Зимний Бриз был на удивление малой, но быстроходной галерой. Чартон, капитан судна и один из многочисленных дядей Эзоллы, сохранил в своем рту не больше десятка зубов, зато, как он говорил, за каждый выбитый зуб он отплатил потопленным кораблем. Но Зо не верила ему. Как не верила никому на слово.
Паруса Бриза когда-то были белыми, а теперь из-за плесени напоминали листву деревьев материка. Отшлифованные босыми ступнями матросов доски палубы давно пора было заменить – они прогнили, а из-за гнили становились сколькими. Луну назад один рыжий юнга, служивший у Чартона не более полугода, поскользнулся при шторме на слизкой от гнили палубе и сломал ногу так, что кость торчала из его голени на пару дюймов. Беззубый капитан деловито подошел тогда к вопящему от боли юнге, пнул того по спине, обещая, что если тот не заткнется, то тут же окажется за бортом. Ведь кривоногим не место на корабле.
Мальчишку высадили, как только причалили к берегу. И Эзолла его больше не видела.
Она служила у Чартона уже седьмой год и не жаловалась. Она часто сидела в вороньем гнезде, иногда подменяла рулевого, пока тот не стоял на ногах от выпитого дешевого рома… Когда не хватало юнг, Зо карабкалась по мачтам, ловко скручивая паруса так, что позже они при сопутствующем ветре по приказу капитала с приятным шелестом быстро выпрямлялись. А когда Чартону говорили, что баба на корабле к беде, он плевал под ноги своей смешанной с кровью из десен слюной, а после срывался на грязный мат, словесно обливая противника такой грязью, от которой уже было сложно отмыться…
Чартон следил за кораблем меньше, чем за собственными зубами. Осадка галеры давно поросла ракушками и густыми мохнатыми водорослями, но это абсолютно не беспокоило владельца Бриза. Однако однажды соленая волна очередного каприза водной глади захлестнула корабль, но вместо того, чтобы вытечь обратно в бескрайний океан через шпигаты фальшборта, вода осталась на палубе – шпигаты были намертво замурованы наросшей ракушкой и колючим кораллом... Стоя по щиколотки в морской воде, капитан отдал приказ причалить к Пайку и сушить весла.
Сдирать ракушку с осадки было куда сложнее, чем карабкаться по мачтам или сидеть в вороньем гнезде. Эзолла разодрала костяшки пальцев в кровь. Соленая вода щипала кровоточащие раны.
Зо искупалась в воде, смывая с себя вонь водорослей и пот, после чего, шурша галькой под ногами, вышла на берег полностью обнаженной. Кончики темных, тяжелых от воды волос касались ее поясницы, ручейки соленой морской воды бежали от волос до самых щиколоток. Эзоллу проводили несколько пар голодных мужских глаз, сверлящий взгляд которых исчез сразу, как только она натянула на себя холщовую рубаху до колен. Зо холодно посмотрела на них, вытаскивая тяжелые от воды волосы из-под рубахи и рассыпая их по плечам, чтобы они быстрее высохли. Она знала каждого из мужчин, сидящих на берегу, по имени. И знала, что каждый из них знал ее. Она была дома, в Пайке, где знали друг друга все. Она была на Железных Островах – ее доме, ее душе, ее жизни…

- А… - протянула толстая кухарка ближайшей к морю таверны, когда увидела вошедшую в зал Эзоллу. Они не виделись уже года три. – Черная Зорька!
- Толстуха Тэт! – с той же интонацией ответила ей Зо, не возмущаясь старой-доброй кличке.
- Да, - Тэтти вытерла руки о передник. – Я совсем разжирела, когда родила седьмого… Я назвала его Бомиуном.
- Как мясника с западной площади? – Зо подошла ближе и уселась за стол перед кухаркой. – Который эля пьет больше, чем ест мяса?
- Да… - вновь протянула толстуха, - он умер от желтухи полгода назад. Я родила от него. Наверное…
- У маленького Боми те же рыжие волосы?
- Нет. Тот же маленький член.
Обе женщины рассмеялись, опустив глаза.
- Ты пришла за обедом для матросов, Зо? Чартон еще с утра за него заплатил.
- Ну… - Эзолла поправила ворот длинной рубашки. Если бы таверна Тэт не стояла близко к морю – ее похлебку не купил бы даже помирающий с голоду – так отвратительного она готовила. Но не ей было спорить с капитаном, это он решал, где стоит покупать обед. – Меня за ним послали.
- Вот тебе кувшин морса, - Тэтти поставила тяжелый сосуд на стол. – Он скис еще вчера, но мужикам пойдет, как эль… Вот тебе лямки для кувшина – его легко нести на спине.
Эзолла изогнула одну из своих черных бровей, глядя на увесистую кладь перед собой.
- Это хлеб, - Тэт вынесла несколько сумок из соседней комнаты, сама кряхтя от напряжения рук, и водрузила все это перед Зо. – Тут маковые булки, а здесь пирог с печенью. Он чуть подгорел, ну да ладно… А это сушеный урюк, но сама его не ешь – я уже третий год никому скормить не могу эту падаль... А это молоко, - толстуха указала на мех, надутый от жидкости, и потерла свои толстые пальцы. – Козье. Сама доила сегодня с утречка… Ну, ты как? Унесешь все? Если да – я тебе еще сушеную козлятину вынесу. Знаешь, козел хороший был, с витыми рогами и шерстью по самые копыта, а вот мясо его воняет, как подмышки моего третьего мужа…
- Неси! – воскликнула Зо, лишь бы не слышать подробностей. – Конечно, унесу! – натурально соврала она, положительно кивая. – Я хоть и тощая, но сильная.
- Эх, - Тэт качнула головой, скрываясь в дверном проеме, - тебе бы детей рожать, Зорька, а не обеды юнгам таскать…
Эзолла лишь хлопнула ресницами в ответ. Как только тучная фигура кухарки исчезла из поля ее обозрения, Зо зарылась рукой в мешок с маковыми булками, нащупала те, что были мягче, вынула их и проверила, не подгоревшее ли донышко. Оставшись довольной выбором хлеба, Зо прихватила мех с козьим молоком и тихо вышла их таверны, оставив дверь нараспашку.
На суше был совсем иной ветер. Он иначе лавировал меж деревьями и скалами, иначе пах, иначе гудел, напевая протяжную грустную песню. Зо сошла с дороги и ушла по скошенной траве к ближайшему морскому берегу, чтобы хоть ненадолго ощутить себя в одиночестве. Почва под босыми ногами Эзоллы была неприятно тверда – Зо привыкла к качке и чувствовала себя неуютно, не ощущая морских волн.

Утес перед морем был остр, колюч и высок. Тут и там рос репейник, а среди его темно-зеленой листвы проглядывались острые камни – море даже в весну не поднималось выше этой земли, а потому камни не были отесаны водой. Все, что было ниже самого утеса, было гладким, вылизанным до блеска приливами и отливами.
Галера Чартона стояла на мели, ожидая прилив. Один бок ее осадки был вычищен от ракушки, а второй они почистят завтра, когда в прилив смогут перевернуть Бриз на другой бок, как малое беспомощное дитя, которое не может перевернуться само.
Дюжина матросов-сослуживцев Эзоллы сидели перед Бризом, отдыхая после тяжелого дня. Сверху, с утеса, они казались Зо муравьями, но она прекрасно знала, что все они – тяжелые, вонючие грубияны с темной от солнца кожей и желтыми от дешевых вин зубами. Они ждали Эзоллу с обедом. И прождут еще долго. Зо фыркнула в их сторону и пошла вдоль утеса прочь от них – она еще наглядится и на Бриз, и на этих моряков, когда они снова уйдут в море.
Из еды на корабле не было ничего, кроме сухарей, которые кончались в первые пару недель, жирной солонины в бочках и, конечно, всевозможных морепродуктов. Видеть рыбу Зо уже давно не могла. Она уже не ощущала ни ее вкуса, ни запаха, когда ела, просто глотая для того, чтобы поддержать жизнь внутри своего тела и окончательно не истощать.
Молоко и впрямь оказалось козьим – жирным, с характерным запахом. Зо на язык даже пару раз попалась козья шерсть, но это ничуть ее не смутило – все же лучше, чем рыба. Маковые булки не были сегодняшними, но тоже были далеки от сухарей, а потому Зо ела с аппетитом, получая от процесса удовольствие, растягивая его и наслаждаясь им.
Сверху всегда было на что посмотреть – на горизонт, переливающуюся на солнце морскую гладь и облака вокруг; на суетящихся тут и там людей.
С западной стороны виднелись несколько рыбацких лодок и свора детей, бесящихся на берегу, которые бегали друг за другом и визжали, аки чайки. Когда одна из лодок причалила и рыбаки вручили детям полную сеть некрупной рыбы, они рассыпали ее по каменистому берегу и принялись одну за другой чистить от чешуи ножами, предварительно оглушая о камни. Рыбаки же распутали сеть и вновь ушли в море. Спустя несколько минут свора детей уже очистила столько рыбы, что она с горкой поместилась в одноколесную тележку, ручки которой подхватил длинноволосый почти голый парень и бегом укатил ее в сторону порта.
С восточной стороны перед Зо предстала куда более скучная картина – обряд Утопления. Люди в хитонах в отличие от ребятни были медлительны, молчаливы и будто чем-то опечалены. Хотя, казалось бы, обряд должен быть праздником не только для нового обращенного, но и для всех его будущих братьев…  Однако Зо не видела радости в их глазах, не ощущала ее утром, не слышала ее в протяжных молитвах, что отдаленно доносились до ее ушей… Возможно, она была слишком далеко от них, чтобы понять это. Или слишком далека от Утонувшего Бога… А, быть может, и впрямь не было радости в этом обряде.
Эзолла порадовалась про себя за утопленника, когда тот после обряда поднялся на ноги. Но не тому, что тот присоединился к жрецу и его последователям, а тому, что он не утонул. Зо никогда не была религиозна и плохо понимала смысл Утопления, да как и одержимую веру в любого из богов, если они вообще существовали. Но что-то было в каждом из жрецов. В жилах каждого из них будто текла магия, а басни о силе ее и могуществе Эзолла много раз слышала с самого детства, но сама никогда не видела и не особо огорчалась этому.
Дети наполнили очищенной рыбой еще одну тележку и несколько мер и кадушек, похватали все это и с радостным улюлюканьем убежали все вместе в сторону порта. Провожая их взглядом, Эзолла невольно вспомнила, как будучи ребенком сама бегала по этому же берегу, сверкая пятками.
Зо проводила взглядом и верующих, которые, помолившись перед морем Утонувшему, под протяжные песенные молитвы увели нового утопленника прочь. Осталась только Эзолла, Пайк и пара фигур на фоне морской глади. Давно было пора вернуться к сидящим рядом с галерой олухам и сказать, чтобы сами шли обедать. Зо поднялась с камня, на котором сидела, ступив босыми ногами на крутой каменистый утес, начала аккуратно спускаться к пляжу. Стараясь не наступить на колючки репейника, она шаг за шагом приближалась к мелкой гальке побережья, вслушиваясь в крики птиц вокруг и шелест воды. Спустя половину пути вниз, Эзолла замерла, сдвинув брови. Что-то изменилось. Она огляделась, пристально рассмотрела двух людей на побережье неподалеку, один из которых был жрецом, затем посмотрела вокруг в поисках источника своей кричащей от опасности интуиции. И только потом поняла, что все дело в воде – она вдруг почти замерла, не шелестела больше о мелкий камень и битую ракушку берега, лишь мертвецки тихо и неподвижно отражала на своей поверхности солнечные лучи подобно неровному зеркалу. Но Зо лишь сильнее нахмурилась, обнаружив это. Это было неправильно и не предвещало ничего доброго.
Лишь спустя несколько секунд Зо, вновь переведя взгляд на людей на береге, заметила огонь. Приземистый, тонкий, ядовитого зеленого цвета он окружал двух людей кольцом. Мех упал из рук Эзоллы на камни, из его горлышка белой речкой потекло молоко, делая черные камни бледно-серыми. Впредь не боясь наступить на колючку, Зо ринулась в сторону людей, перепрыгивая через большие камни, она крикнула резко, звонко:
- Эй! – и на бегу подняла из-под ног камень размером с куриное яйцо.
С размаху Эзолла запустила его в женщину, стоящую рядом с жрецом, так, что тот угодил ей в плечо. Зеленый огонь погас, а Эзолла спустя еще несколько секунд оказалась там, где он только что горел.
Бросив короткий взгляд на мужчину в хитоне, Эзолла сразу же узнала в нем Мокроголового. Она не знала, помнил ни он ее в лицо и по имени, но Зо знала его, и ей было этого достаточно. Жителей Пайка можно было разделить на три части: первые считали Грейджоя умалишенном, вторые видели в нем избранника Утонувшего Бога и прирожденного жреца, а третьи считали его и тем, и другим. Пожалуй, Эзолла относилась к третьим. Во всяком случае, потому, что не была набожна.
Она поравнялась с ним, чуть учащенно дыша от бега, глазами задавая немой вопрос о том, все ли с ним в порядке, и встала плечом к плечу.
Зо перевела взгляд на женщину рядом и подарила секунду своего внимания. Эзолла не знала, кто она, но прекрасно видела, что она – чужак. И видела то, что сделала эта женщина – она угрожала. И угроза эта наверняка не потеряла силу, а лишь окрепла. Эзолла смотрела на незнакомку злобно, с вызовом, одним своим взглядом утверждая, что может и будет вступаться за жреца хотя бы потому, что он был железнорожденным, а она не была.

Нужно быть либо смелой, либо умалишенной, чтобы заявиться туда, где ты найдешь одних только врагов. Попади в такую ситуацию вместо Эзоллы какой-нибудь морской вояка или гребец – удар камнем по виску жрицы разрешил бы мигом все вопросы. И никто не думал бы о последствиях. А Зо хватало ума не наживать для Пайка новых врагов.
Вода облизывала ноги стоящих у моря людей, но это отнюдь не остужало ни их, ни раскалившуюся обстановку.
- Пойдем, - согласилась с Мокроголовым Эзолла, ничуть не оскорбившись его словам – он был прав, Зо не была верной слугой Утонувшему. – Я провожу тебя, - еще не хватало, чтобы ведьме пришло в голову увязаться за жрецом, следовало проявить крайнюю внимательность.
Эзолла сделала шаг назад, но только вместе с Эйроном, нехотя оторвала сверлящий взгляд от жрицы и повернулась в сторону утоптанной дороги, ведущей прочь от побережья, когда услышала обращение к себе.
- Однажды ты вспомнишь о том, что огонь согревает лучше, чем вода, - Зо остановилась, глядя себе под ноги, убеждаясь, что сова обращены именно к ней, и от них у ее по спине побежали мурашки. – До конца этого лета ты вспомнишь мои слова.
- Оставь свои сказки сумасбродам вроде себя, ведьма, - огрызнулась Эзолла, повернувшись к жрице в пол-оборота. – На этой земле ты не найдешь последователей.
Шорох каменистого побережья под натиском слабых волн и под босыми ногами железнорожденных будто подтверждал слова Эзоллы, вновь отвернувшейся от жрицы и зашагавшей рука об руку с Мокроголовым восвояси. Многоверие, старые и новые боги или даже огненные могли найти последователей где угодно, но не здесь, не на островах железных людей, в чьих жилах бурлила соленая вода, а Утонувший жил в душе каждого из них с самого рождения.
Но Зо, конечно, не знала и знать не могла, что судьба занесет ее на большую землю, где она, побывав за чертой, разделяющей жизнь и смерть, все переосмыслит. И слова красной жрицы будут повторяться в ее голове, убаюкивать перед сном и будить в кошмарах. Зо будет вспоминать их встречу, вспоминать, как выглядела та, встречи с которой она будет настойчиво искать. И она, конечно, тысячу раз пожалеет о проявленной в ее сторону грубости.
Но сейчас Эзолла была слепа, глуха и нема. И чем дальше от жрицы она уходила, тем спокойней ей становилось. Все-таки Пайк не был просто островом, он сам словно был богом под покровительством Утонувшего. И вселял силы и уверенность в души тех, кто ступал по нему. А потому здесь, за этой земле, каждый железнорожденный был под куполом его могущественной защиты.