Свет.
Горячий солнечный свет проникал даже сквозь толстые ткани навесов, что были натянуты между домами для защиты от пекла узких улиц рынка. Вокруг пахло всевозможной едой – как свежей, что благоухала, немедленно вызывая слюноотделение, так и тухлой, от которой хотелось зажать нос и убежать. Тут и там разномастные торговцы звонкими голосами предлагали свой товар на разных языках. Это был не просто рынок или город... Это было сердце Залива Работорговцев. Оно было здесь, в дороге из красного кирпича под сандалиями Дейнерис Таргариен, в свете палящего солнца, которое касалось парео на ее голове, в смешавшихся вокруг цветах, звуках и ароматах. Это было сердце Астапора, раскаленное докрасна полуденным солнцем.
Корабли с Дейнерис и ее кхаласаром на борту прибыли в залив еще до рассвета. Капитаны нашли место для швартовки и лениво приблизили морских коней к причалу. Дотракийцы под радостные возгласы и улюлюканье сошли с борта, приветствуя долгожданную землю. И Дени радовалась вместе с ними – путешествие выдалось скучным и утомительным. Зато теперь, после более чем месяца безделья и скуки на корабле, она была полна сил и куда-то торопилась. Она считала, что всему виной ее страстное желание вернуть трон Вестероса, чтобы подарить всю себя его населению – от мала до велика, стать их королевой, матерью и покровителем. Однако Дени могла ошибаться – быть может, она тропилась в могилу, ведь кто не побеждает в игре престолов, тот умирает.
Кхалиси заключила необходимые сделки с одним из владельцев постоялых дворов, который за умеренную плату согласился сдать ей и ее кхаласару один из домов. Процесс выгрузки вещей и лошадей возглавил сир Мормонт, чьи приказы на дотракийском понимали все с полуслова, а потому переезд спорился скоро, но не достаточно скоро, чтобы Дени было интересно следить за процессом. А потому она вместе с кровными всадниками решила отправиться на рынок, где им было необходимо пополнить запасы еды и утвари. За ней увязались и болтушки Ирри и Чхику, а также сир Барристан Селми, ставший за последнее время тенью кхалиси.
На рынке тут и там продавали рыбу, и на то, чтобы найти свежее мясо, ушло много времени. Теперь, купив все необходимое, Дейнерис со своей свитой возвращалась назад. Солнце уже было в зените, жизнь на рынке кипела, Дени здесь и там слышала свое имя – ее узнавали, о ней говорили, ее встречали. Ну и, конечно, ей постоянно пытались что-то продать.
И даже сейчас, когда они шли мимо торговых палаток и обозов, возвращаясь к своему дому, какому-то темнокожему юнцу с кольцом в носу стало не лень бежать за ними, тараторя на непонятном языке все достоинства каких-то кубков, за которые он просил «всего лишь десять серебряников». При этом слова «всего лишь десять серебряников» он произносил достаточно четко на общем языке, а все остальные слова для Дейнерис были неясны и сумбурны.
Когда он, этот юноша, юрко обогнал дотракийцев и встал прямо перед Дени, пятясь назад, кровные всадники обнажили свои аракхи, угрожая ему. Ноги кхалиси, обутые в мягкие сандалии, остановились. Из-под подошв ее обуви поднялась легкая дымка из мелкого красного песка, который оседал по низу ее юбки. В такие моменты она чувствовала себя птицей, запертой в золотую клетку. Дени понимала, что ее пытались убить и попытаются вновь, но чрезмерная защита ее изнуряла – ей хотелось чувствовать себя свободной, но это было невозможно, особенно здесь, особенно сейчас.
Пока дотракийцы шикали на юношу, отгоняя и припугивая, Дейнерис Таргариен молча стояла, абстрагировавшись от происходящего, будто была не здесь и не сейчас. Через щель между двумя навесами на нее проливался солнечный свет, он играл на драпировке ее платья нежно-персикового цвета, украшенного небольшим количеством белого жемчуга. Голова, плечи и грудь Дейнерис были укрыты полупрозрачным парео в тон платья, скрепленным скромной серебряной брошью. Руки ее украшал один-единственный перстень, который всучил ей в подарок продавец пряностей, выражая благодарность за большую покупку. Кольцо было ей велико, а потому норовило упасть с худенького женского пальчика.
Дени, прикрыв от блаженства глаза, повернула голову к солнцу и посмотрела на небо. Волосы, что непослушными волнами ниспадали на виски, игнорируя попытки убрать их под парео, засветились, будто поглощали свет огненного владыки неба.
- Сир Барристан, - едва шевеля пересохшими губами, произнесла Дейнерис своему спутнику, зная, что он слышит ее и слушает. – Я погибну от жажды до того, как мы покинем рынок…
Им следовало взять с собой больше воды – красные дороги Астапора, как оказалось, раскалялись быстро. И где же сейчас была зима, которую обещали мейстеры и провидцы? Дени знала лишь одно – сюда зима не прибудет никогда. Это были земли вечного лета.
Проигнорировав в последний раз слова молодого мужчины, который, огорченно провожая кхалиси взглядом, предлагал кубки уже за пять монет, Дейнерис и ее спутники вновь зашагали по улице, поднимая пыль от красного кирпича под ногами. Сир Барристан настоял не покупать воду в одной из торговых палаток, а найти достойное питейное заведение, в котором они смогут отдохнуть перед тем, как продолжить дорогу.
Уже через десяток минут они увидели вывеску таверны, изображающую две большие кружки с пенным элем. Небольшой домик, построенный, как практически все вокруг, из красного кирпича, поприветствовал Матерь драконов жалобным скрипом ступеней небольшой деревянной лестницы. Она, подняв подол платья, преодолела ее и остановилась перед распахнутой настежь дверью, задержавшись взглядом на женщине с татуировкой на лице. Она сидела у стены, была одета в грязное короткое платье, у ее вытянутых ног лежал черепок от глиняного горшка, в котором была одна медная монетка – рабыня просила милостыню. У нее не было кисти одной руки, а потому она держала у груди ребенка другой, здоровой рукой. Младенец, маленький и темнокожий, сосал ее бледную, почти белую маленькую грудь, в которой, похоже, совсем не было молока. Не в силах более наблюдать за этим, Дени опустила взгляд и зашагала вперед, не проронив ни слова. Астапор, каким бы величественным и красивым он ни казался, был городом работорговцев, а значит и местом, где царила нищета, голод и смерть.
Таверна порадовала кхалиси прохладой тени. В ней почти не было посетителей – время пьянок было далеко впереди, а сейчас здесь лишь утоляли жажду случайные путники.
- Воды для Матери драконов, - попросил Чхого у толстого трактирщика, чьи глаза при виде посетителей полезли на лоб.
Тот рявкнул что-то на своем языке рабам, которые вскоре принесли бочку с водой. К тому времени Дени уже опустилась на скамейку одного из столов рядом с Ирри и Чхику, рыцарь сел по другую сторону стола, а кровные всадники, побросав в углу свои тюки с купленными товарами, остались в стороне, грозно сложив руки на груди.
- Стены моей скромной таверны редко видят таких персон, - бормотал толстяк, набирая воду черпаком из бочонка и разливая ее по кружкам.
Он боялся поднять на Дени глаза, в его жестах и мимике читался страх, неужели он боялся ее? Почему?..
- Пей, - холодно произнес сир Селми, когда толстяк подал кружку ему.
Тот, вращая большими влажными глазами, не понял, что и зачем от него требуют, но после того, как рыцарь повторил, трактирщик повиновался, выпив залпом полкружки. Сир Барристан положительно кивнул и попросил налить воды всем.
Живительная влага легкой прохладой коснулась губ кхалиси, питая ее изнутри и даруя новые силы.
- Как Вас зовут? – немного отпив, Дейнерис поставила кружку на стол и окликнула толстяка, который наполнил водой последнюю кружку и отдал ее Чхого.
- Гвинт из Толоса, ми… миле… - не зная, как обратиться к Дени, ответил он, подходя ближе к ней.
- Кхалиси, - тихонько подсказала ему Ирри, Гвинт кивнул ей в ответ.
- Скажите мне, Гвинт из Толоса, - продолжила Дейнерис, откинувшись на спинку скамьи, - часто ли стены Вашей таверны видят вестеросцев?
- Д-да, ваша мил…
- Кхалиси, - вновь подсказала Ирри, теперь еще тише.
- Кхалиси, - повторил за ней толстяк. – Астапор – портовый город, - все также неуверенно говорил он, вновь и вновь переводя взгляд с одного лица на другое, - и люди из Вестероса бывают здесь каждый день, кхалиси.
- Тогда, - Дени легко улыбнулась, вновь поднося кружку к губам, - расскажите мне, Гвинт из Толоса, какие новости о Вестеросе слышали эти стены?

Солнце палило воистину немилосердно. Высокое синее небо было подернуто слабой молочной дымкой, почти прозрачной и как будто призванной хоть чуть-чуть сдерживать на своем пути прямые солнечные лучи, врезающиеся в землю, что не везде оказывалась защищена толстыми тканями навесов. Если бы не близость моря и не ветер, дующий с залива, здесь было бы и вовсе невыносимо находиться. Однако, несмотря на жару, вымощенные красным кирпичом площади и улицы города были едва ли не до отказа переполнены людьми. Особенно отличалась в этом смысле центральная площадь Кары. Древние городские стены и ступенчатые пирамиды, возвышающиеся тут и там, служили красноречивым напоминанием о существовавшей некогда могущественной империи Гиса, несколько раз терпевшей поражения от молодой Валирии и, наконец, разрушенной и выжженной пламенем драконов. Как выглядел этот город в дни своего неоспоримого могущества? Увы, узнать об этом можно было лишь из старинных пожелтевших свитков, грозящих рассыпаться прямо в руках - да и то не всегда.
Люд, хаотично наполняющий узкие рыночные улицы, пестрел самыми разнообразными красками. Здесь были и смуглые, красноволосые мужчины и женщины, считающие себя потомками гискарцев, и разукрашенные как попугаи тирошийцы, а так же выходцы из Миэрина, Юнкая , Дорна, Вестероса, и даже – Вейс Дотрак. Последних должно было быть сегодня особенно много – ведь уже ни для кого не было новостью прибытие в Астапор Дейенерис Таргариен во главе целого кхаласара. Невольно или же намеренно - она приковывала к себе внимание всей общественности города работорговцев, и если бы следующего героя нашего повествования попросили высказать свое мнение на тот счет, хорошо ли это или плохо, он ответил бы коротко – «Для нас хорошо, для нее – плохо.» И больше не стал бы добавлять и слова.
Тем не менее, он был даже благодарен кхалиси за то, с какой помпезностью прибыла в сердце залива Работорговцев эта женщина; в тени ее великолепия можно было на время укрыться – и выполнить задуманное им дело быстро и незаметно для окружающих.
Сейчас, когда этот молодой мужчина шагал по улицам Астапора в сопровождении высокого, наделенного угрюмой внешностью спутника, по возрасту годящегося ему в отцы, трудно было бы сказать, к какой народности он принадлежит. Волосы обоих мужчин были выкрашены в темно-синий цвет, но все же внешне они достаточно сильно отличались друг от друга. Назовем старшего из них Грифом, младшему же дадим право называться Юный Гриф.
Длинные, собранные сзади в тяжелый хвост, волосы последнего невольно напоминали о тирошийских обычаях. Выкрашенные в синий цвет, они спускались по прямой спине юноши ниже лопаток. Передние пряди выбивались из этой «прически», аккуратно обрамляя строгий чеканный профиль и частично закрывая собой по бокам широкую, белую повязку, обернутую вокруг головы и схваченную узлом на затылке чуть повыше основания длинного хвоста волос. Две широкие белые ленты расходились в разные стороны, длиной соперничая с прямыми синими прядями, и иногда легко развевались на слабом, прилетающем с залива, ветру. Однако, от тирошийцев мужчину отличало отсутствие бороды и ровная, светлая кожа. Возможно, стоило отнести Юного Грифа к линессийцам: высокий и гибкий, он был наделен тонкими чертами, своей чеканной строгостью рискующими показаться слишком холодными, четкими и потому неинтересными. Но глаза - глубоко-синего, смешанного с таинственным темным пурпуром цвета, с лихвой окупали возможную невыразительность лица. Миндалевидного разреза, большие – но не слишком, они никак не могли бы называться обычными, и сразу приковывали к себе внимание, невольно заставляя отвлечься от всего остального. В них угадывалось что-то глубоко сокрытое и недоступное никому – а цвет в зависимости от освещения менялся, тяготея то к чистой синеве, то к темному, мерцающему тайной пурпуру. Брови, аккуратно и настойчиво стремящиеся к самым вискам, тоже были выкрашены в синий цвет. Прямая, идеальная осанка, всегда расправленные плечи, легкая, упругая походка и незаметная ловкость жестов намекали на то, что Юный Гриф уделяет далеко не последнее место физическому развитию и способен использовать свое тело как быстрое и смертельно-опасное оружие, если только к тому возникнет надобность.
Он был облачен в довольно простую тунику темно-пурпурного цвета с длинными, медленно расширяющимися от плеча к запястью рукавами из легкой, почти невесомой ткани. Сверху на плечи было накинуто некое подобие свободного халата светлого бирюзового оттенка, с широкими, но гораздо более короткими, чем у нижней туники (до локтей), рукавами. Подол, оканчивающийся где-то у середины бедра, был оторочен белыми, похожими на иероглифы узорами-письменами на непонятном, диковинном языке. Светлые штаны были заправлены в высокие, с крупными серебристыми пряжками на голени, сапоги из выкрашенной в светло-фиолетовый цвет кожи. Бирюзовый халат то и дело распахивался при ходьбе, открывая взору широкий, разукрашенный причудливыми узорами и нитями, тяжелый пояс с заткнутым за него длинным, чуть изогнутым оружием, по виду напоминающим аракх. Однако в отличие от аракха, клинок Юного Грифа выглядел куда легче и длиннее – впрочем, судить о его боевых качествах с точностью можно было, лишь увидев обнаженную сталь, которая была сейчас мирно погружена в легкие черные ножны. Помимо «аракха» за поясом по обе стороны сверкали начищенные рукояти еще двух стилетов.
От всего облика этого молодого мужчины как будто веяло легкой прохладой. Гибкий, предпочитающий свободную, не стесняющую движений одежду, он был чем-то схож со своим спутником, однако если от старшего Грифа явственно пахло опасностью – от юного веяло ею лишь слегка – словно добавленной к месту и ко времени приправой.
- Не стоило ли вам выбрать менее заметное одеяние? – обратился старший спутник к своему молодому господину – Нам нужно прикладывать маскимум усилий к тому, чтобы никто о нас не узнал.
- Это излишне – ровно и спокойно отвечал Юный Гриф на высоком валирийском – Всё внимание обращено сейчас на другую особу. Тем более, самые невзрачные первыми вызывают ненужные подозрения.
Разговор оборвался, так толком и не начавшись – и мужчины продолжили путь.
Разумеется, они оказались на этих улицах не пустой прогулки ради. Юный Гриф в сопровождении своего спутника направлялся в одно из питейных заведений Астапора с тем, чтобы там встретиться с кое-каким человеком, должном способствовать еще одному, гораздо более важному «свиданию».
Вывеска с изображением двух пенящихся кружек сразу бросилась Юному Грифу в глаза. Не мешкая, он направился к входу, глядя прямо перед собой, и, казалось, больше ничего вокруг не замечая. Однако недалеко от распахнутой двери он вдруг остановился – и спокойный, внимательный взгляд казавшихся сейчас темно-пурпурными, миндалевидных глаз задержался на грязной, изувеченной и изможденной женщине с болезненно - синюшней татуировкой на лице. От внимания не укрылось ни отсутствие правой кисти, ни младенец, сосущий наверняка пустую грудь, ни жалкий глиняный черепок с одной-единственной медной монетой.
Сохраняя все такое же, нейтрально-спокойное выражение лица, молодой мужчина опустился перед нищенкой на корточки, так что полы его халата коснулись пыльной кирпичной дороги, и устремил ей в лицо прохладный взгляд.
- Как тебя зовут? – ровно произнес он сдержанным, почти безразлично-спокойным тоном.
- Шурэй – ответствовала она, поднимая на него взгляд – боязливо и нерешительно, словно дрожащая и всеми забитая, несчастная, обреченная подыхать на улице, собака. Ее блестящие черные глаза можно было бы даже назвать красивыми, если бы не лопнувшие местами сосуды, окрашивающие белки красной сеткой и болезненно же красными пятнами.
- Это твой ребенок?
Она едва заметно кивнула, будучи не в состоянии отвести взгляда от темного, таинственного пурпура напротив.
-Кто его отец?
- Мой хозяин – голос рабыни задрожал, предвещая скорые слезы. Было невозможно понять, зачем этот господин задает ей все эти вопросы? Развлечения ради? Черты его лица оставались неизменно спокойными, и она не увидела в них ничего, что могло бы пролить свет на дальнейшие намерения Юного Грифа.
- Почему же ты здесь, а не со своим хозяином? – все так же ровно продолжал он, но уже чуть более мягко, чем в начале.
- Он прогнал меня, вместе с ребенком. А до того, приказал отрубить мне руку за то, что я без разрешения взяла оливку с его обеденного стола. Он сущее чудовище!
Глаза нищенки вспыхнули фанатичной ненавистью – и крупные слезы дорожками заструились по впалым, землистого оттенка щекам.
- Но идти тебе больше некуда, верно?
Даже не вопрос, а всего лишь констатация факта.
- Идем, Шурэй. Я накормлю тебя и дам немного денег. Это все, что я могу.
Он поднялся, выпрямляясь во весь свой рост – и развернулся к двери, не ожидая, пока нищенка соблаговолит принять или отвергнуть его приглашение. Обезумевшая от несчастий, нужды и опустошенная неверием, она последовала за ним не сразу, поочередно взирая то на Юного Грифа, то на его угрюмого и молчаливого спутника с профилем искушенного хищника. Наконец, с большим трудом, она поднялась, придерживая ребенка, и, опустив голову, вошла в двери таверны вслед за мужчинами, ощущая себя донельзя убогой, жалкой и едва ли достойной лучшей участи.
Стол, за которым они должны были встретиться с нужным человеком, находился в самом дальнем углу небольшого помещения – и покамест, он пустовал. Они пришли раньше. Зато саму таверну пустой Юный Гриф не назвал бы.
«- Тогда расскажите мне, Гвинт из Толоса, какие новости о Вестеросе слышали эти стены?»
Звонкий, почти веселый женский голос коснулся его слуха прежде, чем он обратил на говорившую свое внимание. Здесь, вдали от солнечного света, его глаза приобрели оттенок, более близкий к синему, как и волосы – но нищенка, вошедшая вслед за ним, явно запомнила темный, явственный пурпур внимательного взгляда .
Гвинт из Толоса был, очевидно, хозяином этого заведения – и сейчас он видимо, должен был развлекать кхалиси (в том, что это она, cомнений быть не могло), вместо того, чтобы исполнять свои прямые обязанности по отношению к другим клиентам. Взгляд мужчины едва скользнул по ее персиковому платью, по полупрозрачному парео, выхватил кольцо на пальце, и прохладно коснулся черт, быстро соскочив с лица Дейенерис на физиономию трактирщика.
- Рассказ подождет. – Холодно произнес молодой мужчина – Накормите эту женщину и подайте три чаши воды, когда закончите разливать ее здесь.
Не дожидаясь ответа (трактирщик растерянно кивнул уже ему в спину), Юный Гриф проследовал к одному из столов и, усадив рабыню на деревянную скамью, пообещал ей скорый обед.
- Я не могу дать тебе много денег – серьезно продолжил он, обращаясь к женщине – Слишком крупная сумма принесет тебе смерть. Но возьми это.
Он опустил перед ней на стол небольшой мешочек, набитый медными монетами.
- За твой сегодняшний обед плачу я.
- Но… как я могу отблагодарить Вас? – тихо произнесла она, глядя на него так, словно он уже успел сделаться чуть ли ни идолом. Этот взгляд не понравился Юному Грифу, и он поспешил повернуться к ней спиной, чтобы продолжить путь в дальний угол залы, но услышав последнее обращение к себе, на секунду задержался.
- Забыть обо мне.
И он, сдержанно одернув полы верхнего одеяния, направился на примеченное им место.

Гвинт из Толоса замер и выпучил глаза, глядя на Дейнерис, когда услышал в свой адрес просьбу накормить нищенку, боясь прервать разговор с королевой без ее разрешения. Кхалиси, чуть улыбнувшись, положительно кивнула ему, и он, облегченно выдохнув, поспешил на кухню, вальяжно переваливаясь с одной толстой ноги на другую.
Дени, проведя всю свою жизнь в городах Эссоса, вдоволь насмотрелась на рабовладение, на ту жестокость и беспощадность к рабам, которую проявляли их хозяева. Рабов, как рожденных таковыми, так и захваченных в рабство, не ставили ни в грош, унижая, издеваясь и зверствуя над ними. Их не считали людьми в общем понимании этого слова. Они были предметами. Одни были полезней, а потому дороже, другие – нет, а потому не могли даже рассчитывать на нормальное существование. А самое главное, что их было больше, в сотни раз больше, чем тех, кто владел ими. Если бы Дейнерис когда-нибудь смогла себя назвать королевой Эссоса, то первое, что она сделала бы – уничтожила ту несправедливость и садизм, что порождало рабство. Ибо нет и не будет на свете высшей ценности, чем жизнь, здоровье и счастье человека, каким бы он ни был рожден.
Мужской голос, холодный, но пронизанный словами заботы и сострадания, попросил хозяина таверны накормить женщину. Дени повернулась на скамье, посмотрев в его сторону. Сказать, что она не была удивлена его поступком, все равно, что назвать его непривлекательным. Еще юный, пышущий молодостью, утонченностью и самообладанием, он усадил женщину за стол и положил перед ней кошель с монетами. Если бы Дени случайно встретила его на одной из улиц Астапора, то приняла бы за одного из множества здешних рабовладельцев и не обратила бы ни капли внимания, но его действия прямо говорили о том, что он не принадлежал к их числу. Залив Работорговцев притягивал к себе всевозможных людей от гордых лордов и купцов до крестьянских детишек, которые готовы были на тяжелый ежедневный труд ради медяка в день. И Дени порадовало то, что среди этого разношерстного народа еще были люди, способные сочувствовать и безвозмездно помогать. Жаль, нельзя было так помочь каждому из попрошаек и воров, что усеивали дороги Астапора всюду, откуда их не гнали.
Потянув ладошки к лицу матери, младенец рабыни потянулся, зажмурившись, чтобы после широко и с удовольствием зевнуть, открывая чужому взору свои беззубые мягкие десна. Если бы ребенок Дейнерис был жив, то сейчас он был бы куда старше, чем этот… И от этих мыслей ей хотелось зажмуриться самой. Дени не было суждено познать ласку матери, но она от чего-то была уверена, что стала бы идеальной матерью сама. Ей были так родны такие чистые чувства, как любовь, привязанность, искренность, вера и самопожертвование, что ребенок, как высшее благо и счастье, казался ей пустым сосудом, требующим заполнить его этими чувствами – медленно, из года в год питая его лаской, заботой и нежностью. А теперь Дени даже не знала, кому она может подарить все эти чувства, да и может ли вообще. Конечно, каждый житель Вестероса был ее ребенком, как были ее детьми и три рожденных из огня существа, которые, она в этом не сомневалась, сейчас сидели в клетке и скучали по ней… Однако счастье обладать ими нельзя было ставить в сравнение со счастьем настоящего материнства, которое было так близко, настолько близко к Дейнерис, что она чувствовала и хорошо помнила ту пряную сладость ожидания чуда… Чувствовала даже сейчас, когда, вновь не в силах смотреть на ребенка, она крепко сжала веки и понурила голову, горько сдвинув брови.
Рабыня тоже украдкой поглядывала на кхалиси, наверняка думая о том, сидит ли перед ней та, о ком она думает, или она ошибается…
Присутствие Матери драконов где бы то ни было привносило накал ситуации. Тонкая, почти прозрачная нить напряжения пронизывала каждого, кто находился поблизости, хотел он того или нет. Это не могло ей нравиться, от этого люди теряли искренность и одевали маски на лица. Кто-то делал это мастерски, кому-то почти не удавалось, но Дени уже давно смирилась с тем, что свой истинный лик почти никто не был готов ей показать. По всей видимости, она не была достойна этого. Или она еще не доказала, что достойна этого. И ей безумно хотелось, чтобы ее не боялись, а верили в нее и верили ей. Но веру в себя нельзя было заслужить словами… Как нельзя было заслужить истинную преданность.
- Забыть обо мне, - ответил рабыне незнакомец на вопрос, как она может его отблагодарить.
А вот поступок, как, например, тот, чьим свидетелем сейчас стала Дейнерис, мог и должен был рождать глубокую, как воды океана, веру. И не только веру в чудо или добро, а просто веру в человека, который может это добро сеять и не просить ничего взамен.
- О Вас не забудут боги, - оторвав губы от своей кружки, произнесла Дейнерис тому, кто опустился за один из столов, и подняла на него взгляд. – Рано или поздно, - не в силах вынырнуть из влекущей синевы его глаз, говорила она негромко, едва заметно улыбаясь, - они воздают по заслугам.
И заставила себя отвести взгляд, чтобы никого не вынуждать отвечать ей или чувствовать себя хоть чем-то обязанным. Дени двумя маленькими глотками допила воду из своей кружки и поднялась на ноги, не желая более нарушать то спокойствие и расслабленность, что наверняка царила здесь до ее прихода; чтобы не смущать своим присутствием ни хозяина заведения, ни рабыню, которой и без того кусок в горло не полезет…
- Мы и без того сильно задержались, - произнесла Дейнерис в сторону своих спутников.
Сир Барристан встал из-за стола сразу после Дейнерис и оставил на столе рядом со своей кружкой серебряную монету в уплату за прием.

Чувства и ощущения были намешаны как краски на палитре начинающего художника – хаотично, эмоционально, экспрессивно. И ярко. Бессонная ночь перед встречей с новым для Дейнерис городом, новые звуки и запахи, новые лица и голоса, новая ступенька длинной лестницы к Железному Трону. Красный кирпич Астапора, нежный персик платья королевы, бледность кожи ее рук в контраст к темной кажи младенца на руках рабыни и синь. Такая глубокая и сочная, что Дени казалось, будто она пробует ее на вкус. И все это в безумном танце цветов на палитре начинающего таланта, который рисовал душу Дейнерис Таргариен. Это пьянило и радовало, несмотря на печаль, что вызывал вид ребенка, на духоту, что мучила кхалили и ее спутников, и ноющую боль в ногах, которые прошли непривычно много за это утро. Она легко улыбалась, пропуская вперед себя Ирри и Чхику, поправляя на среднем пальчике свободно сидящее кольцо. Дени радовало то, что она была здесь, перед ней была целая жизнь и множество возможностей, оставалось только бежать вперед, быстрее, еще быстрее бежать! Ей как никогда хотелось жить, а потому Дени легко улыбалась уголками губ, а жесты ее были легки и изящны.
- Не стоит, - прозвучало со стороны так, будто богом была она и уже решила одарить благами достойного. – Прошу прощения, если я был невежлив с Вами.
Вежливость, как соус к сухому гарниру, смягчала любой диалог, пусть даже такой мимолетный, как этот. В ответ на склоненную голову Дени ответила своим кивком головы и чуть сильнее растянула губы в улыбке, давая понять, что даже не думала выискивать в словах и поступках незнакомца невежливость, а уж тем более акцентировать на этом внимание.
Легкие шаги тонкого тела Дейнерис Таргариен не были слышны среди тяжелого топота дотракийцев по дощатому полу, которые что-то бурчали под нос, вновь водружая на плечи тюки.
- Стеклянные свечи уже горят, - донеслось ей в спину, когда она шла следом за дотракийками к выходу.
Одна из подошв санадалий Дейнерис замерла в дюйме над полом и, чуть помедлив, опустилась, но ступив не вперед, а назад. И, повернувшись вполоборота вновь обратила свой взор на говорившего, но теперь уже не ласковый и теплый, а внимательный, пронзительный, выискивающий детали и вопрошающий сам по себе. Художник, что до сих пор старательно выводил внутреннее мироощущение Дейнерис, сорвался в бешенном порыве окатившего его вдохновения, ударил по холсту широкой кистью наотмашь, оставив толстую темно-синюю полоску масляной краски по диагонали. Дени прищурилась, разглядывая черты лица молодого мужчины. Художник ударил по холсту вновь от угла до угла, перечеркнув все свое пестрое разноцветное творение толстым и глубоким, как холодная синяя бездна, крестом, и, входя во вкус, принялся беспорядочно и хаотично закрашивать кистью все, что так кропотливо вырисовывал, оставляя на холсте лишь синь. Серебряное кольцо с небольшой, как горошина, жемчужиной цвета слоновой кости на секунду задержалось на костяшке пальца Дейнерис, будто не решаясь расстаться с ней. Она не чувствовала его, Дени, будто выпав из мира и времени, искала глазами детали, мелочи, за которыми могут прятаться ответы, но как только поймала глазами взгляд, не смогла от него оторваться. Художник, выйдя, наконец, из себя, схватил горшок с синей краской и выплеснул ее на холст, обильно залив и его, и мольберт, и пол вокруг. Тонкий серебряный обруч, ласково задев подушечку женского пальчика, сверкнул в воздухе, падая на пол, едва слышно звякнул по дереву, отскочил от него, отлетел в сторону и, вновь коснувшись пола, покатился на ребре прочь от хозяйки, торопясь, чтобы она не заметила. Дени почувствовала, как на ее лопатки легла теплая ладонь сира Барристана Селми.
- И давно.
Дени моргнула, чуть склонив голову вбок, между бровками появилась тонкая едва заметная морщинка, но лишь на мгновение. Она исчезла так же быстро, как появилась, брови взлетели вверх, глаза широко раскрылись, щекоча ресницами кожу над веками. Художник, ухмыльнувшись, выбросил в сторону теперь уже бесполезную синюю кисть, медленно погрузил свою руку до запястья в горшок с краской цвета глубокого пурпура и, внимательно посмотрев на синий холст перед собой, взмахнул рукой вверх, резко и сильно, украшая картину россыпью пурпурных брызг. Шедевр безумного художника. Кольцо, покатившись по дугообразной траектории, ударилось о ножку одного из столов и упало на пол.
- Да хранят Вас Семеро, - и юный мужчина отвел взгляд, освободив, наконец, Дейнерис от гнета красок собственного взора.
Дени вынырнула из пучины синевы и пурпура, схватила губами воздух, начиная приходить в себя, услышала слова рыцаря рядом, который попросил ее поторопиться, увидела, обернувшись, что дотракийцы стоят у двери и ждут ее, увидела и хозяина таверны, который нес на подносе миски с едой. Только почему все вокруг вели себя так, будто ничего не произошло? Быть может, они не услышали? Или не поняли? Или Дени это померещилось? Она вновь вернула взгляд на мужчину за столом, изучая складки его губ и изгиб ресниц. Нет, Дени не могло показаться… Однако, она позволила рыцарю увлечь себя, послушно повернувшись в сторону двери, мысленно прощаясь с иссиня-пурпурной пучиной незнакомых глаз, но с полной уверенностью в том, что прощается она не навсегда.
Улица Астапора встретила их солнцем, красным кирпичом и гамом. Но Дени, часто хлопая от яркого света глазами, была все еще погружена в синеву шедевра начинающего художника, перебирая в голове бесконечный поток мыслей.
- Сир Барристан, - обратилась она к своему спутнику, не поворачивая голову в его сторону. – Этот мужчина в таверне, он сказал…
- Он сказал очевидные вещи, моя королева, - перебил ее рыцарь, подойдя ближе. – В мир вернулась магия вместе с драконами, каждый дворовый ребенок, умеющий слушать сплетни, об этом знает.
Селми был прав, но лишь отчасти. Да, все знали о драконах, некоторые знали даже о стеклянных свечах в Цитадели, но мало кто мог вот так, между делом, просто случайно сказать о магии именно в такой метафоре. Да что там говорить, никто не мог выразиться так случайно, без подтекста или скрытого за словами непроизнесенного смысла. И если все вокруг этого не заметили, то Дейнерис Таргариен понимала и ощущала это отчетливо, покрываясь мурашками каждый раз, когда голос мужчины в ее голове повторялся. Магия была не только вокруг, в драконах и пламени стеклянных свечей, но и в самой Дейнерис, в ее крови, крови дракона и Древней Валирии.

Пройдя мимо нескольких домов и палаток, Дени обнаружила пропажу кольца и резко обернулась, разглядывая дорогу в поисках пусть дешевой, но все-таки драгоценности – быть может, она только что его обронила… Ее спутники остановились вместе с ней, Чхику спросила свою кхалиси в чем дело, но та в ответ лишь отрицательно покачала головой. Не такой уж крупной была пропажа, чтобы пускаться в поиски.
Осмотрев обозримую часть дороги из красного кирпича, Дени огорченно выдохнула, смирившись с потерей, и хотела было развернуться, но услышала свое имя.
- Дейнерис! – кричала женщина, бегущая к ней. – Дейнерис Таргариен! Ведь это Вы? – спросила она, когда подбежала ближе, тяжело дыша.
- Да… - коротко и тихо ответила Дени, разглядывая ее лицо.
Это была рабыня с младенцем, та самая, над которой сжалился проходивший мимо незнакомец, и решил накормить. На ее лице, загорелом и грязном, была татуировка, говорящая о ее принадлежности одному из рабовладельцев. Рукой без кисти она прижимала к груди темнокожего младенца, который кротко молчал. Второй она придерживала его голову, заботливо и бережно. И Дени, когда смотрела на нее, вспоминала, как та сидит у стены таверны и кормит незагоревшей под одеждами маленькой грудью своего ребенка, такого крохотного, что тот мог поместиться на двух ладонях.
- Тогда Вы можете забрать моего сына! – выпалила та, не пытаясь восстановить дыхание, торопясь отдать ей то, что было для нее дороже всего мира вместе взятого. – У меня нет руки, королева, я ничего не стою, - она опустила глаза, - но мой сын, - вновь подняла их, выделив голосом слово «мой», - вырастет и станет Вашим верным слугой, он здоров и будет служить Вам, как самый верный раб.
Могла ли знать эта женщина, что Дейнерис относилась к рабству с презрением настолько, что готова была собственными руками задушить каждого работорговца? Вряд ли. А потому она не понимала, что Дени не может позволить себе стать владельцем чьей-то жизни. Но прежде, чем королева успела найти слова в ответ, женщина вновь заговорила быстро, задыхаясь, глядя на кхалиси большими влажными глазами.
- Я могу заплатить Вам! – и, переложив голову ребенка на локоть искалеченной руки, залезла пальцами в карман юбки.
Дени, вдруг испугавшись, что она может уронить ребенка, следуя немедленной реакции, протянула к нему руки, коснувшись мягкой темной кожи, а рабыня, будто этого и ждала, юрко отняла от него свою руку, оставив кхалиси своего ребенка. Дейнерис держала обнаженного младенца одной рукой за поясницу, а второй за голову, широко раскрыв глаза и рот, не в силах найти хоть слово в ответ, переводя взгляд то на женщину, то на дитя… Она паниковала, не зная, как следует держать ребенка, который махнул кулачком и дернул маленькой ножкой. Теперь она сама боялась его уронить.
- Возьмите, - женщина, мягко оттолкнула от себя сына, заставив Дейнерис прижать его к груди. – И это, - она положила не его живот маленький кошель с монетами, уже знакомый взору Дейнерис. – Я не знаю, сколько там, но возьмите, умоляю. Возьмите! Это все, что у меня есть.
- Я не… - смогла выдавить Дени, но рабыня вновь прервала ее, ласково, но сильно прижимая к ней своего ребенка.
- Возьмите! – чуть не срываясь на плач, требовала она. – Я боюсь, - и понурила взгляд, боясь высказаться, - боюсь, что мой хозяин продаст его Безупречным за серебряник или… - перейдя на шепот, - того хуже, они убьют его…
- Убьют? – Дени еще шире открыла глаза, бегая взглядом по искаженному страхом и мольбой лицу.
- Да, - рабыня сделала шаг назад, отпустив ребенка, прощаясь с ним ласковым взглядом. – Безупречный зовется таковым, если может убить младенца…
- Убить? – изогнув брови и прищурив от непонимания глаза, вновь спросила Дейнерис, понимая, что она, как оказалось, знает о Безупречных недостаточно, а женщина перед ней знала и, похоже, испытала все на себе…
Но рабыня сделала шаг назад, не отрывая глаз от сына, еще и еще, боясь, что ее остановят и вернут ей ребенка. Но Дени, внезапно для себя открыв материнский инстинкт, прижала к себе начавшего хныкать ребенка одной рукой, а второй ухватила его мать за локоть, не позволяя убежать и глядя на нее полными слез глазами.

В прошлом Юный Гриф достаточно часто представлял себе встречу со своей родственницей и – он был уверен в этом – будущей женой. В его воображении это событие всегда было наполнено истинно сакральным таинством, и даже само имя Дейенерис  звучало для него сродни утонченной музыке, прекрасной – но доступной и понятной лишь избранному. Почему тогда  сейчас он не слышит этой музыки? Потому ли, что он не избран, или потому, что музыка не звучит? Задумчивый омут взгляда все еще был направлен на затворившуюся за Дейенерис и ее спутниками дверь, когда рабыня, чей обед он недавно оплатил, поднялась со своего места. Юный Гриф, казалось, совершенно забыл о ней – мысли его были так далеко, что обратись кто-либо к нему по имени  в эту самую минуту, казалось, он вряд ли услышал бы. Вроде все было логично и вполне последовательно, но что-то во всем этом не то что не нравилось молодому мужчине, но несколько сбивало с толку его внутреннее чутье. Оно должно было обостриться в присутствии Дейенерис Таргариен в десятки раз, он должен был почувствовать ее каждой клеткой собственного существа.  Но он не чувствовал. Хотя ощущалась  еще в сгустившемся воздухе древняя магия, пронизывающая все его существо тонкими невидимыми нитями – но это была его магия, его зов.  Это он позвал её – но услышала ли она? Да, она буквально впилась в него острым, словно кинжал взглядом – но в этих глазах он увидел тонкое стекло, отделяющее их друг от друга. Увидел попытку понять, увидел непонимание и возможно, внутреннее смятение – но это все было не то, чего ждал юный принц, не то, что нужно было ему в пурпурных глазах напротив. Не то, зачем он пришел.  Быть может, кто-то или что-то мешает ей увидеть истину или ему – донести то, что он намеревался?
Нельзя было сказать, что юный Гриф разочарован встречей или же опечален ее исходом – перед ним всего лишь встал новый вопрос, требующий для себя ответа – не прямо сейчас, но в ближайшем будущем. Молодой мужчина был уверен в том, что ответ найдется, когда придет его время. Возможно, что он уже найден.  Нужно только избегать излишней суетливой спешки – и все само встанет на места. Возможно, принцесса просто спит – но она проснется, если он даст ей к тому достаточный повод и время на его осознание.
  Пальцы Юного Грифа расслабленно легли на выщербленную столешницу. Он даст ей это время. Но сначала он должен увидеть её снова.
- Посланник заставляет ждать себя слишком долго  – резкий голос, прозвучавший над самым ухом сродни удару топора, мог бы грубо вырвать молодого мужчину из глубокой пучины задумчивости, но уходя в себя, Юный Гриф никогда не терял из виду происходящего вокруг. Он прекрасно ощущал нетерпение своего спутника; нескрываемое раздражение, звенящее в напряженном тоне старшего Грифа, заставило уголки тонких губ чуть приподняться.
- Он скоро появится – все с той же легкой улыбкой ответствовал юноша, и взгляд его остановился на жестких чертах воспитателя. – Я слышу шаги.
Краткая фраза как будто убедила старшего Грифа в том, что ждать осталось недолго – поджав губы, он устремил  недобро сощуренный взгляд на рассохшуюся деревянную дверь, которая не спешила открываться, несмотря на «предсказание» юноши. Было видно, как гуляют под высокими скулами нахмуренного воспитателя желваки – но в благодарение Семерым, время не стало испытывать старшего Грифа слишком жестоко – широкая полоска света, упавшая на дощатый пол тонким ковром оповестила присутствующих о визите нового посетителя. Порог переступила высокая, сокрытая темно-синим плащом фигура. Человек остановился на несколько секунд  - и уверенно направился к дальнему столику в углу заведения. Однако, не успела дверь затвориться – и взорам присутствующих предстал еще один посетитель. Почему-то Юный Гриф обратил на него особенное внимание – и, пожалуй, не зря. В воздухе словно пронесся тонкий аромат духов Дейенерис Таргариен; юный Гриф ощутил слабый отголосок ее знойной ауры, пропитанной незамысловатой жизнерадостностью характера. Веки молодого мужчины чуть дрогнули – и он распахнул доселе слегка прикрытые глаза. Этот закованный в доспехи рыцарь даже в тени таверны был словно отмечен солнцем. Молодой мужчина оглядел его с ненавязчивым вниманием, отметив про себя, что человек, направлявшийся к ним, вдруг остановился на пол пути, лишь только услыхав диалог вновь прибывшего с трактирщиком. Пожалуй, мало кто из живущих в этом мире мог похвастаться истинно невозмутимым хладнокровием.
- Ступайте из таверны вперед меня – вполголоса произнес Юный Гриф, обращаясь к своему спутнику – Я догоню через  несколько минут.
Старший Гриф только хмыкнул;
- Разумно – прокомментировал он только что прозвучавшее высказывание – Но не задерживайся.
Не привыкший подолгу рассиживаться на одном месте, мужчина поднялся со скамьи – и зашагал навстречу человеку, закутанному в синий плащ. Пара ничего не значащих на первый взгляд фраз – и оба они удалились, буквально физически ощущая устремленный им в спины пристальный взгляд. Спокойно, словно нарочно никуда не торопясь, юный Гриф допил налитую в высокую деревянную кружку воду – и лишь по прошествии двух десятков секунд поднялся на ноги с грацией утонченного и расчетливого хищника, с неохотой покидающего свои охотничьи угодья. Незримое присутствие Дейенерис ощущалось тем сильнее, чем ближе он приближался к Джораху Мормонту. Рыцарь был словно насквозь пропитан ею, но почему-то это не вызвало удивления молодого мужчины. Что плохого в искренней преданности своей королеве? О том, что у такой ментальной «близости» Мормонта к Дейенерис может иметься другая причина, Юный Гриф не подумал.
От сира Джораха веяло той же простотой, что и от его госпожи; невольно молодой мужчина заключил, что, скорее всего, видит перед собой человека прямого и бесхитростно-доброго. Но в отличие от «простоты» Дейенерис, простота Мормонта понравилась принцу. Сам взгляд юного Грифа просветлел, когда он вновь удостоил своим вниманием сира Джораха, ведущего  у трактирной стойки разговор с хозяином. Шаг синеволосого юноши постепенно замедлялся по мере того, как сокращалось расстояние между ними, и, наконец, принц остановился вовсе, почти коснувшись своим плечом  плеча Мормонта. Еще пара миллиметров – и могло произойти столкновение, смело оцененное как невежливость.
Полный внутреннего достоинства поворот головы – и молодой мужчина взглянул прямо в голубые глаза Медведя. Бесхитростный свет, да и только.  Воистину этот человек лишен злых помыслов . Во взгляде Юного Грифа вспыхнул светлеющий, как от прикосновения солнечных лучей, насыщенный пурпур, и черные зрачки его вспыхнули огнем. Мормонта окатило огненным теплом – и пламя заплясало в прохладной синеве чужого взгляда, отражаясь в нем, как в зеркале.  Это продолжалось всего каких-то пару секунд, после чего принц склонил в знак то ли прощания, то ли извинения голову – и прошествовал к двери, на сей раз оставляя после себя не прохладу, а буквально дрожащий в воздухе зной. Вот только никто не должен был почувствовать этого, кроме того, на кого был обращен взгляд Дракона.