щущение вечного праздника охватило двор при Железном троне: балы, обеды, фейерверки, турниры и представления. Король и королева праздновали свадьбу. Мейстер Пицель и его помощники сбились с ног, обеспечивая дам и девиц отварами лунной травы. Война становилась прошлым на фоне ярких нарядов и музыки. Да и что тут знали о горах трупов с пустыми обращенными к серому небу глазами с обнаженными ранами, в которых мухи откладывали яйца, а черви пировали не хуже знати короля Джоффри? Ровным счетом ничего. Робб Старк убит, войско Станниса Баратеона разбито. Праздник опустился на плечи людей, как свадебный плащ на невесту.

В порту Королевской гавани ускорили работу над статуей короля Джоффри. Каждый день его величество лично отправлялся туда в сопровождении друзей и супруги, чтобы посмотреть, как ведутся работы.

На самом деле новая королева делала для любви народа к королю куда больше, чем металлический каркас и листы бронзы. От имени короля, но по указке юной королевы в приюты, больницы и школы города высылалась помощь – деньги, еда, одежда, лекарства. Чернь благословляла Маргери, считая ее едва ли не благословением Семерых, живым воплощением Матери. Септа молчала, не поощряя длинные языки, но и не запрещая плодиться слухам. Главный септон получил в подарок от дома Тиреллов некую сумму на ремонт септы Бейлона и изготовление новых витражей. Так говорили, но было ли это правдой?

Пока молодежь веселилась, отец королевы пытался справиться с обилием государственных дел, обрушившемся на него, как град. Лицо лорда Мейса стремилось по цвету к его гербу с каждым днем все больше. Долги казны росли, а Мастер над монетой предпочитал напиваться, а не вести дела. Агентура Тиреллов доносила, что Тирион Ланнистер виделся с Оберином Мартеллом и о чем-то с ним договорился, но подтверждение тому так и не было найдено. Так или нет, но на третью неделю балов Десница короля был вынужден вложить свой капитал в казну, дабы предотвратить гнусный скандал с кредиторами, пришедшими требовать деньги наперед за очередной роскошный пир.

- Смелее, мадам. Теперь королева Вы и не следует стесняться показать силу, - Джоффри редко являл собой приятное глазу зрелище, но рядом с Маргери король почти всегда был образцом галантности. Каждую ночь молодые проводили вместе, кроме той, когда королева посмела побледнеть, стоило ее супругу намекнуть, что он не против испытать псов, подарки королевы-матери, в травле.

- Да, бейте! – Кричал молодой Фоссовей, вальяжно развалившийся на правом боку в траве с кубком крепкого эля. Этот молодой румяный лентяй занимался тем, что по наущению матушки лебезил перед королем и напивался в обществе своих сверстников, куда бы их не заносили ноги и мысли.

- Я покажу. – Упругой походкой король направился к бите и одним ударом своим мячиком сбил цель – красный камешек. Свита, состоявшая из полусотни молодых людей, из которых только десять допустили к игре, зааплодировала.

Довольная улыбка тронула пухлые губы короля, с каждым днем становившемся еще более опасным, чем раньше.

- Вина! Я хочу сказать тост! – Никогда не славившийся красноречием принц Джоффри, став королем и мужем полюбил публичные выступления перед двором. Смуглый слуга тут же подал королю полный кубок. – За мою жену. За Вестерос. За победу дома Баратеон!

- Ура! Ура! Ура! – Полянку озарило солнце, лизнув высокие сапоги короля из алой буйволиной кожи, но тут же пропало. Теперь погода в Королевской гавани часто менялась – жаркий день часто прерывался дождем, а уже через час могло ярко засиять солнце. Пасмурных дней становилось все больше, но юг все еще не сдавался подступающему холоду.

Король пил много и часто. Жажда мучила его как никогда. На пирах Джоффри часто не знал меры и в спальню королевы свита доносила короля на руках.

- Еще вина! – Смуглый слуга наполнил кубок Джоффри, пока он с обожанием хозяина рассматривал жену, как раз примерявшуюся ударить по мячику битой под ободряющие крики придворных дам. – Ты славный малый. Всегда под рукой. – Губы короля тронула улыбка, а замутненный взгляд скользнул по бесстрастному лицу слуги. – Откуда ты?

- Дорн, сир. – У смуглого присутствовал странный акцент, но Джоффри не обращал внимания на чернь.

- Дорн, конечно. – Пробормотал король, вытирая внезапно повлажневший лоб ладонью. – Бей, проклятый Орм! Бей! – Резкий окрик относился к худощавому молодому человеку, неторопливо топтавшемуся у биты, оставленной ему королевой. – Стало скучно. Предлагаю новую забаву!

- Какую, сир? – Молодежь по первому зову оставила разговоры и игры, стягиваясь к королю, но не приближаясь слишком близко. Юные лица, яркие дорогие ткани, улыбки, улыбки и радость. Они боялись Джоффри и он ощущал их страх, как собака чует лису, предвкушая, что именно эти люди будут служить ему, когда он затеет перемены в Вестеросе. Родители этих молодых людей постоянно стремились мешать королю, поучая его напрямую или через королеву-мать, но Джоффри придумал, как положить этому конец. Он даже почти жалел, что не сблизился с лордом Рамси прежде, чем тот уехал. Довольно было бы, как полагал король, пары подарков, чтобы северный бастард поклялся в верности лично, но момент упущен. Впрочем, Джоффри не жалел об этом, полагая ниже своего достоинства добиваться расположения сына мельничихи.

- Увидите, - тонкая улыбка, делавшая короля похожим на его дядю, раздвинула полные губы. Слишком долго бес, дремавший в юном Джоффри, был на привязи. За три недели бесконечного праздника агенты Красного замка изловили более полутора сотни недовольных, имевших неосторожность сожалеть о смерти Робба Старка, вспоминать Эддарда Старка, критиковать королеву Серсею, поносить короля Джоффри Баратеона. Часть из них была повешена без суда и следствия на потеху публику в воскресный день на Рыночной площади. Других оставили в подземельях Красного замка, где пытали каждый день до изнеможения их палачей, выпытывая о сообщниках и планах. Из этого горнила правосудия только четверть сотни приговорили к наказанию, остальных забили до смерти.

Избитых голодных грязных людей собрали на зеленой лужайке прямо под балконом королевской опочивальни, откуда открывался прекрасный вид на город. Под руководством Илина Пейна установили три столба позора с колодками и принесли разнообразные средства прикладного наказания.

Именно сюда король привел своих гостей с торжествующей улыбкой на губах. Только радость от предвкушения развлечения отвлекала Джоффри от собственного недомогания – вот уже как несколько часов подряд у него раскалывалась голова, тошнило, все время хотелось пить и непримиримо тянуло спать.

По кивку короля, Илин Пейн и его помощники заковали в колодках первые три жертвы – полную женщину лет пятидесяти и мужчину ее возраста, третий столб позора достался молодому человеку, почти не подававшему признаков жизни, в то время как его сотоварищи по наказанию почти без энтузиазма умоляли о пощаде.

- Держи, - глаза короля горели торжествующим огнем, когда он вручил плеть, вымоченную в воде, толстяку Фоссовею.

- Н-н-но, - заикаясь, выдавил юный лорд, нерешительно переглядываясь с побледневшими друзьями, мгновенно утратившими весь свой беззаботный вид. – Как можно?

- За короля. Накажи их, дурень. – Джоффри уже не смотрел на товарища. Усевшись в тени шатра, разбитого напротив символической сцены, он жадно пил воду, поданную ему юным пажом из рода Тиреллов.

В наступившей тишине было слышно, как нежно поют канарейки юных дам, имевших обыкновение в теплую погоду выносить клетки с птицами на балконы покоев. На фоне этих мирных звуков грязное рубище и синие от побоев тела осужденных, видневшиеся в прорехах, выглядели еще отвратительнее.

- Я не умею, - промямлил рыхлый молодой человек, прижимая плеть к вышитому на груди зеленому яблоку.

- Это почти, как бить лошадь, - жестко ухмыльнулся один из ближайших друзей короля – шестнадцатилетний Уок Сарвик.

- Где мой шут? Донтос, толстяк и алкоголик. Спившийся рыцарь, - король довольно рассмеялся, вновь прикладывая к кубку с вином. – Что за бред… Вся вода в Королевской гавани и все вино не могут утолить мою жажду. Сир Донтос!

- Я здесь, сир! – Пухлая туша шута угодливо замаячила среди закованных в колодки осужденных, весело позвякивая бубенчиками. Без сомнения, несчастный был пьян в стельку.

- Ты снова пил мое вино. – С перекошенной улыбкой констатировал Джоффри, опираясь о подлокотник кресла, в котором удобно устроился в тени шатра.

- Пил, - мямлил шут, переминаясь с ноги на ногу перед королем.

Внешний вид толстяка был жалок. Как шуту, ему было позволено многое, но ему же и доставалось на орехи чаще других.

- Не знаю, сир, - промычал бывший рыцарь. Молодежь рассмеялась, надеясь, что король забудет о задуманном увеселении и займется шутом.

- Не знаешь, - Джоффри ухмыльнулся. Пальцы короля барабанили по золоченым подлокотникам кресла, сделанным в виде львиных голов. – Фоссовей, отдай плеть шуту. Пусть он научит тебя быть мужчиной.

Тишина накинулась на уши присутствующих, как голодная пума на оленя. Джоффри никогда не забывал о задуманном. Илин Пейн с довольной мрачной улыбкой вручил шуту длинный прут и опустил тяжелую руку на плечо, разворачивая в сторону пожилого мужчины, с ненавистью смотрящего в глаза палачу.

- Покажите вашу верность, бывший-сир. – Король откинулся на спинку кресла и скрестил ноги. Вся его осанка дышала царственностью и грацией, если только забыть, что этот человек больше всего в жизни любит убивать.

Быть дураком выгодно. Сир Донтос изучил это мастерство в совершенстве. Подхватив палку, он вскочил на нее, как на лошадь и «поскакал» к юному лорду Фоссовею. Толстяк отдал шуту плеть без сопротивления, растерянно попятившись в сторону. Сир Донтос же «поскакал» к осужденным, весело напевая себе под нос, но так, что придворные могли разобрать некоторые слова, а король – нет:

Первый удар плетью достался женщине и она взвизгнула от неожиданности, заплясав на месте так, что кандалы загремели. Король рассмеялся и потребовал еще вино, жадно внимая зрелищу.

Еще удар. Теперь старику, разразившемуся проклятьями в сторону шута.

Удар, за ним еще. Донтос пел и бормотал своим пленникам что-то, а они извивались и плакали под ударами, умоляя о пощаде.

Придворные переглядывались, слушая слова песенки шута, а король смеялся и пил вино. Кубок за кубком Джоффри поглощал алую влагу Дорна, запивал ее багрянцем Ланниспорта и не брезговал золотистым хайгарденским. Кубок с последним королю подал лично сир Донтос в награду за хорошо выполненное задание. Осужденных в колодках сменили и шут вернулся на арену, чтобы король смеялся… Пока внезапно у него не хлынула горлом кровь, залив зеленую траву и белые воротнички его величества. Сил короля хватило встать, чтобы осмотреться с удивлением и страданием, отпечатавшимся на его лице, а после упасть навзничь...

Паника охватила двор и слуг, когда юного короля унесли в замок. Был срочно вызван Пицель и его подручные; к королеве-матери выслали гонца с тревожной вестью; праздники отменили, а друзья короля облачились в темные одежды.

Красный замок шипел подобно растревоженному гнезду змей, плодя слухи один за другим:

Только сир Донтос напивался, напевая:

Джоффри не видел и не слышал тех, кто шептался за его спиной. Корчась от внутренних болей, он метался на огромном ложе, недавно принесшем ему радости супружеской жизни, и стонал. Кровавый понос сменяли приступы удушья, король похудел за три дня внезапной болезни на пятнадцать килограмм и продолжал стремительно терять в весе. Кожа его внезапно состарилась, превратившись в пергамент, более подобающий отжившим свое старикам. Волосы высохли и напоминали солому. В моменты, когда боль отпускала изможденный организм, Джоффри угрожал Пицелю и всем лекарям сгноить их заживо, но ни угрозы, ни лекарства не помогали королю.

Врачующие качали головами, отпаивали короля молоком, вызывали рвоту, пускали кровь и даже заставляли его величество пить птичью кровь.Все это скорее усиливало агонию, чем облегчало состояние.

Жизнь в Красном замке почти замерла, не считая доброго известия – королева Маргери оповестила своих служанок о задержке. Леди Оленна тут же выслала к внучке мейстера Пицеля, едва тот смог отлучиться от постели короля. Целая армия повитух под руководством мейстера изучала чрево юной королевы, чтобы оповестить Вестерос на четвертый день болезни короля:

Когда об этом сообщили Джоффри, он подскочил на кровати, захлебываясь от ненависти. Слуги вытирали кровавый пот со лба короля, пока молодой человек бился в приступе злобы от собственного бессилия.

Джоффри скончался в тот же день, когда узнал о грядущем отцовстве. Кровавый понос унес жизнь короля, оставляя Королевскую гавань сиротой. Лежа на спине, скрюченный, как креветка, жгучей болью, раздиравшей его нутро, король лежал на розовых от пота и крови простынях, вперив остекленевший взгляд в потолок.

Били колокола, в септах правили службы за упокой его души, но ни одна живая душа в городе не плакала искренне. Чернь обрядилась в траур с одной только мыслью: кто теперь сядет на Железный трон?

го нет.
Серсея с малых лет не знала этого слова, а теперь оно ее преследовало. Слово «нет». С этим нельзя было спорить, нельзя было отказаться, нельзя было исправить. Нет.
Серсея провела кончиком языка по внутренней стороне зубов. Грязные. Надо же.
- Моя королева!
Двери опочивальни распахнулись, и на пороге появилась любимая из фрейлин Серсеи – Моли.
- Вы так рано проснулись, моя милая!
Нужно ли было сказать ей, что Серсея вот уже две ночи, как не смыкала глаз? Да нет, она и так знала, просто в ее привычке было льстить.
- Вы чудесно выглядите, моя красавица! Дайте я вас поцелую!
Моли была очень красивой девицей – со звонким голосом и длинными волосами. Она полюбилась Серсее за оптимизм – бездонный и беспричинный. Если кто-то и мог подбодрить королеву Ланнистер после потери сына, то это была юная Моли, одетая в одно только черное. Она присела на край королевской кровати и ласково поцеловала Серсею в щеку, а затем покрыла поцелуями тыльную сторону ладони.
- Какая нежная у вас кожа, моя милая! Каков ваш секрет? Душица? Или настой полыни?
Серсея, полулежа на своей королевской кровати в ночной сорочке, лохматая, с серой кожей и опухшими веками подняла на свою фрейлину взгляд красных, выплаканных глаз.
- Нет?
Серсею аж передернуло от этого слова, произнесенного вслух. Моли выждала какое-то время, надеясь на ответ от своей королевы, но та упрямо молчала, будто не слышала.
- Ну… Ладно… Откроем окошко, а то вам душно, ведь правда?
Моли отворила ставни и пустила в комнату свежий воздух.
- Вы вот уже два дня совсем ничего не кушаете, моя лапушка!
Моли указала на серебряное блюдо, полное яств, которые уже покрылись коркой или почернели.
- Посмотрите, как красиво вырезаны яблочки, а теперь они черные! Ну, куда это годится?
Серсея не могла видеть еду, будто она была напоминаем о Джоффри. Само существование королевы-матери было этим напоминанием. Каждый ее вздох. Она пережила своего собственного сына. И эта мысль росла подобно язве на ее сердце.
- Я знаю, что поднимет вам настроение!
Апатия и безразличие – вот во что превратилась Серсея, узнав о смерти короля. Словно часть ее сердца почернела и умерла, порождая за собой вечную ноющую боль. Если бы можно было умереть вместо Джоффри, Серсея согласилась бы, не раздумывая.
- У меня есть подарок для моей королевы!
Ее начинал раздражать чрезмерно громкий и радостный голос этой шлюхи.
- Посмотрите, какая красота!
Моли снова присела на кровать королевы, протянула ей шелковые ленты с золотой вышивкой и улыбнулась. Черные траурные ленты для волос были настолько роскошными, словно похороны стали праздником. Богатая вышивка с россыпями мелкого черного жемчуга притягивала взгляд. Так и хотелось взять ленты в руки, поднести ближе к глазам и разглядеть каждый стежок, каждую жемчужину, каждый завиток…
- Я так люблю ваши волосы!
Моли нежно поправила золотые локоны Серсеи, рассыпая их по королевским плечам и любуясь.
- Давайте я вплету эти ленты в ваши косы. Вы будете неотразимы!
Казалось, ничто не могло достигнуть разума Серсеи Ланнистер, вернуть ее из горестного забытия. Но когда на ее постели оказались черные ленты золотой вышивкой… и эта девица с противным звонким голосом… взгляд зеленых глаз королевы обрел жизнь.
- Ну!
Моли поднялась и уперла ладони в бока, живо оглядываясь. Магия или, быть может, фантазия помогла Серсее разглядеть в чертах собственной фрейлины схожесть с Маргери Тирелл.
- Где вы прячете щетку для волос? А ну-ка признавайтесь!
Моли открыла ближайший комод в поисках щетки, а тем временем Серсея, обессиленная и убитая горем, с трудом приподнялась на кровати и опустила ноги на пол.
- Смотрите, я нашла щетку! О, моя королева! Вы поднялись!
Моли встретила Серсею распростертыми объятьями и бесконечной радостью. Королева Ланнистер на слабых ногах подошла к ней вплотную, держа в руках черные шелковые ленты. Юная фрейлина не унималась:
- Боги, какое чудо! Как же я рада видеть вас в здравии, моя умничка!
Серсея накинула на шею Моли черную ленту. Девушка вздрогнула.
- Присаживайтесь… моя королева… на пуфик.
Ее голос выдавал страх. Дрожащий и жалобный, он показался Серсее забавным, она улыбнулась одним уголком губ и крепко сжала в кулаках концы ленты, переброшенной через шею Моли. Девушка, начиная дрожать телом, посмотрела на руки своей королевы.
- Я… расчешу вас.
Случаются такие моменты, когда силы, накопленные бездельем, возникают в теле в тот момент, когда оно того попросит. До боли в руках сжимая концы черной ленты, Серсея Ланнистер скрестила руки и рванула ленту в стороны так, что затрещали золотые нити. Лента сжала шею несчастной Моли, которая захрипела, глядя безумными глазами на свою королеву. Обе повалились на пол, Серсея села на ее грудь, стягивая траурную ленту вокруг ее шеи еще крепче. Моли барахталась и пыталась царапаться, била Серсею по лицу, маленькие ножки в аккуратных черных туфельках стучали об пол. В правом глазу лопнул сосуд и глаз покраснел. Спустя секунду покраснел и левый. Жемчужины впивались в нежную женскую шейку, под тонкой кожей которой натягивались жилы. Широко раскрыв рот и хрипя, Моли била свою королеву по груди, царапала щеки, рвала золотые волосы. Серсея, словно став машиной для убийства, душила свою фрейлину с яростным удовольствием, вкушая каждое сопротивление как деликатес. Лишь когда тело под ней обмякло, она остановилась. Насилие перестает приносить удовольствие, когда жертва устает сопротивляться…
Серсея поднялась на ноги и встала рядом с телом. Раскрыв безжизненные красные глаза, мертвая Моли смотрела в потолок. Шея была украшена бордовым шрамом от удавки, а на груди покоилась красивая траурная лента. Мертвой она показалась Серсее гораздо красивее, чем живой.
Налюбовавшись зрелищем, королева Ланнистер пнула босой ступней тело фрейлины в бок. Моли распахнула рот, резко вдыхая воздух, зашевелила ногами и руками и, кашляя и хрипя, кое-как перевернулась на живот и на четвереньках, ковыляя и спотыкаясь на каждом шагу, сбежала из королевской спальни за несколько секунд. В том, что Моли никогда больше здесь не появится, Серсея не сомневалась. И от чего-то это ее радовало.
Собираясь уже вернуться к кровати, Серсея переступила через лежащие на полу траурные ленты для волос, сделала еще пару шагов вперед, и ее взгляд упал на зеркало. То самое, в котором она впервые увидела отражение вернувшегося из плена Джейме Ланнистера, когда он вновь встретил свою сестру и любовницу. Оно висело все там же – меж двух высоких окон с ажурными тюлями. Новыми, поскольку прежние Серсея разорвала.
Увидев себя в отражении овального зеркала, Серсея ужаснулась. Она прикоснулась подушечками пальцев к опухшему веку, задаваясь вопросом, как она могла себя довести до такого состояния. Перед глазами, словно был явственным и живым, возник ОН – Джейме Ланнистер. И Серсея нехотя спросила себя, что подумал бы ОН, глядя на эти растрепанные золотые волосы, впалые щеки с царапинами от женских ногтей, грязную сорочку, серую кожу и красные глаза? Неужели Серсея перестала быть королевой?
Джоффри мертв. Да. И этого не исправить. Но кто проследит за тем, чтобы его достойно отправили в мир мертвых? Кто, если не мать?
Серсея подошла к щетке для волос, которую нашла Моли в одном из ящиков комода. Крепко взяв ее и вернувшись к овальному зеркалу, королева Ланнистер расправила плечи и принялась грубо расчесывать себя сама, не жалея волос и совершенно игнорируя боль.
На пороге ее спальни, через который только что на четвереньках перебежала почти убитая фрейлина, появился слуга. Серсея заметила его краем глаза и высокомерно подняла подбородок, не отрывая взгляда от своего отражения.
- Ну! – хриплым, будто мужским голосом начала она, глядя себе в глаза, но обращаясь к слугам, которые наверняка сочли ее сумасбродной. – Где мой завтрак?!