- Робб Старк! – брызгая слюной, вопил Амбер, держась кулачищами за решетку камеры, покрытую ржавчиной. – Робб Ста-а-арк! – кричал он в похмельном бреду, едва удерживая себя на ногах.
- Заткнись! Твой волк сдох, когда до тебя дойдет! – в сотый раз повторил хриплый голос тюремщика.
- Ты лжешь, тварь! – он вытянул правую руку, протиснув могучее предплечье между железными прутьями, пытаясь дотянуться до стоящего в полумраке стражника. – Я не верю тебе, лживая фреевская мразь!
Однажды Амбер умудрился схватить того за шиворот и треснуть о решетку так, что чужая кровь из разбитой брови брызнула Джону на лицо. Тогда он получил за это палкой в живот, там тут же появилась гематома, а тюремщик впредь держался подальше от решетки.
- Робб Старк!! – еще громче кричал он. – Кейтилин Старк!! – а в ответ ему была лишь тишина. – Джон Амбер!!! Джон! Амбер! – и именно эту тишину слушать было сложнее всего.
Его сын был мертв, как и король, и его леди-мать. Он понимал это, но не мог принять, не мог поверить, хоть и пытался себя заставить.
- Робб Старк!
Северяне пали. Амбер быль уверен лишь в жизни единственного кроме него человека – Эдмара Талли, что делил с ним камеру. Джону ни разу никто не ответил из соседних камер, что бесконечно тянулись вдоль по коридору, утопая в подземной тьме и холоде. Лишь они вдвоем и тусклый свет от оставленного тюремщиком факела.
- Кейтилин Старк!
Нет, они скорей всего не пощадили даже тех немногих женщин, что были с ними. Они. И старик Уолдер Фрей разом воплощал в себе все их лица. Кусок дерьма, который изрыгнула сама преисподняя. Если Амбер и хотел сейчас увидеть кого-либо рядом больше, чем собственного сына, то это был Уолдер Фрей, чьи кишки он вынул бы через разорванную пасть голыми руками.
- Джон Амбер!
И тишина.
- Джон… - он сполз вдоль стены на колени. – Амбер… - и вновь потерял сознание.
Их заточили в узкую камеру подземелья Близнецов. Под ногами хлюпала грязь, в которую и бросили тело Большого Джона, со стен и потолка здесь и там падали частички Зеленого Зубца. Смердело тухлятиной так, что кружилась голова. Плесень и мох покрывали все – даже ржавые решетки украшали зеленые мокрые пятна. Но что могло сравниться с вонью потери? Лишь она наполняла душу и тело, лишь о ней Амбер мог думать, лишь она заставляла его бороться за собственную жизнь и вставать. Снова и снова.
Его несколько раз стошнило. Он терял координацию, как только поднимался на ноги, но делал это раз за разом, пока не обессилил и упал на пол у решетки, все бормоча в бороду имена тех, кого потерял раз и навсегда.
Он то и дело впадал в небытие, иногда приходил в себя и кричал, проклиная убийц и предателей, но, как только силы его кончались, терял сознание. Рана на затылке хоть и перестала кровоточить, но напоминала о себе головокружением и сводящей с ума адской болью. Руку, что вывернули Амберу, когда повалили, тоже резко болела при каждом движении, но ее заглушала головная боль, которую в свою очередь перекрывала боль сердца.
- Джон Амбер… - шепотом повторял лорд, уже позабыв, что это имя.
Оно уже превратилась для него в молитву. В крик боли и отчаяния – всего того, что в нем осталось.
Боги, возьмите меня, а не его. Возьмите меня и полмира в придачу, но пусть он окажется жив. Пусть окажется жив, ради всего, что свято в этом поганом мире, полном смерти, боли и разрушения…
- Робб Старк…
А вот надежды на жизнь своего короля Амбер уже не питал. Не стал бы этот проклятый тюремщик повторять ему, что он мертв снова и снова, в попытках заткнуть. Не стал бы лгать, уж слишком мелочна и бессмысленна была бы его ложь.
Джон попытался приподняться, но задел головой стену и взвыл от боли, что тут же скрючила его тело, и он вновь оказался на полу.
- Талли… - хрипло произнес он, кряхтя от усилий что-либо понять и осознать. – Талли, ты тут? – облизнув пересохшие губы, он обратился к паре сапог, что проглядывались во тьме камеры, освещенной лишь догорающим факелом. – Боги, я схожу с ума! Талли, скажи мне, что ты здесь!

Почти кромешная темнота, холодный, неровный, покрытый плесенью и мхом пол, промозглость и сырость, дрянная еда, скотина-охранник – вот чем отплатил Уолдер Фрей новоиспеченному зятю за женитьбу на одной из многочисленных дочерей старика; пленом и смертью, что срезала под корень почти всех родных, всех товарищей, срезала самую верхушку северной знати, оставив жалкими сиротами всех тех, кто каким-то чудом уцелел после этой ужасной резни. Эдмар сразу, в один момент, понял все это – еще тогда, в спальне, когда Рослин все же попыталась объяснить ему, что на самом деле происходит под крышей гостеприимства старика Уолдера. Он понял все – и осознание стерло с лица ту мягкую улыбку, что светилась в его чертах во время свадебного пира, вернув матовую бледность, так странно перекликающуюся теперь со взглядом – прохладным и осмысленным настолько, что казалось, мысли Талли можно было бы прочесть в нем как в книге, если только уметь читать по глазам.
Он не бесновался, не рвался из рук фреевских шакалов прочь, когда его вели в подземелья Близнецов; слишком хорошо понимал, насколько это бессмысленно. Насколько глупо…тратить так последние свои силы, которые еще, быть может, когда-нибудь пригодятся. Когда? Возможно, прежде чем это случится, минует вечность.
Талли спокойно и твердо шел навстречу глубокой черной полосе, сменяющей собой яркую и краткую вспышку внезапного счастья. Ни одного резкого движения, ни малейшей попытки вырваться, ни даже напряжения в покрытых прозрачной маской безразличия чертах. Он пошел бы дальше сам, добровольно, если бы даже Фреи его отпустили.
Пленение, падение в пропасть, период полного и беспросветного небытия – все это казалось ему так своевременно, так логично после всего, что случилось, и даже так правильно - что казалось, исчезнет последний крохотный шанс на перемену к лучшему – если Талли вздумает рваться прочь и ломать тем самым закономерную последовательность событий.
В нем не было даже отрицания происходящего – потому, что на это не осталось сил или просто от того, что он заранее знал, чем все это закончится? Да, красота Рослин и эфирное, усыпляющее ощущение счастья - на некоторое время все это одурманило разум и заставило петь саму его душу – петь так, как поет соловей, пронзая свое сердце иглой терновника. Но дурман прошел – и теперь сквозь него проступала кровавыми, рваными пятнами реальность. Робба Старка больше не было. Не было и Кейтилин Старк. И еще многих, многих и многих. Лорд понимал это – и со странным, холодным удивлением обнаруживал, что даже спустя день после происшествия, он более готов думать о тех, кто остался в живых, нежели о тех, кто почил на этой свадьбе в реках крови. Многие из тех, кто еще дышит, заслуживают, чтобы о них думали более, чем о мертвецах, которых уже не вернуть. Дядя Бринден, люди оставшиеся в Риверране, Рослин, все же решившаяся открыть ему правду – хоть даже и в самый последний момент, да даже тот обезумевший, потерявший последние капли рассудка здоровяк, что сотрясал их маленькую камеру своим нечеловеческим ревом так, как будто это могло что-то сейчас изменить. Да, он бушевал, да, был готов рвать и метать...Но сердцем Большой Джон, похоже, сдался - и жизнь более не имеет для него никакого смысла. Это понятно. Это естественно. Но глупо.
Эдмар Талли может на время сдаться телом – но не сердцем, до тех пор, пока на свете существует хотя бы один человек, теоретически нуждающийся в его помощи и поддержке. Да хотя бы в том, чтобы он оставался в своем уме. Нет, Талли не мог перевернуть сейчас Близнецы; но он мог сохранить свой разум – а это уже было много. Особенно это становилось ясно, когда мрак вновь и вновь очерчивал силуэт взбесившегося Амбера, от души отдающегося горю и в то же время забывающего о единственном живом человеке, который, между прочим, делил с ним камеру.
Ответом воплям, попыткам разбить голову их тюремщику, неизменно оставалось молчание. Талли прекрасно видел, что ни одно его слово не приживется в воспаленном мозгу великана - и не собирался теперь изменять собственному внутреннему голосу. Чего доброго, большой Джон потеряет рассудок настолько, что сочтет уместным броситься на своего сокамерника с кулаками, обвиняя того во всех смертных грехах и даже в том, что он не лежит вместе с Роббом Старком в кровавой луже. Поэтому, скромно притаившись в самом темном углу их тюрьмы, Эдмар не спешил подавать каких-то признаков жизни, тем более что великан не выкрикивал его имени, не звал и вообще, казалось, начисто забыл о брате Кейтилин Старк.
Кисти рук спокойно, и даже расслабленно лежали на полусогнутых коленях наполовину вытянутых ног. Слушая вопли Амбера, перемежающиеся блаженными, но слишком уж краткими периодами тишины, Талли невольно думал, что, возможно, стоит подставить большому Джону подножку, чтобы он, приложившись как следует об пол, упокоился с миром хотя бы на пару-тройку часов, но исполнять свое намерение лорд Риверрана не спешил. Мешало ощущение сочувствия, испытываемое к этому грубому, несдержанному, порой глупому – но доброму существу. Вот если бы заставить его прийти, наконец, в себя….
- Талли… - хриплый голос, сорванный громовыми воплями, что ранее сотрясали подземелье Близнецов, показался Эдмару достаточно изможденным и вымученным, чтобы заслужить, наконец, ответ. Молодой мужчина поднял взгляд, щурясь – и вгляделся во мрак, смутно различая расплывчатый силуэт великана.
- Где же мне еще быть – негромкий, ровный, при этом словно пронизанный нитями рассудочного спокойствия голос прозвучал впервые за все время заточения Эдмара и Большого Джона в этом месте. – Конечно, я здесь. Рад, что ты об этом вспомнил – значит, не совсем еще потерял рассудок.
Левая рука соскользнула с колена на холодные плиты – и пальцы Талли нащупали у самой стены острый камень, как раз хорошо помещающийся в ладонь. Если великан вспомнил об особе Эдмара для того, чтобы влезть в драку, то лучше ему забыть о существовании лорда Риверрана вновь, и забыть немедленно.

- Слава богам… - прошептал Амбер, с усилием отрывая собственное тело от грязного пола. – Слава богам, ты жив… - уже громче повторил он, прислонившись спиной к стене и вытянув ноги.
Большой Джон был рад тому, что Уолдер Фрей сохранил своему новому зятю жизнь, а вот насчет себя не был уверен. Кто-то скажет, что куда проще погибнуть в бою от рук врага, чем пережить подобные шутки судьбы, и они будут отчасти правы. Когда ты теряешь близких, весь твой мир переворачивается с ног на голову и больше никогда не становится прежним. Он не может стать им по определению, как не может встать из могилы мертвец или вновь родиться человек. Не каждый способен пережить потерю, ведь когда смерть забирает человека, она отнимает еще и кусочки душ каждого из его близких. Живые остаются в своем горе и скорби, а вырванная с мясом любовь, привязанность, дружба – все это отправляется в могилу к мертвецу, хоть все это ему уже ни к чему. Такова воля смерти – гнобить тех, кто жив, чтобы помнили, что и их время придет. А все лучшее, что ты питал к покойному, исчезает вместе с ним, и взамен приходит боль. Такая едкая, вонючая, слизкая… Она поедает тебя изнутри, как черви едят падаль, наполняет все твое тело до кончиков пальцев, туманит рассудок и память. И ты ничего не можешь чувствовать кроме нее. Ты становишься ею, а она становится тобой. И ты уже не человек, ты – боль. Одна большая гноящаяся болячка, которая сама себя за это ненавидит. Ты хочешь повернуть время вспять, но не можешь, ты хочешь все исправить, но не можешь, ты хочешь жить… но… не можешь.
Едва освещенное светом факела лицо Джона исказилось под натиском боли такой силы, что мышцы всего его тела пронзила судорога. Сердце било грудную клетку, как бьет язык по куполу колокола. Амбер оскалился, издав сквозь зубы рык отчаяния и страданий, который перешел на стон. Он резко пригнулся к ногам и опустил лицо на ладони, смешав грязь на них со слезами, которые лились из глаз двумя огибающими его морщины речками, а он этого даже не замечал. Тело Джона, вопреки его желаниям, оплакивало тех, кого он потерял.
Даже сейчас он хотел выкрикнуть очередное проклятие, хотел рвать и метать, показать всем и вся свою северную ярость, но был ли в этом хоть какой-то смысл? Кому и что он хотел доказать? И хотел ли сделать это на самом деле? Он вообще потерял смысл во всем. Точнее, смысл потерялся для него, а он не мог его найти, но не потому что его не было, а потому что Джон даже не пытался его увидеть. Мир изменился и никогда не станет прежним – вот что он должен был понять сейчас. Осознать и принять настоящее, каким бы дрянным оно ни было. Если он не хотел сделать это для себя, то должен был сделать это для тех, кому был нужен. А он был нужен не только жене и дочкам, которые остались в Последнем Очаге наедине со своими переживаниями. Он был нужен своему сокамернику, Эдмару Талли, ровно настолько же, насколько он нужен был Амберу. В конце концов, в лорде нуждались и пленные северяне, в числе которых мог быть Маленький Джон, ведь не могли же Фреи оставить в живых лишь Амбера и Талли. Впрочем, думать о том, что Фреи могли, а что не могли, Джон пока не был способен просто физически.
Большой Джон поднял голову. Лицо его было опухшим, тяжелые веки тянулись вниз, борода и волосы порядком измазались в грязи, а кожу тут и там украшали ссадины и пятна запекшейся крови. Он повернулся в сторону Эдмара. Джон двигался так, будто был ватным, но в то же время каждое, даже самое незначительное движение, как моргание или дыхание, давалось ему с непосильным трудом. Кисти его рук, как безжизненные, небрежно опустились на пол. Он сутулился, будто норовил сейчас же упасть на пол лицом, голова наливалась свинцом и тянула вниз. Джон даже не пытался разглядеть в полумраке лицо Талли – это было ему ни к чему. Он не хотел его видеть, как не хотел видеть ничего вокруг себя. Вряд ли Большой Джон сейчас вообще чего-то хотел. Быть может, он умер? И лежит сейчас бездыханный в луже крови, а Леслин Хэй деловито протирает свой окровавленный меч о рукав? Ну уж нет! Амбер жив. И он должен понять что произошло.
- Эдмар, - прохрипел он и неожиданно для себя осознал насколько на самом деле приятно произносить имя нечужого тебе человека. – Скажи мне, что ты знаешь?
Сам Амбер не мог похвастать хоть какими-нибудь фактами кроме, разве что, смерти старого друга с глупым именем Пчелобой. Но то место, где Амбер и Талли находились, уже говорило о многом, а тюремщик поведал о том, что Робб и Кейтилин Старк мертвы. Если он не лгал, то на свадьбе свершилось нечто ужасное, во что Джон не мог и не хотел верить.

Слова, глухим шепотом прозвучавшие в тишине, коснулись слуха Талли так, как если бы кто-то близкий, если бы старшая сестра, Кейтилин, прикоснулась к его руке – тепло, ласково, стремясь стереть таким образом все обиды или разногласия, которые вообще могли бы возникнуть между ними. Он ведь так и не увидел ее в ту, последнюю минуту… не узнал, о чем она думала, что чувствовала, не попытался ее защитить; не перехватил кинжал, арбалетную стрелу, да что бы там ни было, чтобы выиграть для нее хоть несколько лишних секунд на этом свете. Для НИХ. Чтобы в самый последний момент, они могли по-настоящему взглянуть в глаза друг другу – хотя бы раз. Ведь родные люди зачастую бывают так безнадежно далеки друг от друга, такое чувство, что они и вовсе не считают нужным сближаться – зачем, ведь они все равно родня… Все равно они друг другу уже должны. Неужели люди становятся родными только затем, чтобы быть обязанными друг другу? Неужели это все?
Далеки были и они с Кейтилин. Эдмар не мог сейчас вспомнить, когда в последний раз он говорил с ней откровенно; возможно, ни разу. В суете жизни у людей часто и вовсе не остается времени или даже желания сказать близкому человеку – ты дорог мне. Я люблю тебя. Я не дам тебя в обиду. Прости меня, если когда-то что-то было не так. Прости, если я когда-то тебя обидел, если когда-то не оправдал твоих надежд. Мы все живые люди, у всех у нас, увы, своя собственная судьба, свои характеры, которые не всегда совпадают друг с другом. Но все эти разности никак не умаляют моей любви к тебе, и я просто хочу, чтобы ты это знала, даже в тот момент, когда мы снова отвернемся друг от друга, думая, что на сей раз и впрямь рассорились навсегда. Думая, что наши взаимные обиды несмываемы. Это не так, воистину не так, но мы… мы просто не всегда об этом знаем.
Когда родной человек потерян навсегда, ничего этого ему уже не скажешь, и не увидишь ответа на свои слова в его взгляде. Ты сказал бы, прямо сейчас – если бы только умерший мог ожить, но вот теперь, когда ты готов, это уже невозможно. Понял бы он вообще, что хочет сказать это все Кейтилин, если бы она не умерла?
Следующий выдох дался ему тяжелее, нежели предыдущий. Зачем, зачем он думает об этом сейчас…сейчас, когда уже почти сутки так хорошо держится, почти убедившись в том , что хотя бы на время Эдмар Талли превратился в бесчувственное бревно, в чистый рассудок, свободный от эмоций? Так занятно бывает бессовестно лгать себе затем только, чтобы хоть на время спрятать от себя же истинное свое лицо. Не смотреть на себя в зеркало, не видеть. Не видеть мягких черт, больших, еще по-детски наивных глаз, из которых, словно из самых зрачков смотрит на тебя глубокая, тихая, затаенная грусть, неподдельная настолько, что истинность ее пугает тебя. Ты думал, что давно уже переменился; что стал жестче; злее; насмешливее; агрессивнее, наконец. Но чем больше ты пытаешься стать другим, тем глубже заседает на дне твоих зрачков ОНО. Твое истинное лицо – все сильнее врезается в твои черты, такое грустное, юное, чистое…. Ты понимаешь, что, пытаясь скрыть его от других, от себя, от самого неба – ты просто-напросто забиваешь тяжелыми сапогами себя самого. Пытаешься вырвать это с корнем, лишаешь даже самого права на жизнь, стремясь заменить все, что свойственно тебе совсем другим, чужим, но зато таким приспособленным к этой жизни… Таким «достойным» в глазах всего этого дикого зверья, что день за днем дерет друг другу глотки, захлебываясь и чужой – и своей, кровью.
Но рано или поздно ты все равно возвращаешься в «свою» оболочку, и вот тут тебе вдруг становится так больно, что вот-вот, сейчас, впору согнуться пополам и рухнуть, звеня иллюзорными доспехами, на ледяной, каменный пол. И тогда ты понимаешь, насколько сильно и серьезно просчитался. Но что делать с этим – этого ты не знаешь… так же отчаянно, как не знал в самом начале своей осознанной жизни.
Пальцы, сжимающие холодный, заостренный по краям камень, разжались – и «оружие» Талли упало с глухим стуком, на поросшие мхом плиты. К горлу подкатил такой ком, что от каждого, даже самого поверхностного вдоха, грудь и само горло словно разрывало на части нечто…доселе забитое до бесчувственности – а теперь разом восставшее откуда-то глубоко изнутри. Как же резко все переворачивается, стоит только тронуть… стоит только произнести имя. Обратиться – по доброму, тепло, как к родному. Сказать – Слава богам, ты жив… И вот уже лед разбит, а тот, кто так удачно прятался в оковах холодной, веющей легким презрением брони, теперь тяжело дышит, все еще силясь, однако не показать чувств - и самому не показаться смешным.
Ответить, вот так, сразу, Эдмар был не в силах. Только что он теоретически собирался поднять руку на Джона Амбера, на единственного человека, что делил с ним эту камеру. Только что Талли подозревал в нем агрессию, даже безумие. Подозревал, что Джон Амбер желает видеть сокамерника скорее мертвым, нежели живым. Ждал обвинений, ждал ушата исступленно выплескиваемой на свою голову грязи, а оказалось… Оказалось, что ничего этого можно было даже не подозревать в добром и таком убитом горем большом Джоне. Что за одну единственную секунду, за одно слово, можно полюбить его как родного брата. И взглянуть - как на родного.
«Что ты знаешь»… Что он знал? Талли с силой потер виски, запуская затем пальцы рук себе в волосы; да наверняка, не более чем сам Джон.
- Я… - Голос сорвался, в самом начале, заглохнув, оборвавшись в этой кромешной темноте. Казалось, она лишь сильнее сгущалась вокруг них обоих, забиваясь в глаза, в уши, в нос – Я знаю только то, что сказала мне Рослин. Я знаю, что все это было спланировано заранее. Что все мы попались в ловушку. Что все - или почти все, кроме нас, убиты. Я не знаю только, зачем оставили в живых нас, если Робб и Кейтилин…
По бледному лицу Талли прошла судорога; борьба с собой – дело не легкое, особенно в момент, когда ты уверен: у тебя нет права расклеиться. У всех остальных есть – у тебя нету.
- Мертвы.
От произнесенных им же самим слов, Эдмару на мгновение стало страшно. И холодно; так мерзко, так промозгло, словно ты на самом то деле уже мертвец – только еще понять этого не успел. Чушь. Он жив; и значит это только то, что так надо.
- Наверное, затем, чтобы у нас появился шанс отомстить.
От последнего его слова повеяло вдруг безжизненным холодом; тот кто живет ради мести, можно сказать, уже погиб.
Все его чувства снова окутала тишина; такая кромешная и вязкая, что чужие шаги вдалеке подземелья, Эдмар услышал практически сразу. Опершись правой рукой о скользкую стену, Талли поднялся на ноги – в мгновение ока превращаясь в зрение, осязание и слух.

Джон читал в каждом жесте и вдохе молодого Талли ту глубокую боль и скорбь, что обрушилась на них обоих. Это был тот случай, когда беда сближает, а общее горе заставляет посмотреть на человека иначе, увидеть его изнутри, разглядеть глубокую сущность, что зачастую прячется за масками пьяного веселья или задумчивой печали. Если первое было характерно для Большого Джона, то второе скрывало личину Эдмара последние пару дней, что Джон во всей красе наблюдал на пути к Близнецам. Теперь маски были сняты – просто не было сил их удерживать, да и здесь, за решеткой в камере вонючего подземелья, это было ни к чему – свидетелем их слов и действий был лишь догорающий факел, пламя которого моргало с каждой минутой все сильнее.
- Я… - и голос Эдмара оборвался.
В сердце Джона будто воткнули кол и повернули, занозы впились в плоть, которая закровоточила, обливая необъятное сердце лорда кипящей черной кровью. На долю Эдмара Талли, еще такого молодого, вся счастливая семейная жизнь которого была впереди, выпала нелегкая доля, а он, в отличие от Амбера, с достоинством держал себя, будто готовился к этому всю жизнь. Мог ли Джон хоть как-то помочь ему, взять на себя всю ту тяжесть одного короткого «я», что беспощадно проткнуло его сердце? Если бы мог, то сделал бы это, не задумываясь ни на мгновение.
- Я разделяю твое горе…
Голос лорда был тих и глубок, как бездонный колодец, наполненный тягучей скорбью, из которого им обоим приходилось пить. Давиться, но пить.
Джон пытался найти слова утешения, которых просто не существовало. Он не мог себе даже представить каковы были мысли и чувства человека, сидящего в углу камеры, наблюдающего за разъяренным великаном, слушающего его вопли. Но он хорошо представлял тот мир, что рухнул и разбился прямо перед носом Эдмара. Он был немногим старше Маленького Джона, но холоднее, ниже ростом и уже в плечах, что выдавало в нем Талли. Большой Джон уже планировал и видел во снах свадьбу своего мальчика, видел его детей, своих внуков, видел его на троне Большого Очага, а себя, счастливого, рядом со Старыми Богами. А Эдмара ждал трон Риверрана, красавица Рослин Талли по правую руку и свора их детишек по левую. Но всему этому не было суждено случиться. Теперь не суждено, пусть Джон еще питал надежду на жизнь своего единственного сына. Сейчас и здесь сыном, братом и другом для него был Эдмар Талли, которому Джон Амбер хотел помочь, но не мог. До отвращения жалок и беспомощен он сейчас был.
- Это было спланировано заранее. Все мы попались в ловушку.
- Значит, Ланнистеры… - Джон потер переносицу, с силой зажмурившись.
Да, без них здесь точно не обошлось – львами смердело сильнее, чем тухлятиной. А вместе с тем: предательством и лживостью, грязью и падалью, трупами и кровью… яростью и местью, что заполняла разум до краев.
Произошедшее сложилось в голове Амбера, как карточный домик. Ложь старика Уолдера, приправленная издевательским сарказмом; льющиеся реки вина, призванные затуманить головы северян; слезы прекрасной девы Рослин, которую втянули в эту грязь с головой; эти проклятые барабаны... Фрей не мог простить несдержанное обещание Старков. Король Севера расплатился за любовь жизнью. И не только своей.
- Все - или почти все, кроме нас, убиты.
Если. Знал бы Талли, как много значило для Амбера это простое короткое слово. Если не все, то его мальчик жив. Конечно, жив. Он не может быть мертв просто потому, что тогда был бы мертв и его отец. Он почувствовал бы смерть сына, ведь чувствуют же родители смерть своих детей. Конечно, чувствуют. Конечно, его мальчик, его Маленький Джонни жив, и отец скоро увидит его. Пусть избитого или покалеченного, но живого… Обязательно живого…
- Я не знаю только, зачем оставили в живых нас, если Робб и Кейтилин… Мертвы.
Вновь кол в сердце повернулся. Еще и еще.
Амбер должен был быть рядом с Роббом. Был обязан умереть, прикрывая его спину, и отправиться вместе с ним к богам. Но вместо этого он сидел здесь, на полу тюремной камеры, и думал, почему он не умер тогда, стоя плечом к плечу со своим королем и сыном; почему не отправил на тот свет дюжину врагов до того, как погибнуть; почему плохо помнил когда в последний раз видел своего короля… Потому что Джон Амбер был пьян, как свинья. Потому что эль заглушил его осторожность и чувство долга – все то, чем в первую очередь должен был обладать Большой Джон, как правая рука Короля Севера, его ближайший помощник, телохранитель и советчик. Теперь о своих бывших титулах Джон не мог вспоминать бес скрипа в сердце.
Однако, какими бы ни были причины произошедшего – это случилось, а жизнь – подарок бесценный, если эта жизнь во благо, а гниение за решеткой таковой назвать было нельзя. Пленники до сих пор дышали только потому, что так захотел Уолдер Фрей.
- Наверное, затем, чтобы у нас появился шанс отомстить.
- Нет, мальчик… - Джон не заметил, что обратился к Эдмару Талли так, как зачастую называл сына.
Вот только Амбер не забывал, что этот «мальчик» был лордом Риверрана и Речных Земель, а потому причина их заточения была куда проще, чем казалась.
- Мы с тобой – гарантия того, что Риверран и Последний Очаг присягнут на верность львам или их вассалам…
А Джон Амбер не сомневался, что его оставленные кастелянами Последнего Очага дядья – Морс Воронье Мясо и Хозер Смерть Шлюхам – именно так и поступят. Да, побеснуются, покричат проклятия и угрозы, но преклонят колено, чтобы сохранить племяннику жизнь. А быть обузой для Амбера было хуже, чем умереть.
Он открыл было рот, чтобы сказать об этом Эдмару, но увидел, что тот поднимается на ноги, глядя во тьму, скрывающую коридор за решеткой.
Не вставая с пола, Амбер с силой потер зажмуренные глаза, адски болящие от попыток что-либо разглядеть в свете приближающегося яркого пламени факела. Вскоре он смог различить мужскую фигуру, ступающую по каменному мокрому полу неспешно, будто прогуливаясь по богороще, в одной руке он высоко держал факел, освещая себе дорогу, во второй руке нес что-то другое – больше и тяжелее.
- Большой Дшон Амбер! – шепелявый голос громко обратился к нему, после чего человек истерически хихикнул.
Великан сдвинул брови, вглядываясь в пришедшего с закипающей внутри яростью и отвращением.
- Сир Леслин Хэй! – прохрипел он. – Живучий кусок фреевского дерьма! Что ты тут забыл?
- Я принес тебе подарок… - мурлыкал тот, не переставая добавлять после каждой реплики нервный смех, будто что-то здесь его забавляло так, что Леслин не мог промолчать. – Ну, и для фас тоше, лорд Талли! – и вновь этот смех, за который Амберу хотелось повыбивать рыцарю последние зубы.
Передние он выбил Леслину еще тогда, по пути от спальни молодоженов к чертогу Близнецов, когда на Джона налетели латники и рыцарь принял их сторону. От этого Хэй и шепелявил. Кроме того, Амбер расквасил его лицо о стену так, что живого места на нем не осталось, и откусил ухо перед тем, как потерял сознание от ударов рукоятью меча по затылку. Один глаз Хэя заплыл так, что вовсе не открывался, второй был красным и прищуренным. Вся его голова была перевязана пропитанными кровью повязками, по форме которых можно было разглядеть отсутствие уха и практически сравнявшийся с лицом нос.
Похоже, Леслину Хэю мало… Видят боги, он нарывается…
Леслин поднес огонь к одному из незажженных факелов, который был закреплен на стене рядом с камерой пленников. Пламя объяло его, неуверенно дрожа, а спустя пару секунд разгорелось, наполнив холодную безжизненную камеру теплым светом, приняв в свои объятия Талли, Амбера и Хэя. Как и то, что было у него в руке…
Знакомо ли было Джону чувство страха? Да, он боялся за супругу, когда та была беременной; боялся, что она может умереть во время родов, как жена одного из его дядей. Боялся за сына, когда тот, становясь мужчиной, не хотел взрослеть. Боялся выбрать плохих мужей для своих дочек. Амбер боялся много, но такой страх он еще никогда не испытывал.
Леслин издал нервный смешок и факел, что держал в руке, бросил себе под ноги. Он зашуршал от влаги и грязи, что была на полу, но не погас и лишь добавил света, осветив, теперь уже полностью, то, к чему был прикован взгляд погибающего на глазах Джона Амбера. Сердце его колотилось так, что норовило выскочить из груди. Дыхание сбилось, будто он махал мечом уже час. Он в панике перебрал каблуками сапог по полу, отодвинувшись чуть дальше от решетки, будто это могло его спасти. Его широко раскрытые глаза, наполненные ужасом и страхом, смотрели вперед, а изо рта, что исказился в звериный оскал, не вырвалось ни звука. Он потерял дар речи. Потерял способность думать, дышать, слышать, понимать. Амбер лишь видел то, что в мгновение разучило его жить. Он умирал, он чувствовал сейчас внутри себя смерть, ее горький привкус во рту.
Леслин Хэй, улыбаясь беззубыми деснами, поднял на уровень груди две отрубленные человеческие головы, удерживая их за волосы. С них капала кровь, которая окрасила штанину рыцаря в бордовый.
- Прости, я только это нашел… - с глубоким саркастическим сочувствием произнес он Амберу, разглядывая ту голову, что висела ниже на длинных рыжих волосах.
У Маленького Джона были красивые волосы его матери – медные, с оттенком ярко-рыжего, как и борода. У него были ее глаза – карие, глубокие, полные страсти и чувств. Но сейчас у него остался лишь один глаз, практически бесцветный, безжизненный, который смотрел в сторону лорда Амбера, но не видел его. Джонни уже никогда ничего не увидит…
- Только полофинка… - раздасованно добавил Леслин, с любопытством наблюдая за реакцией лорда Последнего Очага.
Голова его сына была срублена наискось от правого виска до левой мочки уха. Единственный, широко раскрытый глаз смотрел вдаль, вторая окровавленная глазница была отрублена наполовину, глаза в ней не было. Кожа и волосы Маленького Джона были окрашены кровью – каждый дюйм, каждый волос был пропитан смертью, но несмотря ни на что отец видел своего мальчика. Его веснушки на лбу и рыжие материнские волосы и брови – это был он, в этом не было сомнений. Точнее, его часть. А самого Джонни уже не было. И не будет никогда. Стоит вдуматься в это слово и тут же становится холодно и страшно…
- А это фаш фолчонок-король! – восторженно воскликнул сир Хэй, радуясь, по всей видимости, тому, что Амбер погибал у него на глазах, и повернул свой кулак так, чтобы лицо второй головы было направлено в сторону пленников. – Сейчас он не такой красифый, да? – глаза Робба Старка были неплотно закрыты, нижняя губа безжизненно отвисала, обнажая зубы; отвисали и бледные щеки, создавая ощущение, будто только что пышущий юностью и здоровьем мужчина растаял и стекал вниз, моля оставить его тело в покое. – А? Какоф фолк? – Хэй потряс кулак, головы качнулись. – Король Сефера! – писклявым голосом добавил он, при этом дергая пальцами свободной руки за его нижнюю губу в такт словам. – Лшивый король – мертфый король!
- Леслин! – рявкнул Амбер так, что все подземелье наполнилось эхом.
Джон не узнал своего голоса. Потому что это был не его голос – Джон Амбер теперь он стал совершенно другим человеком.
Сир Хэй замолчал и замер, настороженно наблюдая за лордами одним здоровым глазом, сделал пару шагов назад, подальше от решетки, опасаясь льющейся через край северной агрессии.
- Ты… - начал Амбер уже тише, зажмурившись и опустив голову, сжав кулаки так, что побелели костяшки пальцев, а руки задрожали до локтей. – Ты умрешь от моих рук.
И это не было угрозой. Это было простым и ясным, как смерть Робба и Джона, фактом.

Холод.
Это единственное, что мог бы почувствовать Эдмар Талли, если бы он сохранил способность чувствовать хоть что-то до той секунды, когда мертвые, отрубленные головы Робба Старка и Маленького Джона поймали на себе взгляд его голубых глаз, сейчас - пустых почти настолько же, насколько пусты были глаза мертвецов. Удар оказался силен настолько, что Талли даже не почувствовал того, какой немыслимой, убойной тяжестью рухнул на его голову весь этот мир – мир, к которому Эдмар не чувствовал более никакой причастности. Ни одной хоть сколько-нибудь связной мысли не проскочило в его мозгу – а ведь он смотрел, смотрел в неплотно закрытые глаза Робба так, словно видел сквозь посеревшие веки самые зрачки племянника, и сейчас читал в них что-то, ведомое только ему одному. Что-то такое, чем он не сможет поделиться ни с кем и никогда. Каменный пол ухнул куда-то вниз, пошатнувшись – и вместе с ним полетели в бездонную черную пропасть сами остатки человеческого сознания Эдмара Талли; при этом он оставался на ногах, не чувствуя их, не ощущая ледяных кончиков собственных пальцев. Создавалось странное ощущение, будто дух его покинул бренное тело – и теперь растворяется в окружающем пространстве, сливаясь воедино с самим мирозданием странной, аморфной массой, схожей по составу с летучим эфиром. Какой-то далекой, отупевшей частью своего убитого разума Эдмар странно удивлялся тому, что не может просочиться сквозь решетки прямо сейчас; ведь всего лишь какие-то жалкие, железные прутья отделяют его бессмертную душу от настоящей свободы – и настоящего, полнейшего забвения. Мертвенно бледный, потерянный, словно отсутствующий в самом своем теле, Талли едва заметно пошатнулся – и сделал порывистый шаг вперед, словно норовя таки вырваться, пройти сквозь решетчатую преграду и навсегда покинуть мир, который с таким исступлением отторгал его от себя. Надо заметить – теперь это было взаимно.
Он остановился перед самой решеткой, словно запоздало вспомнив о самом ее существовании на его пути – и бледные, словно высеченные из мрамора пальцы сомкнулись на железных прутьях так, как будто были сами по себе и действия их никак не были связаны с желаниями самого Талли, который вот уже минуту пребывал в местах гораздо более отдаленных, чем самые далекие пределы разумного человеческого сознания. Сир Леслин Хэй отступил как раз вовремя – однако, в глазах Талли не было агрессии; в них вообще ничего не было, кроме слабых, словно и вовсе ненастоящих отблесков, что вспыхивали в опустевшей синеве волею пылающих на стенах коридора факелов.
Слова Большого Джона проходили сквозь опустевшее сознание подобно стрелам, метко пущенным из лука в призрачную цель – но так и не задевшим аморфного, растворяющегося в пространстве пятна. Талли слушал – и не слышал; но он все чувствовал, вдыхая саму суть происходящего в легкие, осязая ее, и принимая в себя едва ли не из воздуха, окутывающего Эдмара подобно вязкому, мешающему дышать киселю. Да и надо ли было дышать?.. Лишь одна фраза Джона Амбера пробилась к нему, оглушенному, слабым эхом; «Ты умрешь от моих рук».
Именно эта фраза словно наполнила синие переплетения вен под побледневшей кожей слабым, но, по крайней мере, живым намеком на некую силу, которая соединила сейчас Эдмара с окружающим его миром хрупким, грозящим вот-вот испариться, словно молочный пар, мостиком. На дне его зрачков вспыхнул и тут же погас – намек на разумную, присущую живому существу, мысль. Слабая, странно-умиротворенная улыбка коснулась губ молодого мужчины. Он не один. С ним Джон Амбер. И Джон убьет эту мерзко ухмыляющуюся, одноглазую тварь. Если будет необходимо, Талли поможет ему в этом – нужно только сломать решетки. Всего-то; неужто это так уж невозможно?
- сир Леслин – пальцы Эдмара чуть сильнее сомкнулись на стальных прутьях, словно он рассудочно стремился вернее зацепиться за реальный мир предметов, постоянно ускользающий от него – Что с моей сестрой?
Леслин Хэй, снова ощутивший себя в безопасности, криво усмехнулся; головы в его руках вновь покачнулись, и Талли на мгновение показалось, что сейчас они упадут на поросший сырым мхом пол.
- Сдоровое любопытштво? – осведомился Леслин, словно радуясь тому, что сейчас он сможет продолжить свой спектакль, ведь теперь у него не один, а целых два почти разумных слушателя. – Похвально! Лорд Руше Болтон перересал рышей леди горло. Она отпрафилась на съедение рыбам Селеного Субца. Для фашего племянника мы приготовили участь поинтерешней. Фсё-таки король!
Хэй замолчал, словно актер провинциального театра, изо всех сил старающийся выдержать по-гамлетовски выразительную, многозначительную паузу.
- Продолжайте, сир.
Голос лорда Риверрана звучал так спокойно, как будто Талли выслушивал самое обычное донесение по поводу состояния зерновых озимых культур, коими не так давно засеяли окрестные поля. Тот, кто плохо знал натуру Эдмара, едва ли смог бы понять, как возможно выслушивать такие откровения по поводу родной сестры с таким страшным, таким потрясающим равнодушием.
Пауза, однако, затянулась – но терпения Эдмару было не занимать; у него просто-напросто не было сил даже на слабое подобие проявления агрессии.
- Мы прифьем фашему дорогому сюзерену новую голову – с издевательской учтивостью продолжил Хэй, отвесив лордам шутовской полупоклон – Голову фолка. Мошем постараться и для фашего сынка, лорд Амбер. Хотите?
Эдмар отпустил холодные прутья решетки, отступив на шаг в темноту подземелья.
В то же самое мгновение пространство прорезал хриплый, пышущий ядовитым весельем гогот. Казалось, Хэй просто-напросто согнется пополам, если продолжит предаваться безудержному веселью и дальше.
- А эти я оставлю фам, пожалуй, на память - продолжил Леслин, когда хохот немного отпустил его скрученное весельем тело; сквозь решетки вновь просунулась его рука – и головы обоих убитых упали на каменный пол тюремной камеры, медленно, но верно прокатившись к самым ногам Джона Амбера.
Ожидать того, что произошло дальше, наверное, не смог бы никто. Внешне безразличный, спокойный до какой-то тупой отрешенности, едва держащийся на ногах, близкий к вязкому, почти обморочному состоянию, Талли действовал сейчас так быстро, словно на время все его силы разом вернулись вдруг в эту слабую, в любой момент готовую рухнуть на каменные плиты оболочку. Пальцы молодого мужчины впились в плоть Хэя подобно стальным тискам – резким, холодным и скорым рывком Эдмар рванул тяжелое тело фреевского шакала на себя, с воистину сокрушительной силой приложив сира Леслина о решетку, которая наверняка отпечаталась бы глубокими бороздами на его мерзкой роже, если бы только это было возможно. При этом бледные черты лорда Риверрана оставались практически спокойны, создавая невероятной странности контраст с самим действиями Талли – и лишь после удара, сильного, резкого, безжалостного, в них проступила холодная, напряженная, брезгливая ненависть.
- Лорд Амбер – процедил он сквозь крепко сжатые зубы –Давайте посмотрим, что у этого негодяя внутри.

Мир вокруг преобразился – он потерял краски, побледнел, будто погрузившись в густой туман потери. Амбер перестал что-либо чувствовать. Даже ярости теперь не было в его сжатых до боли кулаках. Он просто существовал, понимая кто он и что он должен делать, но не испытывая к происходящему абсолютно никаких эмоций. Даже когда отрубленные головы упали на пол, и голова Робба Старка едва не коснулась сапога Джона, тот не дрогнул, безразлично поглядев на предмет перед ним. Амбер лишь подтянул ноги, чтобы не замараться кровью. Был человек, нет человека. Лишь головы, кровь из которых образовала две бордовые лужи на полу. Всего лишь головы. Да, одна из них когда-то принадлежала сыну Большого Джона, а вторая – его королю. Но разве сейчас это имело смысл? Отнюдь.
Амбер слушал разговор мужчин, но не слышал слов. Набор бессмысленных пустых звуков, что наполняли воздух вокруг. Лишь когда тело Леслина Хэя ударилось о решетку, Амбер поднял взгляд, а губы его распылись в искренней кровожадной улыбке. Он поднялся на ноги твердо, не сводя глаз с мрази, что пыталась вырваться из стальной хватки Эдмара Талли.
- Лорд Амбер, - услышал он от Эдмара и повернул голову в его сторону, сверкая безумными глазами. Как горд он им сейчас был… - Давайте посмотрим, что у этого негодяя внутри.
Теперь была очередь Амбера смеялся. И он заржал так, что у него заложило уши. Безумие – горячее, обжигающее внутренности, безжалостно наполняло его, но Джону было все равно. Уже все равно. Ему нечего было терять.
Леслин Хэй что-то хрипел, сперва угрожая местью и жестокой расправой, потом пытался давить на жалось, говоря, что у него есть маленький сынишка, а жена носит под сердцем второго, в конце концов, он просто начал звать на помощь. Леслин хаотично бил руками по решетке, по лицу холодного, как камень, Эдмара, царапал его стальные пальцы, крепко впивающиеся в шею мерзавца. Но у него не было ни единого шанса вырваться. Как не было у Робба Старка и Маленького Джона. И Леслин его не заслуживал.
Амбер медленно, деловито подошел к решетке и посмотрел на того, кому было суждено умереть здесь и сейчас. Хэй боялся – а кто бы не испугался сурового, но безумного взгляда улыбающегося великана! Он выбирал способ убийства, и от этих мыслей ему становилось тепло – месть, как ни крути, приятна на вкус.
Он должен умереть так, чтобы сам хотел этого перед смертью. Эта должна быть адская боль, которой он окупит пару своих грешков.
Джон почти ласково коснулся обеими руками лица Леслина. Мягко, будто хотел поцеловать, как собственную жену. Тот в панике пытался вырваться, что-то хрипел, дергал ногами. Джон крепче сжал его голову, чтобы тот не крутился и посмотрел ему в глаза. В глаза собственной смерти. И сам заглянул в его единственный открытый глаз. Глаз предателя, дерьма, мрази, что не стоила и жалкого медяка. Все, чего Хэй заслуживал – смерти. И он получит ее.
Амбер провел большими пальцами по скулам беснующегося рыцаря перед ним, затем по глазам, чувствуя подушечками пальцев его ресницы. Леслин посмотрел на Джона в последний раз, моля о милосердии. Амбер уже не улыбался, лишь холодная ненависть и отвращение читалась на его лице, в его нахмуренных бровях и морщинах на лбу. Он молчал, но молчание уже говорило о многом. Не достоин Леслин и слова Амбера. Хей станет первой жертвой его жажды крови и мести. Отличное начало. И Амбер погрузил большие пальцы в его глаза. Дикий животный вопль Леслина показался Джону музыкой, что ласкала слух. В кровавом месиве скрылись первые фаланги больших пальцев. Лопнул правый глаз, затем левый, украсив лицо Хэя кровавыми слезами. Он кричал так, что звенело в ушах, бил Амбера по рукам, но делал только хуже себе. Пальцы погрузились до основания. Джон получал от зрелища неописуемое удовольствие, растягивал его, ценил каждое мгновение выше золота. Ради этого стоило жить. Ради этого Джон и будет жить – он понял это именно сейчас, когда силы Леслина начали иссякать, голос его стал тише, а удары реже. Он уже труп, только пока не понял этого. Джон склонил голову вбок, чуть повернул пальцы, погруженные в глаза мерзавца, на что тот отреагировал новым оглушительным предсмертным криком. Хватит с него, пожалуй. Амбер вынул окровавленные пальцы из глазниц, в которых больше не было глаз, схватил кричащего Хея за затылок, рванул на себя так, что тот разбил себе лоб о решетку и тут же замолчал и обмяк. Но Амберу, опьяненному от крови и смерти, этого было мало. Он ударил его еще раз. Еще и еще, наполнив воздух собственным истошным криком. Криком безумца, в которого превратился. Кровь брызгала ему на лицо. Отравленная кровь падали. Лишь после пятого удара Амбер отпустил сира Леслина Хэя, чье бездыханное тело рухнуло на пол. Он плюнул на труп, огорченный тем, что об эту мразь пришлось запачкать руки. Сердце било его изнутри, гоняя по венам кипящую кровь. Джон сделал это. И он сделал все правильно. Ему стало легче, на самом деле легче – месть отрезвила его рассудок, он вспомнил кто он и где он.
Шаги. Двое? Амбер прислушался. Нет, один человек. Он быстро приближался – по всей видимости крик привлек тюремщика, который торопился найти его источник. Нужно было действовать – времени не было, а другого случая могло вообще не представиться.
Джон делал все быстро и твердо. Он опустился на одно колено у решетки, нащупал под одеждой Леслина ножны, из которых достал кинжал с загнутым кончиком лезвия – короткий, но острый.
- Эдмар, - Джон встал и повернулся к нему. То, что он придумал, было безумием, но гораздо большим безумием было сидеть сложа руки. – Кричи, что Амбер рехнулся, зови на помощь, - он вложил в его ладонь рукоять кинжала и сжал его кисть в кулак своими руками. – Он, - Джон кивнул в сторону быстро приближающейся мужской фигуры с факелом в руке, - зайдет сюда, чтобы меня вырубить, а ты перережешь ему глотку.
Он положил свою ладонь на затылок Эдмара Талли, с уверенностью глядя на него. Да, Амбер понимал, что сейчас они оба могут присоединиться к Леслину Хэю, но если на то воля богов – пусть будет так, сейчас Джон был готов на все, чтобы отправить на тот свет побольше Фреев и Болтонов. Лорд Риверрана был нужен им живым, а значит тюремщик откроет камеру и зайдет. Обязательно.
- Давай, мой мальчик, все получится, - хрипло произнес он и хватил его за шею обеими руками. – Я убью тебя, Эдмар Талли! – заревел он, сжимая его шею не в полную силу, но достаточно, чтобы это выглядело натурально. Тюремщик перешел на бег. – Сдохни! – и принялся осыпать Эдмара бранными проклятиями, входя во вкус.

Нечеловеческие вопли Леслина Хея разрывали барабанные перепонки, разбивая на множество острых осколков само сознание Талли; он никогда не был садистом и никогда не любил убивать, лишь исполняя таким образом свой долг, но не более того. Ненависть его не была столь сильна, чтобы он мог напитаться чужими жуткими, леденящими кровь воплями и жить ими, пусть даже недолго; месть не казалась ему сладкой – но она резала холодным лезвием ножа изнутри, и Талли холодел, превращаясь в подобие мраморной статуи, дабы скрыть истинные свои чувства от стороннего наблюдателя. Ему стоило усилий не ослаблять свою хватку и держать их общую с Джоном жертву до тех пор, пока Амбер не закончит упиваться отвратительно жестокой, кровавой расправой. И если последний смог получить от этого удовольствие, то Эдмар…
Смех Амбера, вопли Хэя, брызнувшая во все стороны кровь – каждая секунда леденила и без того остывшую кровь, словно останавливая само ее течение в венах; Большой Джон все медлил с последним ударом, растягивая удовольствие, но знал ли он, как мучил всем этим…всем этим представлением своего сокамерника? Казалось, это будет длиться вечно – и никогда не закончится; никогда не сможет Эдмар Талли забыть этот громогласный гогот, эти крики, эту грязную кровь, чьи капли словно прожигали кожу лорда Риверрана насквозь. Он буквально физически ощущал, что должен был чувствовать Джон Амбер, погружая до основания пальцы в чужие глазницы, и от этого его едва не передернуло резкой, внезапной судорогой. Удар о решетку; потом еще один; еще, и еще. Это было подобно тарану, с сокрушительной силой обрушивающемуся на кованые ворота последнего оплота внешнего спокойствия Талли. Острая, всепоглощающая боль завладела его сознанием целиком и полностью – а когда все закончилось, лорд Риверрана долго не мог уразуметь, что следует – и следует ли вообще, делать дальше. Он словно застрял в тех нескольких минутах, что уже прошли – и не мог найти выхода из замкнувшейся временной петли, хотя старался изо всех оставшихся сил, удерживая норовящее померкнуть сознание.
- Эдмар – донеслось откуда-то; Эдмар - еще раз, слабым эхом, уже где-то внутри его самого; – Кричи, что Амбер рехнулся, зови на помощь.
Что? Кричать? Зачем?
Прохлада клинка, коснувшаяся ладони, не до конца отрезвила Талли, заставив его лишь поднять ничего не понимающий, внутренне растерянный взгляд глубоко шокированного и потому ушедшего в себя человека, на Джона Амбера, пытающегося что-то ему втолковать. Эдмар потерял голос, потерял саму способность двигаться, и только способность хоть что-то понимать, еще теплилась в нем, хоть смысл чужих слов и доходил до его рассудка с большим опозданием. Некрепко сжимая рукоять клинка, он отступил назад, словно не понимая, почему Большой Джон вновь перешел на крики – и тут же окровавленные пальцы сокамерника сомкнулись на его горле, заставив Талли взглянуть лорду Амберу в глаза. В самые зрачки. Растерянность, смешанная со смутным намеком на немой вопрос, беззащитный блеск – это был взгляд существа, не понимающего, зачем оно оказалось здесь, что от него хотят, и когда все это закончится. Но внутренняя сила, теплящаяся на самом дне, не давала Талли окончательно потерять связь с реальностью – где же лежал предел? Казалось, еще немного – и Эдмар достигнет этого предела, если уже не достиг.
От Большого Джона веяло кровью, чужими мозгами и смертью – но безумия не было более в его черных зрачках, и Эдмар успел разглядеть, в самый последний момент, уверенность …в чем-то, или в ком-то?
«Все получится» слилось в сознании молодого мужчины с громовым «Я убью тебя, Эдмар Талли!»
Пожалуй, если бы это было правдой, он даже не стал бы защищаться, до тех пор правда, пока бы не почувствовал, что не может более дышать. Сейчас же ему тяжело было даже стоять.
Он едва не выронил кинжал, то ли от неожиданности, то ли от слабости, схватившей все его существо в стальной капкан.
- Что ты… делаешь… Тюремщик!
Словно и не его голос. Лишенный сил, лишенный осмысленного наполнения, бесцветный, словно пресная вода. Разве эта бледная тень могла быть тем самым Эдмаром Талли, что еще четверть часа назад предложил взглянуть на внутренности сира Хэя?
- На помощь!
На большее лорда Риверрана, при всем желании, не хватило бы. Один-единственный, более-менее громкий возглас оказался сейчас пределом его возможностей – вышло отчаянно и даже как-то жалко; возможно, именно поэтому его зов и прозвучал даже убедительнее, чем это было необходимо для успеха задуманного предприятия. Время летело незаметно – и Талли внутренне дрогнул, словно испуганная мышь, когда загремела связка ключей, и тюремшик ворвался в этот каменный мешок, служащий им с Амбером тюрьмой….
Инстинктивно, не понимая, что и как должно случиться дальше, Талли попытался высвободиться из «объятий» Большого Джона – неуклюже, но резко, словно до сих пор не понимая, что происходит, молодой мужчина рванулся в сторону; ему довольно легко удалось вырваться из не слишком то крепких тисков – но, не рассчитав собственной силы, Эдмар Талли буквально отлетел на приличное расстояние назад, сбившись с ног и спровоцировав довольно серьезную встречу собственного затылка с каменной стеной. Тем временем же Джон Амбер остался наедине с ворвавшимся в камеру тюремщиком, ставшим свидетелем последних «действий» лорда Риверрана….
- Какого дьявола здесь происходит? Кто из вас обоих здесь рехнулся?!
Сильный удар о стену подземелья мог бы окончательно выбить из Талли дух, тем более, если учесть его временную слабость и внутреннее, далекое от боевого состояние. Однако, эффект это возымело прямо противоположный – слова тюремщика Эдмар услышал так ясно, как если бы тот орал ему прямо в ухо. Временно ли или же на этот раз окончательно, очертания снова стали четче, и молодой мужчина вспомнил, для чего он все еще сжимает в правой руке рукоять холодного оружия. Боль в затылке пульсировала так, словно там образовалось вдруг второе, разгоняющее по венам новую кровь, сердце; и это заставило Эдмара с силой сжать кинжал. Сейчас он четко знал только одно – он должен перерезать одному конкретному человеку горло, потому что Джон Амбер сказал, что так надо. Потому, что Джон Амбер сказал – «все получится».
Голубые глаза лорда Риверрана сузились, вспыхнув новыми огнями, загоревшись решительностью загнанного в угол, раненого, обреченного на скорую смерть зверя. На секунду он оперся кулаком левой руки о замшелый камень – но не для того, чтобы поддержать себя в собственной слабости, а чтобы, оттолкнувшись, ринуться на уже занявшегося Джоном Амбером тюремщика.
Бесшумно, словно тень, словно изящный и смертоносный хищник, он прыгнул на уже довольно пожилого мужчину сзади; в темноте сверкнула холодная сталь, быстро окрашивающаяся внезапно, словно из ниоткуда появившейся кровью. Рука Эдмара вновь оказалась необычайно тверда, а удар – смертельно точен, словно Талли знал, что попытка у него только одна, на длительную же борьбу, на многочисленные, беспорядочные удары ножом его просто не хватит. Он не собирался упиваться местью, не собирался питаться чужой болью – он должен был убить, и он делал только то, что было необходимо, не растягивая лишних минут. Только то, что должен.

Эдмар оказался не то растерян, не то напуган… Амберу показалось даже, что его сокамерник плохо понимает кто он и что происходит, но времени думать не было, у них был один-единственный шанс, судьба не даст им второй попытки выбраться из плена. Джону лишь оставалось уповать на удачу, благосклонность Старых Богов и хладнокровную рассудительность Талли, которая так внезапно и так неудачно решила их подвести.
Разжав пальцы сразу, как только Эдмар попытался из них вырваться, Джон с ужасом узрел, как тот свалился на грязный пол камеры. Может, великан его придушил ненароком? Или тот, упав, разбил голову о стену? Да нет… Вроде дышит, вроде живой…
- Какого дьявола здесь происходит?
Через порог камеры уже переступил открывший железную решетчатую дверь тюремщик. Тот самый, который однажды в отместку Амберу за его вопли помочился в ведро с питьевой водой для пленников. Амбер смекнул, что, быть может, стоит ему об этом напомнить перед тем, как тот сдохнет…
- Кто из вас обоих здесь рехнулся?! – спросил тюремщик и сжал правой рукой рукоять висящего на бедре меча.
И Большой Джон ответил ему на вопрос собственным ревом, похожим на рев дикого разъяренного медведя. Амбер бросился на него, не теряя времени, почти потеряв надежду на помощь Талли. Но он молил богов, чтобы рассудок вернулся к нему. На секунду Джон пожалел, что отдал ему оружие. Ему показалось, что он ошибся в молодом лорде и тот оказался белоручкой – мальцом, который брал в руки только деревянный меч, а потому не был способен убить человека, особенно таким способом – грязным, кровавым, жестоким.
Стражник обнажил меч, но великан уже налетел на него и налег весом на руку, чтобы тот не смог поднять оружие, на что тюремщик без раздумий ответил Большому Джону ударом лбом в переносицу. В глазах Амбера потемнело, что-то внутри его головы взорвалось на тысячу сверкающих звезд, но руку врага он не отпустил. Тюремщик налег на него всем телом, Джон попятился, пока тот не прижал его спиной к стене. Амбер мотал головой, чтобы прийти в себя, не ослабляя при этом своей стальной хватки, но тут же вновь получил головой в переносицу, а потому сполз вдоль стены на пол, силы покинули его тело, стражник вырвал из его рук собственную и хотел было занести над собой меч, но сталь сверкнула у его горла. Большого Джона с макушки до груди окатило горячей, бордовой в полумраке камеры кровью, что брызнула из шеи мужчины, шипя, как ядовитая змея. Джон с трудом разглядел тело мертвого стражника, что тяжело повалилось у его ног, звякнув упавшим на пол мечом. Амбер с отвращением отпихнул его ногой подальше от себя, после чего сплюнул попавшую в рот кровь вперемешку со слюной.
Он поднял глаза на Эдмара Талли, тяжело дыша, не в силах что-либо сказать. В голове звенело так, будто там поселилось облако пищащих москитов. Боль разливалась от переносицы до скул, Амбер опустил глаза и потер ее, хмурясь от боли.
- Заставил же ты меня понервничать, Талли, - с трудом прохрипел он, вновь сплюнув на пол.
Но у них получилось! О, да! И изо рта Джона вырвался смешок, будто случайный. Он размазал кровь тюремщика кулаком с век по лицу, чтобы смочь широко раскрыть глаза. Затем посмотрел на окровавленный кулак. Внимательно, будто читал в пятнах крови нечто сокровенное и важное, потом посмотрел на труп, на Эдмара Талли, вновь на труп, и разразился гоготом. Да, у них получилось!
- Я знал! – провозгласил он, ударив себя по груди. – Я знал, что у нас получится!
Но это была только половина дела, пусть и пройдена она была на ура. Во всяком случае, Джона радовало то, что его сокамерник не оказался девчонкой. Не каждому даже в их проклятом богами мире хватало сил убить себе подобного. Кто-то делал это каждый день перед завтраком, а кого-то до самой старости мучили кошмарными сновидения утопленные котята. После всего, что случилось на свадьбе, вряд ли к Эдмару или Джону будут приходить мертвецы, убитые от их рук, во снах. Впрочем, Амбер был бы рад таким снам – того же сира Хэя он с удовольствием убил бы еще раз, пусть даже во вне. И еще. И еще. И еще… А насчет Эдмара он сомневался – лорду, конечно, приходилось приговаривать к смертной казни виновных, но вряд ли он делал это, как Эддард Старк, своими руками. А теперь кровь была на его руках. Кровь, которую уже ничем и никогда не смыть.
Амбер разжал еще теплые пальцы тюремщика, сжимающие меч, и взял его себе, с усилием поднимаясь на ноги, пытаясь всеми силами вернуть ясность рассудку, который сейчас был ему необходим. Слабо улыбаясь после отпустившего смеха, он кивнул Эмару Талли, задавая тем самым немой вопрос о том, как он.
Некрепко стоя на своих двух, Амбер сделал пару шагов в сторону и, приоткрыв дверь камеры, которая жалобно скрипнула, выглянул наружу и осмотрелся – не видно ли кого вокруг… Тьма пожирала идущие вглубь коридоры. В ней таилась холодная, как смерть, неизвестность. Большой Джон не имел понятия, где они находятся, даже примерно, и, следовательно, не знал в какую сторону им идти.
- Эдмар, - уже тихо и таинственно произнес он, пытаясь разглядеть что-нибудь существенное. – Ты помнишь, откуда тебя привели?
Да, получилось бы нехорошо, если бы два вырвавшихся из заточения пленника, оставляя за собой трупы, прямиком пришли в Великий Чертог Близнецов…

Амбер сейчас жалел, что он не ясновидец или маг – такой бы точно знал, куда именно нужно идти. Слева и справа от камеры тянулись коридоры бесконечных решеток. Справа появлялись все те, кто посещал темницу, а значит идти туда было бы опрометчивым – никто не знал, на сколько противников там можно было наткнуться.
Джона Амбера посетила восхитительная идея порыться у тюремщика в карманах, где он, конечно же, нашел связку ключей – больших и маленьких, ржавых и блестящих от новизны, разных форм и цветов. Полезное приобретение.
- И правда, - буркнул он в ответ Эдмару. - Какого хрена нам здесь делать? – и потряс кулаком, гремя ключами.
Амбер взял также один из факелов со стены и смело отправился в левый коридор, разрезая непроглядную тьму теплым оранжевым светом.
Одни камеры были открыты, другие нет. Почти в каждой было ведро и копна соломы, некоторые были загромождены разным хламом – пустыми бочками, сломанной мебелью и другими деревяшками; в одной даже валялось целая куча ржавых металлических заготовок. Фреи, похоже, не отличались аккуратностью и бережливостью.
Коридор свернул вправо, камеры остались за спинами двух мужчин, освещенных светом огня. Амбер шел быстро, у него раскалывалась голова, а левое плечо противно ныло и напоминало о себе после каждого движения. Но времени на слабость не было, да, впрочем, слабость не была уделом Джона. Мужчин из рода Амберов, рода великанов, по праву можно было назвать самыми сильными и опасными противниками Вестероса. Черта с два Большой Джон обратит на боль лишнюю секунду внимания!
Весь тот сжавшийся до одной темницы мир и ощущения, натянутые, как струны нервы и отдаленный звук капающей откуда-то воды, что нарушал глубокую мертвецкую тишину, как и шаги двух пар сапог… Все это должно давить и изнурять, порождая где-то в глубине души животный страх перед будущим днем, часом, секундой… Но разве закаленного кровью в боях Амбера могла испугать обстановка? Чувство близкой смерти (своей или чужой – сейчас это не было сутью) только кружило ему голову, пьянило сильнее рек эля и вида красивых женщин. В такие моменты Большой Джон понимал, что он не был рожден не для плотских утех и вина, не для трона Последнего Очага, который он вот уже много лет прогревал своей задницей, и даже не для семьи. Война. Лишь в войне он чувствовал себя на самом деле живым и нужным кому-то, пусть даже сейчас этим «кем-то» являлся один-единственный человек. И сейчас Джон прекрасно понимал, что шел не к жизни, а к смерти. Уйти вдвоем из замка, кишащего Болтонами и Фреями которые только и делают, что выискивают по углам оставшихся живых северян, чтобы перерезать им глотки? Это похоже на сказки сумасшедших старух о драконах, снарках и иных, в которые поверили бы дети перед сном! Да и куда Эдмару и Джону было бежать? К кому? Разве что, к Маленькому Джону и леди Кейтилин… Но даже на эту встречу им не следовало надеяться – слишком громкими были имена домов Талли и Амберов, слишком звонким титулом «лорд» звались те, кто шагал в неизвестность.
Однако нельзя было сказать, что надежды не было совсем – она теплилась где-то в глубине души здоровяка, чья густая борода скрывала улыбающиеся уголки губ. Конечно, он наивно надеялся на спасение, как каждая подрастающая девочка надеется выйти замуж за принца, а крестьянский мальчишка – стать рыцарем. Но куда сильнее чувства самосохранения в Амбере сейчас вопила жажда крови, от которой бурлило в животе. Жажда смерти, разрушения и боли. Жажда мести! Только она могла насытить его сейчас.
Свобода, пусть относительная, пахла кровью. Ну и, конечно, дерьмом и тухлятиной, запах которой начал усиливаться. Джон сбавил темп, вглядываясь в темноту узкого пустого коридора – что-то было впереди, он нутром это чувствовал. Дверь, уже не решетчатая, а из литых стальных пластин, отразила свет факела. Подойдя ближе, Джон приложил ухо к холодному металлу, внимательно прислушиваясь – нет ли кого за ней... Не услышав ни звука, Амбер дернул ручку закрытой двери и чертыхнулся. Осталось уповать на то, что она окажется запертой на ключ, а не на засов с той стороны.
- Подержи, - обратился он к Талли, вручая ему факел.
Скважина была среднего размера, обычной формы, а потому с подбором ключа пришлось повозиться, но замок поддался, механизм внутри двери щелкнул, и та со скрипом подалась вперед.
- Слейт, скотина, опять нажрался и не можешь найти нужный ключ?! – гневно проревел мужской голос по ту сторону двери, Амбер напрягся, сжав рукоять своего меча.
Слейт, по всей видимости, сейчас валялся бездыханный на полу камеры, которую делили Джон и Эдмар. Они молча переглянулись. Взгляд Джона был хмур – кто знает, что ожидает их за дверью – смерть или, быть может, спасение. Но сейчас они оба прекрасно знали, что должны делать. И приторно-горькое чувство грядущего боя заставило Амбера махнуть в воздухе своим оружием, разминая локоть и запястье, перед тем, как отворить нараспашку дверь и погрузить меч до самой крестовины между лопаток стоящего спиной к нему мужчины. Издав предсмертный хрип, тот рухнул на пол, так и не показав своему убийце лица.
Густая и темная, почти бордовая капля крови сорвалась с кончика острия окровавленного лезвия уже после того, как Амбер и Талли поняли, что вокруг кроме них живых нет…
Вряд ли существовало более мрачное место во всех Близнецах, чем то, где очутились лорды. Место, где каждая пылинка была пропитана болью и смертью. Место, чьи стены видели тысячи ушедших жизней, а пол бессчетное количество раз омывался кровью, а потому сам был похож на окаменевшую кровь. Место, где умирали, моля о смерти. Одно слово, приводящее в ужас любого, даже самого сильного духом пленника… Пыточная.
Стены здесь и там украшали полки и перекладины, на которых гордо было развешено и сложено огромное количество рыжих от ржавчины металлических крюков, пик и булав. Цепи, толстые и тонкие, свисали с потолков, ожидая тяжесть новой жертвы. Свет и воздух проникал в комнату через маленькие оконца под потолком, откуда слышался вопль Зеленого Зубца, но это не спасало от вони, которая разрывала легкие изнутри – в одной из углов пыточной лежало два уже почти зелено-голубых мужских трупа. Еще один, больше похожий на живого, чем на мертвого, был привязан к одному из держащих потолок столбов, только почти белые безжизненные глаза мужчины смотрели на свои раздробленные в фарш ступни ног. От чего-то Амберу казалось, что он знал этого человека, от чего-то припоминал его лицо среди множества северян, что пили с ним за свадебным столом. Но, быть может, ему так только казалось – это говорило в нем чувство сочувствия к погибшему, которому не повезло со смертью; он так или иначе был родным Джону хотя бы потому, что нашел горе в стенах Близнецов. Одни Старые Боги могли знать, что было нужно фреевским пешкам от этих бедняг...
Зато лорды прекрасно знали, что в пыточной любого замка должен быть выход как минимум для выноса тел. Стараясь не смотреть в сторону трупов, Амбер окинул взглядом все то оружие, что было разложено на полках вокруг, но не увидел ничего достойнее своего меча, а потому присоединился к поискам выхода. Совсем скоро Эдмар и Джон обнаружили узкий люк в полу, крепко прижатый грудой хлама из цепей и заляпанной кровью одежды и обуви. Перекидав все в угол, Амбер, недовольно кряхтя, поднял тяжелую деревянную дверь за прибитое к ней железное кольцо, в распахнутый люк тут же ринулись брызги воды, орошая лица мужчин холодной грязной водой. Зеленый Зубец. Конечно, куда же еще сбрасывать трупы из Близнецов?
Вода гудела, разбиваясь о каменистые неровне берега, ныла протяжным, глубоким голосом умирающего в муках монстра. Вокруг люка тут же образовалась лужа, погрузив в себя подошвы сапог лордов. Амбер почувствовал смертельный холод большим пальцем правой ноги – худой сапог пропускал воду, Джон сделал шаг назад, ступая на сухой пол.
- Это самоубийство, - он качнул своей лохматой головой и цыкнул языком.
Попробовать, конечно, было можно, но даже если их тела не сведет судорогой от ледяной воды, то остаться с целой головой, минуя лабиринты подводных камней, уж точно будет чудом. Топот сапог за запертой дверью дал понять, что времени размышлять не осталось. Нужно было либо принимать бой, который, судя по торопливым шагам нескольких неизвестных, равным не будет, либо плыть, даруя себя не только Старым и Новым Богам, но и Утонувшему… И как-то Амберу не хотелось сегодня ужинать за его столом.

Меч, как стальное продолжение руки, будто наливался силой и жаждой крови в ожидании боя. Боль и сомнения, как и всяческие желания, кроме чувства самосохранения, отходили на второй план, прячась за ширму пьянящего безумия скорой смерти.
Решение не плыть было мудрым, Амбер легким движением руки опустил крышку люка, она громко хлопнула, затворив дыру в полу, тем самым обозначая местоположение беглецов. Впрочем, сейчас это уже не было важно, стражники и так знали, где они. Вооружив левую руку вторым, куда более коротким и тупым мечом, найденным в углу, Джон опустился на одно колено у дверного проема и понурил тяжелую голову, даря последние мгновения перед сражением молитве Старым Богам.
Уверенности не было ни в чем. Ни в выборе боя, ни в будущем, ни в вероятности выжить в грядущей резне. Но взгляд из-под сведенных к переносице бровей, который Амбер подарил напоследок скрытому в полумраке пыточной Талли был уверенным. Он, как минимум, был уверен в их обоих и их силах. Даже если им было суждено сейчас погибнуть, покинут они этот мир не одни.
Первый ступивший за порог сапог получил мечом по щиколотке так, что Амбер услышал хруст кости. Мужчина полетел вперед, завопив от боли, и тут же был вспорот от живота до шеи грациозным ударом меча Эдмара. Второй получил по коленной чашечке и сам упал ниц, подставляя мечу Эдмара шею. Кровь зафонтанировала из его перерубленных шейных артерий. Третий, уже зная, где прячется стоящий на колене Амбер, бросился на него, их мечи звякнули. Оскалившись, Джон вспорол ему живот мечом в левой руке, клубок кишок шлепнулся на пол, увлекая за собой погибающего.
Остальные, пользуясь моментом, бесконечным потоком хлынули в пыточную, как марионетки самого дьявола, которых ему было не жаль терять. Прокладывая себе путь мечом, Амбер в три шага оказался за спиной Талли и коснулся его лопаток своими, крепким северным матом лаская слух Фреевских щенков и отбивая удар за ударом, будто у него была дюжина рук и мечей. Время от времени толкая спиной спину Эдмара, затем вновь выигрывая пространство для него, они кружились под песню звона мечей в последнем смертельном танце, выкрашивая сталь и руки в бордовый. Чей-то меч вспорол поперек плечо Амбера, он ответил разрубленной до самого позвоночника шеей. Другой разрезал его полушубок на груди, пустив кровь, Джон врезал ему по лицу рукоятью меча, с хрустом выбив челюсть. На каждые несколько ударов Амбер отвечал одним, но смертельным. Шакалы с воем отползали к стенам, хватаясь за перерубленную плоть или сломанную конечность. Влево. Вправо. Снова влево. Встреться любой из них с Джоном один на один – у бедняги не было бы шансов перед великаном. Да о чем там говорить, даже Талли справился бы один с тремя, а то и четырьмя криворукими остолопами! Но сейчас их было слишком много.
Мгновение, одно-единственное лишнее мгновение и шаг в сторону стоил Джону потери напарника. Когда Амбер обернулся, тот, провожая сразившего его противника пламенным взглядом, уже летел вниз, выпуская меч из рук. Разъяренный рев и месть в виде погруженного под ребра убийцы меча – только этим мог попрощаться с другом Амбер и, тяжело ступив через лежащее на полу тело молодого Талли одной ногой, сплюнул на пол смешанную с кровью густую слюну и крепче сжал оба меча в руках, не желая до последней капли крови отдавать в лапы этих тварей ни себя, ни тело Эдмара.
Возвышаясь над ним, Джон отразил еще несколько ударов мечом. Пустил кровь еще паре стражников, сталью вспарывая ткани на их телах вместе с кожей. Вспомнил и озвучил еще несколько изысканных матерных слов. Удар мечом по задней стороне голени заставил его рухнуть на одно колено и взглянуть в лицо мертвого (а, может, просто мирно спящего?) Эдмара, на защиту чьего тела он встал. Хотел ли Амбер знать, жив тот или мертв? Вряд ли. Потому что сейчас это ничего не изменило бы.
Легкие сжались, выпуская из разинутой пасти великана оглушительный предсмертный вопль, он вновь поднялся на ноги, взмахнул мечом, встречая им чей-то удар, снова и снова, пока спину его не обожгла горячая от кипящей крови рана, еще один удар по голени и Амбер снова на колене, но он еще не сдался. Он махал мечом, как ополоумевший, царапая им ноги стражников и отражая их удары, пока один из них его не настиг. И все закончилось. Наконец-то.

Боль была такой, что невозможно было понять, что именно болит и болит ли вообще. Джон умер? Если да, то в аду чертовски хреново. И смердело кровью и дерьмом. Амбер помнил этот запах. Это не было адом – так пахла проклятая богами реальность.
Стянутая тугими перевязками грудь под полушубком была окровавлена, как и спина, и голень, и правое плечо. Раз Фреи не пожалели на Джона моток тряпок, значит он был им зачем-то нужен живым даже после того, как превратил в мясо десяток их тюремщиков. Или… Постойте… Нет, ведь он сделал это не один…
- Талли? – слабый хриплый голос прорвался сквозь пропитанную кровью бороду и тут же превратился в эхо.
Болящие яблоки глаз отказывались смотреть прямо, Джону стоило усилий сконцентрироваться, чтобы хоть что-то увидеть.
Он лежал на полу узкой камеры на грязной сломе с закованными в кандалы запястьями. Раны его были грубо перевязаны ровно настолько, чтобы остановить кровь. Во рту ощущался недостаток пары зубов. Левая скула была разбита и опухла так, что глаз едва открывался. Амбер вновь слышал этот проклятый звук капающей откуда-то воды. В коридоре чуть поодаль тускло догорал факел. Напротив камеры Амбера была еще одна, их разделяли две решетки и пол узкого коридора из серого камня. Глаза, посмотревшие на великана оттуда, показались ему двумя пляшущими огоньками самой смерти… И он был бы рад ей сейчас как долгожданному желанному подарку судьбы. Но когда Джон узнал в огоньках глаза Эдмара, он понял, что еще никогда так не ошибался и передумал звать смерть. Глаза живого друга были куда более желанным и бесценным подарком.
- Талли! – теперь воскликнул он, будучи уверенным, что не умер, и его рот широко раскрылся, извергая в тишину истерический хохот счастья вперемешку с безумием. – Живучий сукин сын! А-ха-х-кх-кхе!.. – и закашлялся, сплевывая на пол кровью. – Твою мать, это самая веселая свадьба, на которой я был, - уже тише бормотал он, откашлявшись, хмурясь и пытаясь двигаться, превозмогая боль. – А? Эдмар? Какая свадьба без драки? – и вдруг замер, оставив попытки приподняться на полом, и обрел самые серьезные черты лица, на которые только был способен.
Где его голова? Как он вообще не спросил этого раньше? О чем он думал, сидя одной камере с молодоженом? Похоже, Амбер совсем потерял рассудок и стал другим человеком, раз до сих пор не спросил. Ну уж нет, он – Большой Джон и это было нужно немедленно доказать!
- Эдмар? – после продолжительной паузы молвил он абсолютно серьезно, подняв на него глаза и ожидая не менее серьезного ответа. – Ты успел трахнуть девицу Фрей?
Должен же быть хоть какой-то положительный момент в этой свадьбе!