески-светлого лица, исполненного живыми красками…; неужели это был он? О чем он думал сейчас?
То, что сотворила с ним Катрин, можно было бы сравнить с настоящим истязанием, с местью, если бы она не протянула к нему руку после и не коснулась его черт взглядом, в котором он угадал отголосок нежности; Владислав впитал в себя этот отголосок, с готовностью принимая все, что исходило сейчас от де Сен-Сюльпис – и ласка Катрин растворилась в его венах мелкими, теплым мурашками, разгоняемыми по всему телу сильными ударами сердца.
«Не так ли?» - спросила его Екатерина, словно сомневаясь в том, что произошло несколькими минутами раньше.
Улыбка мужчины, довольно широкая, обнажающая жемчужно-белые клыки, лукавая, задорная и в то же время ласковая, могла стать безмолвным ответом на вопрос, но Владислав не был настроен скрываться от женщины, отдавшей ему столь неистовую бурю собственных эмоций.
- Мне понравилось – произнес он, и глаза его довольно засверкали; низкий тембр голоса, хранящий в себе мягкую глубину, зазвучал почти бархатно, словно призван был обволакивать собой, согревая и проникая в самые труднодоступные участки сердца той, к кому был обращен. – Вот только теперь я, кажется, голоден.
В бытность свою смертным, Владислав всегда ощущал воистину звериный голод после любовных игр – неважно, насколько они были продолжительны - и всегда стремился восполнить силы куском жареного мяса с кровью. Сейчас он бессмертен – но после близости с женщиной ему хочется все того же – утолить пронзающий острым ножом все его существо голод.
- И я хочу крови – прошептал вампир в самые губы Катрин; жестокая, беспощадная жажда звучала в его глубоком и мягком голосе, гармонично уживаясь рядом с обращенным к Екатерине теплом – Много и немедленно.
Он резко сел на полу, выпрямляясь – полный силы, внутренней энергии и … невообразимо, зверски голодный. Великолепно развитый физически, Батори телосложением напоминал античные греческие статуи верхового божества Олимпа, с той только разницей, что даже превосходил их и в изяществе, и в крепости сложения; это было не просто тело мужчины – тело хищника; сильного, стремительного, внезапного и смертоносного.
Владислав поднялся на ноги – и оглядел с высоты своего роста обнаженную женщину. Представшая перед глазами картина явно нравилась мужчине – и на его губах снова заиграла довольная улыбка. Батори готов был быть ласков и внимателен с Катрин, как бывает ласков лев со своей львицей.
- Я чувствую – произнес он, протягивая ей руку, вновь завораживающую ровным совершенством линий – Что и ты тоже.

Катрин де СенСюльпис

Жизнь научила ее, что нельзя верить мужчинам. Батори сверхвампир, быть может, он еще сам не знает пределов своей власти. Сейчас она была ему нужна, в этом не приходилось сомневаться, но будет ли так и впредь? Их союз не свершился за все эти годы, отчего должны быть причины для его заключения сейчас?
Он был красив, ослепительно, до рези в глазах. В глазах полыхало зеленое пламя, белая кожа светилась в сумраке кабинета, стройный торс, подобный греческой статуе, был аналогичен оригиналу, с которым его мысленно сравнивала Катрин… Мужчина, который был ее мечтой. Которого она пробудила… Хотя вампирше было ясно, что Влад и сам этого хотел, лишь не знал, как подойти к вопросу. Она готова была простить ему пощечину за тот пыл, которым он ее вознаградил. Такого любовника у Сен-Сюльпис не было никогда. И не будет. Это было совершенно ясно.
Резкий и неприятный импульс внезапно пронзил тело вампирши, от чего на некоторое время ее голова словно раскололась на тысячу осколков от внезапной боли, которая плавно перешла в боль подобную людской зубной. Словно кто-то тянул вампиршу за ниточку, пришитую к ее нервам. Ноющая надоедливая боль охватила ее тело, заставляя забыть о голоде и, словно, подсказывая следовать к началу нити, дабы найти источник мучений.
Испуганная непривычным ощущением, Катрин подняла руку к груди, стремясь унять бешено заколотившееся сердце и с удивлением посмотрела на Влада.
- Мне нужно лететь… - прошептала Сен-Сюльпис с отчаяньем. Ее звали, резко, громко, но только она слышала этот призыв. Где-то какое-то живое существо ждало ее, как свое избавление и спасение. У нее было время до того, как зов оборвется, но медлить было нельзя.
Кожа вампирши полностью затянулась, не оставив и следа от ногтей Влада, но теперь что-то терзало ее нутро. Откуда было знать Катрин де Сен-Сюльпис, что следующий этап ее обучения был пройден… Что крик, пронзающий ее плоть электрическими разрядами – это вопль ее жертвы, чье сознание, затуманенное болезнью, жаждало убийства, насилия и грабежа. Вампирша буквально захлебывалась в чужих чувствах, мыслях и ощущениях, нахлынувших на нее волной. Пытаясь справиться с отвратительными видениями, калейдоскопом закружившимися перед ее глазами, она отпустила руку Влада, тряся головой. Импульсы резко затихли, но не прекратились, однако теперь вампирша смогла овладеть ситуацией.
- Сначала ты, - обольстительно улыбнувшись, предложила она Владу, взмахом руки распахивая окно настежь, готовая следовать за Батори всюду.

Владислав Баторий

Еще недавно бывший с де Сен-Сюльпис одним целым, Владислав не смог не заметить того, что происходило сейчас с его сестрой, с его созданием, с его женщиной; он глядел в ее глаза, наблюдая смену эмоций в бездне взгляда – ласка, сомнение, затем страх сменяли друг друга, он услышал, как подскочило сердце Катрин. Всегда тонко ощущающий происходящее с его созданиями, Батори почувствовал ее секундную растерянность – его собственное сердце билось сейчас спокойно, ровно отсчитывая удары, наверное, никогда еще он не ощущал себя таким сильным и таким уверенным в себе. Что дало ему эти силы? Что залатало дыры, что позволило Батори впервые за долгое время ощутить себя целым? Любовь? Или та разрушительная ненависть, которой – он был уверен, Катрин на какой-то миг воспылала к нему? Не его боль, не потребность в близости пробудила эту женщину, спящую так же крепко, как и он сам - а его пощечина; ненавидит ли она его так же сильно, как в момент их ссоры и станет ли желать его близости, если он даст ей то лучшее, что только может дать Владислав Батори женщине? Станет ли – если он перестанет делать ей - и себе - мучительно больно?
Острый нож словно полоснул его по лицу – подобно острым и безжалостным ногтям Катрин; сначала раз – потом снова, и еще, пробуждая в недрах его существа сначала ледяное недоумение – а затем…. Батори вонзил пронизывающий до боли, яркий взгляд в лицо Екатерины; не она. Это была не она. Чужая, неизвестная ему женщина. Дыхание Батори сбилось – на коже левой щеки тонкой линией выступила кровавая дорожка, затем еще одна – уже на правой. Пронзительная, острая боль могла бы заставить его ослепнуть, если бы за свою жизнь он не сроднился с ней настолько, что никакая боль не могла теперь затуманить рассудка Владислава. Она впитывалась в его кровь, разжигая в венах заставляющее его, бледнеть, словно полотно, бешенство. Тварь. Безумная, ледяная, бешеная сучка. В ней не было страсти; не было огня; она была ледяная, пустая и напоенная слепой ненавистью, словно восставший из могилы мертвец. Он принимал в себя ее ненависть – ее желание убивать; все это было обращено к нему. Он так думал.
Кожа Батори, казалось, покрылась инеем; губы заалели кровью, а взгляд…сверкающая изумрудная зелень стремительно пропадала из него, сменяясь чернотой – пустой, пугающей бездной без начала и без конца, черной настолько, что казалось любая кровь заледенеет, свернется, застынет под этим взглядом; он не слышал последнего обращения Катрин. Обезумевший, и в то же время четко понимающий, что он делает, Батори вскочил на подоконник – напряженный, звенящий яростью, бурлящей в его венах пузырящимся кипятком. Полностью утративший сходство с человеческим существом, он напоминал восставшую из ада тварь, каким то чудом вырвавшуюся из дьявольского пекла и теперь …. Теперь ничто не могло загнать эту тварь обратно.
Владислав Батори не любил высоты; но этому существу было все равно, сколько тысяч метров отделяет его от земли. Ноздри вампира раздувались так, словно он уже ощущал запах крови своей жертвы….запах ненависти. Батори вылетел навстречу ночи, раскинув в стороны руки – и что-то словно вырвалось из его груди навстречу горящим огнем безумия звездам. Он летел; летел вперед – словно комета, и тело его охватило пламя сжигаемого бешеной скоростью кислорода; мир дрожал вокруг него. Чем вернее он приближался к НЕЙ, тем вернее росло в глубинах его существа что-то…. Уже совсем близко. Он ощутил новую волну безумной, существующей где то за пределами этого мира, за гранью времени и пространства боли; НЕВЫНОСИМО!!!
Мир замер – и вздрогнул, раздираемый воплем, никак не могущим принадлежать разумному существу- неземным, способным уничтожить все, к чему прикоснется его разрушительная, яростная волна; слух Батори взорвался звоном разлетающегося вдребезги стекла – оно рвалось на сотни мелких осколков, сметая преграду перед существом, которое влетело в маленькую комнатку сразу же следом за раздирающим барабанные перепонки звуком…
Небольшой, стоящий на окраине города домик, дрожал, словно потревоженный землетрясением – с потолка сыпалась штукатурка, все, что было там стеклянного – взрывалось, врезаясь ледяными осколками в стены, в пол, в плоть тех двоих, кто находился там. По обонянию Батори ударил сильный запах крови и … смерти. Обнаженный до пояса, невероятно бледный, распространяющий вокруг себя режущий глаза свет, он выпускал из недр своего существа протяжный, безумный, исполненный жгучей боли высокочастотный вопль . Казалось, звук этот не иссякнет никогда, он будет длиться вечно, пока мир вокруг не превратится в руины – и стены каменного дома не рухнут, становясь могилой для женщины, что вызвала его к себе. Стоя посередине комнаты, она зажимала уши руками. По пальцам ее, судорожно сжимающим голову, текла кровь.
Ничто не продолжается вечно; но даже когда существо, напоенное бешеной, больной яростью, замолчало, воздух вокруг продолжал звенеть. Пустой, без признаков присутствия земного сознания взгляд вампира остановился на белом, обескровленном лице женщины; у ног ее лежал мертвый мужчина – лицо его было исполосовано порезами, грудь истерзана глубокими, колотыми ранами. Он был совершенно обнажен – на левой руке у него недоставало двух пальцев, а то, что делает мужчину способным к продолжению рода… отсутствовало, отрезанное рукой сумасшедшей, лишенной разума стервы. Белые волосы убийцы растрепались, так, словно и не принадлежали ей, будучи лишь сотворенным из жесткой пакли париком; прямо в лицо Батори глядели пронзительно синие, ледяные в своем безумии глаза. Но он видел на дне зрачков страх. Чувствовал его запах. Где же твоя смелость и твоя ненависть, бессловесная ты мразь?
Батори соскочил с подоконника и приблизился к застывшей посередине комнаты женщине. Вся ее одежда была забрызгана кровью; кровью мертвеца. Не на этот запах шел Владислав Батори.
Пальцы вампира сомкнулись на белой шее. Женщина завопила; воздух наполнился запахом горелой плоти. Он жег ее своим прикосновением – жег медленно, напитываясь ее нечеловеческим криком… Брови его изогнулись, резко посиневшие губы дрогнули в слабой улыбке; убийца нащупала нож, лежащий на столе неподалеку – и ударила, ударила отчаянно, защищаясь, но острие ее ножа буквально касалось камня, неспособного принимать в себя сталь, и буди что искры не сыпались на ковер. Она визжала, извивалась в его руках, била ножом, орала и бесилась под взглядом черных, невозмутимо изучающих ее глаз…
Батори перехватил руку, сжимающую рукоять ножа; послышался резкий, противный хруст ломающейся сразу в нескольких местах кости. Резко притянув свободной рукой женщину к себе за талию, вампир впился в ее шею – и все растворилось, пропало в алом, обжигающем океане… он пил эту кровь так, словно мучился жаждой годами, и только сейчас дорвался до живительного, чистого, бьющего из самых недр Земли, источника. Он прижимал ее к себе, крепко - и почти любил эту женщину в тот момент, когда ее кровь наполняла собой сосуд его изголодавшегося существа. Ему стоило усилий оторваться от ее шеи до того, как смерть вплотную подступила к ней. Взглянув в полные ужаса, заволоченные предсмертным туманом глаза, Батори буквально выдрал из ее тела ребра, защищающие костяным щитом еще трепещущее сердце; о да. Оно трепыхалось, несчастное, еще не веря в собственную смерть! Пальцы Влада коснулись его почти нежно – но еще секунда, и он рванул свою награду на себя, отбирая бесценное сокровище у его хозяйки. Он продолжал держать женщину свободной рукой, поддерживая жизнь в ее теле древней магией – она видела, как он впился в ее сердце зубами… а потом швырнул иссушенный, опустошенный комок мышц в темный угол.
Батори отступил. Отступила и его магия. То, что еще недавно было человеком, рухнуло на пол, словно мешок, лишенный наполнения. Крутанувшись на месте, Батори бросил последний взгляд на истерзанного мужчину; теперь они вместе. Навсегда. Он расхохотался.
Тела убитых вспыхнули пламенем ада; в мгновение ока огонь распространился по всей комнате, пожирая на своем пути все: плоть, дерево, ткань, вновь лопающееся стекло; оставаться здесь не было смысла. Он получил, что хотел.
Вскочив на подоконник, демон вылетел прочь; он готов был следовать теперь за своей демоницей. За его спиной рушился, треща и взрываясь неведомой энергией, каменный дом…

Катрин де СенСюльпис

Он не ответил ей, но какая-то дикая неведомая сила увлекла Катрин вслед за Батори, за демоном его жажды. Где-то взывала к нему его жертва, но разум Сен-Сюльпис был глух к ней, она лишь летела за своим любовником, стараясь не думать о той ноющей боли, пронизывающей все ее тело сеткой тоненьких нитей. Она не видела, как он убивал, как он впитывал чужую жизнь, но чувствовала запах крови. Совсем одуревшая от этого аромата, от всплесков силы, Катрин держалась на последнем издыхании, терпя боль и голод. Она напоминала самку льва, которая ждет, пока ее самец насытится. Зов ее жертвы ослабел и это дало возможность Сен-Сюльпис собраться с силами. Влад появился так же быстро, как и пропал, но Катрин почти не видела его, вся уйдя в себя и ту связь, что держала ее на связи с жертвой.
Они не разговаривали – два хищника на тропе убийств, понимающие друг друга без слов. Едва завидев Влада, Катрин белоснежной стрелой взмыла вверх, направляясь к своему источнику силы. Она знала, что любовник последует за ней.
Ощущения от полета были приятными – потоки воздуха омывали обнаженное тело вампирши, даря ей своеобразное наслаждение от путешествия. Под ласковыми ледяными пальцами ветров остывала ее кожа, терзаемая внутренним пламенем. Если бы не голод, то Катрин засмеялась бы от удовольствия. Все было ей ново этой безумной ночью, мучительно больно, сладко приятно…
Разум теплился в ней свечой, не мешая инстинктам вести хозяйку к источнику голоса, так настойчиво зовущему к себе.
Чем ближе пара подлетала к началу невидимой нити, тем сильнее становились электрические разряды, пронзавшие тело Катрин, но вместе с тем ощущения, которые они ей дарили, все больше и больше подчинялись ее воле.
- Здесь, - беззвучно прошептала женщина, мягко садясь на плоскую крышу неприметного пятиэтажного дома. Вокруг царила тишина. Гроза уже давно закончилась здесь, шел третий час ночи, когда в основном люди спят в своих кроватях, но источник бодрствовал. Катрин слышала, как он бормочет себе что-то под нос, перебирая предметы в своей прикроватной тумбочке. Ему не спалось, хотелось, чтобы поскорее наступило утро, а за ним – полдень. Вот тогда обычно наступал его час.
Темной тенью Катрин скользнула на карниз, к окну, заглядывая внутрь комнаты. Здесь царил мрак, нарушаемый лишь скудными отблесками луны, но вампирше не нужны были свечи и фонари; острый взгляд охотницы выхватил из темноты общую картину: жертва сидела на кровати, полностью одетая для дневной прогулки, хотя до нее еще было около восьми часов. Комната не отличалась богатой обстановкой – светлые обои в мелкий цветочек, кое-где отставшие от стен, двуспальная кровать, покрытая дешевым постельным бельем, облупившаяся тумбочка, письменный стол, массивный одежный шкаф… Мужчина все еще сидел на кровати, перебирая в темноте какие-то предметы в верхнем ящике тумбочки. Он был маленького роста, сутул, близорук и лысоват. Одежда на смертном была еще проще, чем обстановка в комнате – серые шерстяные носки, синие брюки, белая рубашка и никакого белья. Ему было около сорока пяти лет, одинокий мелкий клерк, из какой-то маленькой конторы. Зачем он вампирше, только что инициированной на следующий виток своего жизненного развития?
Катрин позволила импульсам, исходящим от него, вторгнуться в свое сознание. . . Неясные всхлипы, смутные образы и чей-то голос огорошили ее ум, расползаясь по мозгу ледяными щупальцами. Мужчина встрепенулся, будто почувствовал их с Владом присутствие. Захлопнув ящик, он откинулся на кровать навзничь, оглядываясь по сторонам. Катрин уже знала, что он хранил в заветном ящике. Это были ножи, скальпели, иглы, напильники, бритвенные лезвия… Обширный и внушительный арсенал колющих и режущих предметов, который он тщательно перебирал каждый вечер, полируя и протирая спиртом. В тумбочке, как и в шкафу, царил идеальный порядок, поддерживаемый клерком на грани жизненной необходимости.
Источник забрался в изголовье кровати, усевшись на подушки, и уставился немигающим взглядом в темноту перед собой, то и дело покачиваясь. Его мучил внутренний голос, призывающий убивать. Последний раз он убил месяц назад, в надежде, что его оставят в покое, но этого не произошло. Руки его ходили ходуном, мысли спутались в клубок отвратительных воспоминаний, доставляющих ему удовольствие и боль, но вызывающий отвращение у самой Катрин, теперь завладевшей своей жертвой на правах кукловода, который уже взял крестовину своей куклы в руки, но все еще не спешит натягивать ниточки.
Он был жалок и омерзителен, запах его кожи подсказал охотнице вкус крови – горьковатый, но вместе с тем и чуть приторный, пряный запах безумия. Этот запах пропитал комнату насквозь, осев на постели, рваных обоях, на шкафу, но сильнее всего его источал сам источник и верхний ящик тумбочки. Мысленно Катрин коснулась его коллекции, чуть вздрогнув от воспоминаний, которые хранили эти предметы – крики, слезы и страх… Он чистил их каждую ночь, дезинфицируя и отслеживая пятнышки ржавчины, но страх он смыть не смог. Каждая его жертва оставила яркий след на полированной поверхности металла. Он мучил их перед смертью, питался их слабостью, скармливал своему безумию их острый страх, омывал душу чужой болью.
Сейчас он терзался своим умопомешательством, как Катрин голодом. Клерк и вампирша принадлежали друг другу, как жених и невеста в первую брачную ночь. Сен-Сюльпис улыбнулась ему в темноте, показав клыки. Источник и не пошевелился. Слишком сосредоточенный на голосе в своей голове, он продолжал тихо дрожать, прижимаясь к спинке кровати. Он был удивлен и удручен тем, что приступ застал его в неподходящее для охоты время. Это случилось с ним впервые. Откуда было знать несчастному, что именно голод древнего существа пробудил от сна его болезнь, заставляя воспаленный мозг подать охотнице сигнал? Катрин и сама этого не знала, но ласково улыбалась убийце двадцати трех подростков.
- Динь-дон, - едва слышно прошептала женщина, смотря на жертву нежно, как она никогда не смотрела ни на одного из своих любовников.
- Динь-дон – так звонят колокольчики, Карл.
Он затряс головой, отшатнувшись от стены, как от проклятия. Упал на кровать, задев ногой тумбочку, от чего весь его арсенал оглушительно звякнул. Катрин на время умолкла, наблюдая, как он кинулся наводить порядок трясущимися руками. Неловкие пальцы порезались о скальпель и алые капли оросили орудия, прежде окунаемые только в кровь жертв.
Жадно вдохнув запах его крови, она вновь улыбнулась:
- Динь-дон… Карл…
Он вздрогнул, выронив напильник, использованный им впервые год назад, когда была убита милая белобрысая девочка в красной пелеринке, прямо под окнами своего дома, где ее ждала мать. Тогда он нанес ей ровно двадцать ран, зажимая рот свободной рукой и смотря в широко раскрытые от ужаса и боли глаза. Он так хотел ее… Такую маленькую, такую теплую, нежную, маленькую красотку, но послышались голоса - приближались люди. Ему пришлось удовольствоваться убийством. После, стоя в душе, он вспоминал запах своей жертвы, теребя дряблое мужское достоинство до тех пор, пока не излил семя в теплую воду.
В ящике было ровно двадцать три предмета. Каждый использовался только один раз и после заботливо приносился в эту комнату, чтобы занять свое место в коллекции убийцы. Он никогда не терпел поражений, всегда был спокоен и рассудителен, предпочитал не вступать в конфликты и тут же исчезал, если был хотя бы один намек на то, что его могут поймать.
- Динь-дон, - игриво пропела Катрин прямо ему в мозг, порождая там неясные и новые для него видения, заставившие его член принять вертикальное положение. Он выронил лезвия, скальпели и ножи обратно в ящик, схватился за голову и медленно опустился на кровать.
Расстегнув ширинку, он высвободил половой член, в изумлении изучая головку, будто увидел ее в первый раз. Катрин уже знала, что у него не было такой эрекции очень давно. Последний раз это произошло лет пятнадцать назад. Тогда то он в первый раз и услышал голос, который звал его убивать, с тех пор они с женой жили в отдельных комнатах, а с недавних пор и вовсе разъехались.
Запах возбужденной твари ударил в ноздри Сен-Сюльпис, заставляя ее улыбаться еще шире. От предвкушения, она провела заострившимися когтями по стене, с легкостью вспарывая ее, будто под пальцами был не кирпич, а бумага. Но жертва не услышала шума или просто не обратила на него внимания. Словно стараясь спрятаться от происходящего, он постарался втиснуть член в штаны, когда это ему не удалось, он засмеялся нервно и резко.
Чувство безумия, которое им управляло, стало пронзительнее и приобрело четкий острый аромат ни с чем не сравнимого источника силы. Именно за этим Катрин прибыла сюда, но плод еще не созрел для садовника.
- Карл, Карл… Что же ты наделал… Зачем ты так хорош?
Катрин грызла стену, как яблоко, наблюдая за своей жертвой с подоконника. Он вновь схватился за голову, принялся бить по ушам кулаками, после изогнулся дугой и упал вновь на кровать на спину, оставшись лежать в этой позе, будто ждал любовницу, которая должна была вот-вот войти и оседлать его.
Облизав сухие губы, вампирша нежно прильнула к стеклу, наблюдая, как корчится ее жертва от мучившего ее возбуждения. Источник, наконец, услышал новый голос, и теперь боролся с ним, тем самым еще глубже впуская в свое сознание Катрин.
Она засмеялась грудным смехом и кончиками ногтей пару раз ударила по стеклу, заставляя рассыпаться на миллион осколков, отделявшую ее от жертвы, преграду. Изящно перекинув ногу через раму, Катрин вошла в комнату. Лунный свет струился по ее телу, иной одежды на вампирше не было. Изможденная голодом и жаждой, кожа была мертвенно бледна, лишь соски, губы и низ живота еще имели слабый розоватый оттенок. Черные кудри рассыпались плащом по спине, плечам и груди де Сен-Сюльпис, целиком и полностью сосредоточенной на жертве, все еще лежавшей навзничь на постели.
- Карл, - нежно позвала вампирша, остановившись в пяти шагах от него, - Карл, встань и подойди. Ты звал меня, и я пришла. – игривые нотки играли на нервах жертвы, заставляя ее чувства вибрировать так, словно они были струнами музыкального инструмента.
Он медленно убрал руки от лица, и поднял на Катрин ничего не понимающий взгляд. Сейчас эти двое являли собой странный пример симбиоза, когда вампир была хозяйкой разума, но при этом не управляла им, а лишь затемняла ту часть сознания, которая могла бы позволить испугаться жертве или совершить атаку на ночную гостью. Ничто не должно было помешать собрать Катрин все компоненты для успешной трапезы – безумие, боль, возбуждение и страх… Но страх должен был быть особым…
- Ну же, - нежный голос заставил его сделать первый шаг. Его член все так же торчал из ширинки незастегнутых брюк, подрагивая при каждом движении. Он был нелеп и страшен. Серый маленький человек, унесший на тот свет двадцать три невинные души, так и не увидевшие жизнь, только потому, что он слаб и подвергся безумию.
Катрин немного отпустила его рассудок, наблюдая, как гримаса исказила его черты на какое-то мгновение. Так проходит рябь по поверхности озера, кода в него запускают камнем. Раб, бесполезный и беспощадный. Дитя тумана и неоправданной жестокости. Она хлестнула его сознание, не щадя, обжигая своей силой, заставляя каждую его клеточку наполниться болью. Он едва не упал на колени, но удержался. Своими действиями она пробудила в нем его разум, но ровно настолько, чтобы он мог пытаться ей сопротивляться, но не поддаваться удивлению, страху и ненужным вопросам о том, что происходит.
- Динь-дон, Карл, - Катрин почти желала его, раздувая ноздри в предвкушении трапезы. Она забыла обо всем на свете. Пора было заканчивать с ним, он почти готов.
Она сама сделала ему два шага на встречу, после начиная обходить его по часовой стрелке. Горький запах ее добычи разливался вокруг, наполняя рот слюной и заставляя чувства обостряться.
Катрин даже чувствовала, кто мог бы стать его сегодняшней жертвой, но это не произойдет. Резким рывком она развернула источник к себе лицом, оказавшись за его спиной, и крикнула в самое сознание:
- Динь-дон! – взорвала в его мозгу сотни колоколов, разбудила загипнотизированное сознание, воззвала к тому существу, что убивало детей, питаясь их чувствами, напала на него, последний раз приказывая встать на ноги и взглянуть ей в глаза.
Жертва широко распахнула глаза в немом ужасе обнаруживая прямо перед собой десятисантиметровые белоснежные клыки, зеленые языки пламени в темных глазах и копну черных волос, взметнувшихся над ее лицом саваном.
Запах, теперь нестерпимый, ударил по обонянию Катрин, чувство голода, жжения охватило все ее существо, отказывая ей в праве еще поиграть с источником нити, терзавшей ее уже несколько часов, и она вонзила клыки в чужую плоть, вгрызаясь в розовую шею с остервенением дикого хищника.
Струя горькой полынной крови, пряно и сильно отдающей страхом, хлынула в горло, туша пожар в теле вампирши. Руки жертвы шарили по ее телу, задевая тяжелые груди, тянулись к шее, царапали белоснежную кожу, но Катрин держала его крепко, жадно и сосредоточенно высасывая коктейль жизни из мужчины. Она едва не захлебнулась первым глотком, так сильно отдавала ядом эта кровь. В ней было собрано так много отравы, что попробуй она такую смесь еще столетие назад, кто знает, чем бы это закончилось? Кровь безумца питала сильных, но слабых – отравляла. Аура Катрин жадно впитывала энергию, покидающую тело убийцы, дергающееся в предсмертной агонии. Кожа женщины приобретала чуть розоватый оттенок, в то время, как жертва бледнела и слабела с каждым глотком вампирши.
Сен-Сюльпис не торопилась лишать его жизни сразу. Она пила медленно, растягивая промежутки между глотками, смотря жертве прямо в глаза, полностью отпустив его сознание и впитывая не только его кровь, но все те чувства, что он испытывал. Жидкий огонь силы его сумасшествия переходил в ее тело, струился по жилам, изгоняя голод и жжение, даря тепло и спокойствие, уверенность и силу. Катрин почти ласкала тщедушную шею своими губами каждый раз, когда делала новый глоток. Если бы не острый голод, она бы еще помучила его, но не сегодня.
Когда в жертве не осталось почти ничего, Катрин отпустила ее, позволяя телу безвольно опуститься на пол пустым мешком. Ощущая силу в каждой своей клеточке, она обошла тело, с отвращением рассматривая его.
- Мерзость.
Это было так несправедливо, питаться уродами, которые по своей природе были схожи с крысами. Благо чувство голода защищало эстетические чувства, иначе бы Катрин никогда в жизни не стала бы выпивать такое существо до самого дна.
Ей стало неуютно в своей наготе, захотелось вновь очутиться в замке, прильнуть к Владу. Страстно впиться в его губы своими, требуя ласк, ощутить его руки на своих бедрах, груди, принять его в себя. Глаза вампирши загорелись ярким зеленым огнем при мысли о Батори, она повернулась к нему, не скрывая своей великолепной царственной наготы.
- Забери меня отсюда, мой король, - прошептала она, улыбаясь наглой бесстыдной улыбкой, обещающей многое.

Владислав Баторий

Чужая ненависть пульсировала у Батори в висках, бурлила ядовитыми потоками в крови. Она бесновалась – и растворялась в каждой клетке тела демона, питая его, воспламеняя его силу и пробуждая в нем новую жажду. Сильнейшую, чем даже он ощущал прежде; охваченный огнем, он летел за Катрин – но разум не спешил возвращаться к нему, и яркие образы полыхали перед его внутренним взором изумрудными языками дикого пламени. Все существо Владислава рвалось, словно бешеная птица, попавшая в силки – в горы Трансильвании, туда, где возвышался в преддверии небес королевский замок; туда, где находился тот, чьей крови Батори желал более всего на свете вот уже много столетий. Король всех вампиров; король, предавший свой род; король, предавший кровную связь. Король, оскорбивший и отвергнувший свое самое сильное, самое могущественное и опасное создание. Да; он хотел причинить бывшему создателю боль – но не как жаждущий мести, обиженный ребенок. Как хищник. Владислав давно не желал спасения собственной день за днем сгорающей в адском пламени души под королевским крылом – он желал создателя, как свою жертву, чья кровь – не вернет ему прошлого, но даст будущее, вознесет еще выше чем даже Владислав стоял сейчас – и Батори перестанет биться, в кровь раздирая руки, о полоток глухого саркофага, мешающий его росту. Это была жажда; жажда, которая вела его вперед годами. За которой он шел, совершенствуя свои навыки мага и убийцы – охотника, готовящегося настигнуть свою главную жертву. И лишь жгучая, отравленная безумием, отравленная столь же сильной жаждой, как у него кровь могла на время заглушить голод, но… это не мешало Батори с завидной регулярностью звереть, словно уже ощущая на своих губах пряную, терпкую, словно тысячелетнее вино, кровь. Остро мучаясь, он шел вперед по дороге времени, день ото дня напитываясь сокрушительной силой – коктейлем из боли, жажды безраздельного владычества, жажды полета НАД всем и вся… И жажда эта возносила его все выше и выше, подобно черным, широким, невероятно сильным крыльям – их размах поражал само воображение Батори, иногда заставляя его ощутить страх перед собственным могуществом. Это напоминало стремительный полет – прочь от земли, навстречу вселенной, полной древних, неведомых миров; главное было не сгинуть в кровавом мареве, не позволить безумию разрушить саму свою сущность, выстоять против черного, страшного демона – против самого себя. Но надо ли было?? Зачем сопротивляться тому, что составляет саму твою сущность?
Борьба эта до предела натягивала его чувства, они звенели, подобно лопающимся струнам, и нервы его рвались в клочья, заставляя слепнуть от пронзительной боли - и в то же время желать ее вновь и вновь. Он слеп, безраздельно желая уничтожить, смести на своем пути все, что мешало ему взлететь так высоко, как не взлетал еще никто, никогда, ни в одном из существующих миров. Но высота страшна сама по себе; он может захлебнуться разреженным воздухом – и упасть, разбившись об острые камни, навсегда избавив миры от чудовища, которое способно лишь остро желать, с такой силой, что ничто окажется неспособно удовлетворить ее.
Однако, облегчение все таки приходило – хотя и медленно.
Кровь выпитой им женщины наконец коснулась самого сознания Батори – словно припорошив тонким слоем белого, пушистого, впитывающего яд снега плюющееся огнем, раскаленное жерло вулкана. Он ощутил ночную прохладу воздуха – и легкие запахи, ласкающие обоняние своими мягкими, тонкими, едва уловимыми оттенками; Батори вдыхал запахи городка, в котором они с Катрин находились сейчас – они успокаивали его, обещая отдых, передышку…насколько длительную? Люди спали в своих постелях, видели сны – милые, страшные, безумные, грустные, смешные, и такие, какие рассказывают только на ухо.
Де Сен-Сюльпис прильнула к окну, за которым таилась ее жертва – но Батори оставался глух к импульсам безумного серийного маньяка, и лишь улыбнулся, понимая, что Катрин не намерена торопиться со своим ужином. Нет. Владислав был почти благодарен ей за это. Тем более что сейчас он вновь ощущал зов… слабый, прерывающийся, едва уловимый, но теплый и ласковый, словно капли летнего дождя перед самым закатом. Батори прикрыл глаза; ресницы мужчины вздрогнули, когда он вторгся в чужое сознание, в чужой глубокий и теплый сон, подобный озеру парного молока. Слуха вампира коснулся легкий вздох - и глаза Влада распахнулись, вновь зеленые, как летняя хвоя. Импульс исходил из раскрытого настежь окна – левее и выше этажом; легкий, невесомый, словно весенний ветер, вампир взлетел на деревянный подоконник. Белая занавеска всколыхнулась, потревоженная его вторжением – и Батори осторожно ступил на обнаженный, испещренный расщелинами, паркет. Это было уже совсем иное существо, что менее часа назад взорвало все имеющиеся в пределах его досягаемости стекла безумным воплем потревоженного демона. Молодой, исполненный внутренней силы мужчина, хранящий трогательную свежесть юности в чертах, мог бы даже выглядеть беззащитным в своей чистоте, если бы не горящие огнем глаза и скользящая, неслышная походка хищника. В мгновение ока он оказался рядом с широкой кроватью, поперек которой, с размахом, раскинув руки, возлежала юная, полностью обнаженная женщина. Бледные пальцы сминали простыни, маленькая, крепкая грудь вздымалась неровным дыханием, и легкие, пронизанные томлением стоны срывались с полураскрытых, полных розовых губ. Владислав опустился на край постели - и обратил на смертную мягкий, светящийся трогательным сочувствием взгляд. Ее кровь обещала быть горячей и сладкой, густой и пряной, словно обильно приправленное фруктами и гвоздикой вино, но сейчас…она была еще не совсем готова, а ждать, пока это случится само собой, он не хотел и не собирался. Взгляд Батори прошелся по изгибам ее тела, но пальцы мужчины, могущие обещать бархатистую мягкость прикосновений, так и остались недвижимы: касаться он желал лишь одной женщины.
Горячий шепот обжег ухо спящей женщины, резко взрывая водоворот ее чувственности и ускоряя течение пряной крови по венам; она вздрогнула и мелкая дрожь сотрясла возбужденное тело; кровь бросилась ей в лицо, окрашивая щеки ярким румянцем, ярко-розовые соски напряглись, кончики пальцев смертной скользнули по округлому животу сверху вниз, коснулись редких, рыжих волос, лишь слегка прикрывающих ее женственность – и утонули во влажной глубине жаждущего вторжения мужчины, лона.
Владислав склонился над ней, обдавая изогнутую шею женщины пламенем своего дыхания, подхлестывая жертву, словно кнутом, вперед, к вершине – он словно выпивал до дна аритмичные скачки ее сердца – наездник, нетерпеливо вонзающий шпоры в бока кобылицы, загоняющий ее в безумной скачке, пока она, измученная, не падет наземь с пеной у рта. Ее движения становились все резче, все исступленнее, она дрожала, кусая губы, в глубже погружались ее блестящие влагой пальцы – Батори смотрел на нее своими зелеными глазами, помогая смертной тихим, контролирующим все ее биоритмы, шепотом. Конец был близок; губы мужчины коснулись ее шеи – он слегка прикусил белую кожу, позволив себе подарить жертве еще пару лишних секунд, а когда она вскрикнула и выгнулась ему навстречу дугой, вампир глубоко вонзил в нее удлинившиеся белые клыки – и поймал течение исполненной острого наслаждения крови, выпивая ее большими, неторопливыми глотками. Спокойствие и даже какая-то умиротворенность смешивалась с пламенным безумием Батори, гася неконтролируемые всплески древней тысячелетней энергии; глаза его потемнели, приобретая опасную, осмысленную глубину. Когда он выпрямился, соскользнув с измятой, истерзанной постели, женщина уже была мертва. Все произошло достаточно быстро; в то самое время, когда Владислав покончил со второй своей жертвой, Екатерина только-только ступила на территорию убогой комнатушки, пестрящей цветастыми обоями. Насытившись и совладав, наконец, с самим собой, Батори готов был подарить все свое внимание демонице, избравшей себе столь изысканный деликатес.
- Динь дон – донеслось до его слуха; мягкий, нежный голос – Дин дон, Карл
Немолодой, жалкий, обтянутый дряблой кожей человечек видел лишь Катрин – но не высокого, безмолвного мужчину, темной и грозной фигурой выросшего у разбитого окна.
Батори не знал, что именно собирается сделать Катрин со своим Карлом, но вертикально восставший член жалкого и больного ничтожества невольно породил перед внутренним взором Влада яркую и одновременно отвратительно-отталкивающую все его существо картину: ярко-красные губы Катрин, кольцом обхватывающие налившийся кровью отросток педофила и убийцы детей, скользящие по его стержню вверх-вниз. Отвращение буквально захлестнуло Батори с головой – Влад тряхнул черными волосами, частично упавшими ему на лицо, прогоняя картину, расползающуюся по сетке его рассудка отвратительными, отдающими мертвечиной опарышами.
Она не касалась своей жертвы, как и Владислав не касался своей – лишь обходя мужчину вокруг и будоража несчастный, обнаженный в своей слабости рассудок нежным голосом жестокой и бессердечной сирены, однако никак не спешила вонзить клыки в свой отвратительный, ядовитый, наполовину протухший фрукт. Казалось, что еще немного, и ее Карл сам схватится за мешающий, вызывающий недоумение у него самого, не принадлежащий ему нелепый стручок, однако Екатерина не позволяла своей жертве слишком сосредоточиться на собственной эрекции.

- Динь-Дон! – рявкнула она, подводя свою игру к концу и разрывая кожу на шее педофила… Запах страха этого мужчины мог бы вызвать у Батори приступ тошноты, если бы вампир способен был позволить отвращению настолько завладеть собственным существом. Владислав застыл, наблюдая, как шарят гнилые, нелепые плети рук по белому телу женщины, к которой недавно прикасался он сам. Глаза Батори темнели, широко раскрытые, однако прочитать там хотя бы отголосок возмущения или же отвращения не представлялось возможным; он прекрасно понял, что именно хотела найти Екатерина в крови этой жалкой, пресмыкающейся марионетки. Вдумчиво, красиво и чисто она подготовила свою жертву к трапезе, стремясь разом насытиться, стремясь не ошибиться, не упустить ничего … Зрелище, представшее перед его глазами, впечатляло. Четко, чисто, слаженно и …отвратительно-контрастно.
- Мерзость – произнесла Катрин, покончив со своим живым мертвецом. Владислав был с ней согласен, однако, он не произнес ни слова, безмолвно глядя на женщину с расстояния примерно полутора метров; понять, какого цвета сейчас его глаза – зелены они или пугающе-черны, было трудно. Батори стоял, словно сокрытый полупрозрачной ширмой. Инстинктивно, он ощутил ее желание, еще до того, как оно проскользнуло – так явственно-откровенно, в голосе женщины.
Владислав шагнул вперед, моментально сокращая расстояние между собой и Катрин. Горячий бархат его рук коснулся бледной кожи стана вампирши – и в тот же миг полыхнуло изумрудным огнем тело мертвого педофила. Мерзость – а мерзость надлежло сжечь, чтобы запах ее не ударял трупным разложением по обонянию. Энергия ворвалась в убогую комнатушку подобно огненному урагану – крепко прижав Екатерину к себе, Владислав откинул черные волосы женщины прочь, и укусил. Укусил, словно всего лишь глубоко целуя, совершенную, лебединую шею. Ладони скользили по изгибам тела женщины, согревая ее, окутывая властной, нетерпимой, призванной сорвать с обнаженного тела Катрин все отголоски прикосновений того, жалкого и мерзкого существа, лаской.
Владислав забрал у Катрин немного; ее кровь щекотала нёбо, вновь пробуждая в Батори грозную мужскую силу, пробуждая желание обладать ею безраздельно, со всей силой и страстью, на которую он только был способен. Взгляд Влада упал на ее губы - те самые, что прикасались к дряблой шее убийцы. Он ощущал на Екатерине его запах. Чужой и тошнотворный. В глазах вампира вспыхнула гневная, оскорбленная, приправленная жаждой, страсть. Рванув завязки бриджей, он приподнял Катрин за бедра, впиваясь пальцами в белую кожу - высоко, без труда, насаживая ее на вертикально восставшую плоть, впиваясь поцелуем в ее губы, обдавая своим запахом - запахом сильного, не привыкшего делить свое ни с кем, самца.

Катрин де СенСюльпис

Воздух буквально звенел от напитывавшей его энергии, источником которой был сам Владислав Батори. Тело покалывали иголочки, словно древняя магия изучала объект страсти своего хозяина, и вампирша позволила семья принять, в тоже время чувствуя, как внутри нее бурлит кровь убитого ею маньяка, наполняя ее жилы жизнью. На губах остался тот самый мерзкий приторный вкус с горечью, который она ощутила в запахе, исходящем от жертвы до инициации.
Необходимо было исторгнуть излишки крови, чтобы не пустить насмарку плоды столь удачной охоты, но Влад избавил ее от этого.
Подчиняясь его губам, Катрин прикрыла глаза, наслаждаясь ощущением гармонии, наполнявшей ее тело с каждым его новым глотком. Теперь все стало как надо. Батори четко знал, когда ему нужно остановится. Положив руку ему на грудь, Катрин ждала. Ее тело, напитанное кровью, приняло розоватый оттенок, в глазах появился живой блеск, клыки почти спрятались. Де Сен-Сюльпис ощущала себе лучше, чем когда бы то не было.
Сняв излишки крови, как молочник снимает пенку с молока, Влад не удовольствовался лишь этим. Катрин видела в его глазах голод и бешенство отвращения к ее жертве, жалким кульком валявшейся у их ног. Она желала стать ему известным в своих убийствах, хотела опорочить его имя. Пусть люди знают, что самые жалкие их представители самые безжалостные убийцы! Они так легко прячутся в своих домах, за масками благополучия, что когда приходит время взглянуть в глаза серьезным проблемам, теряются на месте.
Губы чуть дрогнули в улыбке, в глазах всколыхнулось зеленое пламя, Катрин не знала никаких слов для заклинаний, редко пользовалась магией, но сейчас все шло инстинктивно. Влад сжигал тело маньяка, а она одной мыслью коснулась всех ножей, спрятанных в заветной тумбочке, пробежалась по ним пальцами, лизнула языком, рассмотрела каждую деталь, давая предметам имена их жертв – Мария, Клод, Генрих, Лиза, Анна, Анастэзи, Люпин, Марк, Жозефин, Гаппо, Маргарита, Жан, Айми, Фердинанд, Беренис, Колет, Шанталь, Август, Леопольд, Марк, Стефан, Эмиль, Юдон, Джулия… Их имена были написаны невидимыми неосязаемыми чернилами на каждом из лезвий, но Катрин с легкостью их читала. Даже маньяк не знал имен всех своих жертв. Ему это было не нужно, он помнил их лица, помнил, как они умирали, где он их убивал и как. Небольшое движение ладонью и Катрин почувствовала, как их кровь хлынула, потекла от рукоятей по лезвиям, как проступают бурые пятна на металле, как празднуют свою победу юные души, запертые в этой старой тумбочке. Пусть людишки узнают, кто жил в этой комнатке.
Улыбка стала шире – Катрин отдалась Владу, приветствуя его страсть. Она не хотела кусаться, на сегодня крови было довольно. Обвивая ногами его бедра, она подавалась ему навстречу, не желая оттягивать момент их взаимного торжества. Запахи разложения, присущие этой комнате, отступали под властью движения двух тел, излучавших столпы энергии. То и дело издавая стоны, де Сен-Сюльпис позволила Владу подвести себя к вершине взаимного счастья, и крепко прижалась к нему, исступленно кусая губы.
В этом месте им больше нечего было делать. Вскоре останки трупов найдут, если что-то останется после магического огня, начнется расследование, но никто никогда не узнает, кем были убийцы.
Когда все стихло в ее теле, Катрин приподняла голову, чтобы взглянуть в глаза своему любовнику и тихо с надрывом прошептала, словно раненая в самое сердце:
- Забери меня отсюда.