Первое сообщение в теме :

Название: Нет дыма без огня
Участники: Эйгон Таргариен, Ноарис Манукато, Джон Коннингтон.
Место событий: Залив Работорговцев
Время года и дня: Осень, раннее утро.
Краткое описание квеста: Корабли во главе с "Дохлым Кракеном", призванные отвезти Эйгона Таргариена и его армию в лице Золотых Мечей в Дорн, покидают Астапор ранним утром. Попутный ветер способствует счастливому продвижению небольшой флотилии вперед, но все ли так благополучно, как кажется?

За свою недолгую, но во многих смыслах насыщенную жизнь Эйгон успел привыкнуть к странностям, казалось бы, любого толка; но таких странных капитанов он еще, пожалуй, не встречал. С первого взгляда Манукато конечно, выглядел экстравагантно, но все таки он показался бы любому более-менее адекватному обывателю человеком хоть и странным, но в своем уме. Сейчас же сторонние наблюдатели (если бы они здесь были) однозначно решили бы, что у капитана "Дохлого Кракена" не все дома - настолько обострились вдруг все его странности разом. Ощущение, что они с Манукато хоть и разговаривают, но очевидно находятся в разных "измерениях" заставило Эйгона забыть на некоторое время о собственных мыслях и обратить внимание на собеседника.
В жестах и взглядах капитана чувствовалась не столько чудаковатость, сколько растерянность, словно что-то вдруг пошло не так, как обычно; не так, как он привык. Того, что его слушают в пол уха, принц не смог бы не заметить при всем желании - хотя бы потому уже, что он инстинктивно чувствовал: Ноарис находится на своей волне и эмоционально-смысловой "посыл", исходящий от Юного Грифа, до него не доходит. Капитан явно находился в плену собственных мыслей и это совершенно определенно было вызвано какой то странностью - такой, которая не была для Манукато в порядке вещей и следовательно, исходила не от него самого, а от чего-то из вне. И даже если бы Эйгон был обычным человеком, просто чуть более внимательным чем средний обыватель, он и то не смог бы не заметить, с каким выразительным замешательством Ноарис рассматривает бутылку вина, забыв за этим занятием обо всем остальном. Юный Гриф же ощущал это чем дальше, тем отчетливее, и это не могло не вызвать в нем интереса.
Момент, когда капитан вдруг приложил к губам указательный палец, словно призывая собеседника к молчанию, окончательно уверил принца в верности его предположений; юному Грифу не нужно было логических умозаключений; своих собеседников он чувствовал иначе и это невозможно было объяснить никакой логикой. Поэтому, когда Манукато спешно покинул палубу, ретировавшись куда-то вглубь корабля за виски (очевидно, в капитанскую каюту), Эйгон отчетливо понял: это никак не связано с их сейчашним разговором. Заинтригованный этой цепочкой событий, которая любому другому показалась бы просто абсурдом, Эйгон остался на палубе, ожидая, когда Манукато вернется. Ждать долго не пришлось.
Радостный, буквально сверкающий удовольствием вид капитана невольно вызвал в памяти принца картину из детства: уличные мальчишки в закатанных до колен штанах, без рубах, гоняют по земле деревяшку. Бутылка виски в руках Манукато и впрямь выглядела так, как выглядит в руках довольного сорванца любимая игрушка. Но капитан мальчишкой не был. И вряд ли обычная бутылка обыкновенного, хоть и весьма недурного виски могла бы вызвать у него такой восторг. Впрочем, в последнее еще можно было бы поверить - но Эйгон уже не был настроен отмахиваться от происходящего, отгораживаясь от него примитивными объяснениями вроде "он просто любит выпить".  Капитан вел себя странно. Причину еще предстояло выяснить. Хотя конечно, нельзя было исключить и самого простого варианта - Ноарис и правда просто любит выпить и весь смысл существования кроется для него в стакане. Так или иначе, каков бы ни был ответ на вопрос, интереса это не умаляло.


Никак не обнаруживая этого самого интереса внешне, принц с вежливой улыбкой принял из рук капитана стакан, наполненный янтарной жидкостью. Пряный запах трав снова коснулся его обоняния, словно пробуждая в недрах существа Эйгона Таргариена дремлющее пламя. Этот запах нравился Юному Грифу; нравился так сильно, что принц готов был закрыть глаза и полностью раствориться в нем, словно кошка, почуявшая запах валерианы. Тихий, но явственный рокот, похожий на приглушенный рык - удовлетворенный и довольный, родился где-то в недрах его существа - и разнесся по всему телу, гулом отозвавшись в ушах. На мгновение принц утратил контроль над собственным сознанием - а когда оно снова прояснилось, оказалось, что он все так же стоит у борта корабля с прозрачным стаканом в руках и, закрыв глаза, с наслаждением вдыхает запах виски...
Странно, но Юный Гриф даже не ощутил замешательства при мысли, что возможно, его поведение начинает выглядеть со стороны не менее странным, чем поведение капитана. Сделав глубокий вдох и едва не погрузившись в недра собственного подсознания снова, Эйгон открыл глаза, в которых ярко и густо плескался темный, сокрытый темной синевой пурпур.
- Да... - голос принца прозвучал так, словно шел откуда-то из глубины его существа; мягкость и в то же время мощь какой-то скрытой внутренней стихии ощущалась в нем. Стихии сильной и яркой, способной быть как ласковой и кроткой, так и разразиться сильнейшим по своей яростной натуре штормом, безумно опасным и завораживающе красивым одновременно. - Вы не ведаете, как хорошо я вас понимаю.
Порыв ветра - уже не такой мягкий, как ласковые дуновения ветерка доселе, тронул темно-синюю боковую прядь, отбрасывая ее с лица Эйгона назад. В нем ощущалась агрессия приближающегося шторма, признаков которого еще не было видно, но сейчас Юный Гриф чувствовал приближение стихии почти физически.
- Даю слово, что уйду по первому вашему требованию.
Ноарис, казалось, не замечал ничего особенного в поведении собеседника - по крайней мере пока. Скользнув темным, обволакивающим взглядом бутылки в руках Манукато, Юный Гриф смело пригубил виски, с наслаждением ощущая жгучее, живительное тепло этого диковинного напитка, после чего взгляд молодого Таргариена уже второй раз за день упал на забинтованную руку капитана. Обращать на вполне обычные бинты свое сознательное внимание Эйгон не собирался, но сейчас... его просто что-то притянуло к ним, словно магнит. Зрачки Юного Грифа сузились на мгновение и вновь приняли свой обычный вид, медленно расширяясь; на темном дне их полыхнули искры и в это же время новое дуновение ветра вновь швырнуло на лицо принца темно-синюю прядь волос.
- Очень интересно - задумчиво произнес Эйгон, не отрывая при этом взгляда от забинтованной руки Ноариса. Наконец, заметив помеху в виде собственных волос, принц убрал мешающую ему прядь за ухо и медленно, словно нехотя перевел взгляд на черты лица капитана "Дохлого Кракена" - Я знаю, что в Астапоре долгое время пребывала - и пребывает до сих пор Дейенерис Таргариен. Я немного о ней слышал, но...
Что-то мне подсказывает, что вы успели наслушаться рассказов об этой особе. А может даже и видели ее. Интересно было бы узнать, правда ли она так умна и.... красива как о ней говорят.
Едва заметная, легкая улыбка снова тронула черты принца, когда он вновь поднес стакан с виски к губам - но глаза его остались серьезны; в них угадывался интерес и внимание - столь настоящее, что казалось, тот кто излучает его, способен все понять и без слов.

Набрав полный рот алкоголя, капитан Ноарис Манукато основательно прополоскал им горло, давая едкой жидкости возможность вцепиться в язык, как ядовитой мантикоре, а лишь после этого проглотил виски. Утерев выступившую на правом глазу влагу, мужчина повернулся к собеседнику, явно более спокойно воспринимавшему свой "недуг". Правый ус капитана нервно дернулся, обнажив на секунду золотой клык. В эту секунду он подумал, как же ужасно влачить вечно трезвое существование.
- Один момент, - пробормотав это себе в усы, Ноарис обернулся и тут же обнаружил искомое в лице юнги, околачивавшегося рядом без дела. Подозвав парня свистом к себе, капитан лаконично приказал. - Принеси закуски со стола, но ничего не трогай.
Конечно, полагаться на то, что мальчишка послушается, было глупо, но промолчать тоже было нельзя.
Вернувшись к беседе, капитан, наконец, внимательно посмотрел на Грифа, попивающего виски. В облике юноши витала дымка задумчивости и легкости, даже некой романтичности, что, впрочем, не мешало быть ему мужественным. Стоило только присмотреться к этому парню, чтобы понять, он воспитывался воином.
- Дейнерис? - первый раз за время разговора глаза Ноариса посерьезнели, он на мгновение забыл о своих проблемах. - Ею сейчас все интересуются, - в зрачках капитана вспыхнули и погасли шаловливые огоньки - Одни хотят ее тело, вторые - драконов, а третьи, их больше, - и драконов и ее тело. Злые языки кличут ее Шлюхой табунщика из-за брака с кхалом Дрого, еще более злые языки называют коротко - шлюхой. - обереги на волосах Манукато звякнули все разом, когда он резко повернулся к матросу с подносом. По лицу парня, как шлюпка по безмятежному мору, блуждала хитрая гримаса, выдававшая его с головой. Оценив ущерб, нанесенный вороватым юнгой, Ноарис улыбнулся и выдал коротко, - ступай на камбуз.
- Но...
- Ногами, - уточнил Манукато, подхватывая с подноса кусок хлеба и полностью окуная его в виски.
- Но, мило'д...
- Пшел вон, - закончив разговор, капитан повернулся к Грифу, улыбнувшись настолько широко, насколько позволяла его живая мимика. Любая вольность должна быть наказана в море, даже если это кража кусочка мяса и наказанному грозит всю ночь чистить овощи в душном трюме. Скорчив совершенно детскую обиженную мину, юнец потопал на камбуз, отрабатывать украденное.
- Прошу меня извинить за этот диалог, - промокший алкоголем кусочек хлеба отправился в рот и был тут же проглочен. Это была последняя попытка выяснить, что же происходит с организмом или с виски.
- Моя надежда заключить с леди Дейнерис сделку осыпалась прахом. К тому же, я и сам отказался от этой затеи, увидев драконов - они сказочные существа. - В голосе Ноариса проскользнула нежность, а взгляд потеплел, - Однако они очень выросли и, по моему мнению, стали неуправляемы. Мой корабль все, что у меня пока что есть и лишиться его мне не хотелось бы. Зубы черного размером в мой указательный палец, - капитан вскинул руку, чтобы показать собеседнику на примере клык Дрогона, как вдруг взгляд его споткнулся о повязку на собственной руке и Ноарис осекся.
- К тому же, - хмуро продолжил капитан, - я не верю, что королева-девочка может справиться со своими тварями. Вы спросили, красива ли она? Не знаю, - хищный оскал внезапно коснулся губ Ноариса, - ей всего шестнадцать. Она блондинка, невысокого роста, с крепким телом, маленькой аккуратной грудкой и упругой попкой. Самое прекрасное в ней, на мой взгляд, это глаза. – взгляд Манукато скользнул по лицу собеседника, остановившись на глазах Грифа. – Они как Ваши. Волосы то можно покрасить, а вот глаза не скроешь. Впрочем, такими же глазами обладают и лиссенийцы. Их оттенок весьма схож с цветом глаз Таргариенов. Вот только у Таргариенов, как я отметил, совсем другое выражение. Будто заглядываешь в шторм.
Говоря все это, капитан не открывал взгляда от лица Грифа, словно нашел на нем нечто интересное. Прошло всего пару мгновений, как этот обмен немигающими взглядами прекратился, но казалось, что прошла вечность.
- Про ум ничего не скажу. – Ноарис сделал еще глоток виски, смиряясь с тем, что он почему-то на него никак не действует. Раскрывать подробности своего знакомства с Дейнерис Таргариен он не собирался, тем более, что сам не был уверен в том, состоялось ли оно или почудилось ему когда-то.

Подписав все необходимые договора, которые ему подсунул помощник капитана Ноариса,  Джон Коннингтон наконец мог себе позволить покинуть каюту их будущего адмирала со спокойной совестью. На хмуром лице Старого Грифа не проявилось эмоций когда он посмотрел на оставляемые ими земли, но на самом деле он был искреннее рад покинуть Залив Работорговцев. Этот мир был чужим для бывшего рыцаря, в нем не было свободы, понятий чести и приличия. В Королевской Гавани, разумеется, этого тоже не было, но это по край ней мере старались скрывать. Если не из-за стыда, так из-за страха перед наказанием. В Астапоре же подобная грязь возводилась в культ, а жившие там люди не имели представления о том, что можно существовать иначе. Они жили так тысячи лет, и едва ли девочка-королева что либо изменит к лучшему. У нее благородные намерения, но слишком наивные.  Здесь не готовы к ее переменам, ее народ их не примет.  Весь мир менялся и рос, великие города рождались и погибали, на их руинах поднимались новые, но здесь никто не следил за течением времени, не признавая что они безнадежно отстали от цивилизованного мира и продолжая  упрямо цепляться за прошлое, те далекие времена когда были на вершине своего могущества.  Старый Гриф смотрел на красный город, высокие пирамиды которого все еще хорошо проглядывались на таком расстоянии и почему то подумал что это закат империи Гиса. Астапор падет как только Дейнерис наиграется.  За свою более чем насыщенную событиями жизнь Джон пришел к выводу что единственный способ выжить в этом непрочном, вечно меняющемся мире это тоже меняться, не стоять на месте. Чтобы успевать за ним нужно бежать. А если хочешь быть впереди, то должен бежать в два раза быстрее. Он делал так всю жизнь, и теперь этот изматывающий марафон подходит к концу. Только что он позаботился о последних формальностях, которые обеспечат им возвращение домой. Для Джона это станет логичным завершением его жизненного пути, для Эйгона – началом. 
Он догадывался что принца следует искать где-то на палубе. Большинство их общих путешествий проходило верхом и лишь иногда пешими, вряд ли его воспитанник предпочел бы столь прекрасной возможности душную каюту. Прошагав по палубе среди снующих там и тут пиратов, бывший десница быстрым цепким взглядом осматривал корабль, на котором ему придется плыть, а заодно и команду. Джон любил подобную суету, когда все были заняты делом и не теряли времени на бесполезную болтовню. Может хоть в таких условиях его путешествие станет чуть менее неприятным. Бездельничающий  матрос, это как правило пьяный матрос, а в таком состоянии у людей быстро развязываются языки. Мужчина тяжело вздохнул. Уже по крайней мере один человек знает его тайну. Раздраженный этим фактом Старый Гриф заметно помрачнел. От прошлого не скроешься, оно бы так или иначе настигло его как только он прибудет в Вестерос, и ему придется посмотреть правде в глаза хочет он того или нет. А сегодня, после короткого диалога с Ноарисом Монукато, Джон внезапно для себя осознал, что даже спустя двадцать лет лжи себе и окружающим он все еще не готов стать самим собой. Немолодой наемник по имени Старый Гриф, под личностью которого все это время скрывался Джон Коннингтон, был простым солдатом и уж тем более не самым хороший человеком, но у него было одно неоспоримое преимущество перед лордом-грифоном – он не проиграл королевство. Гриф и так понимал что ни одна душа в Вестеросе, из тех, кто знает о Колокольной Битве не упустит случая напомнить ему об этом. Но Иной бы их всех побрал, даже  здесь, за тридевять земель от Королевской Гавани, нашелся жалкий выкормышь из Блошиного конца, и даже ему в полной мере известен факт его позорного поражения.
Впрочем, сейчас не время было жалеть себя и предаваться воспоминаниям о прошлом, будущее гораздо важнее. Подумав об этом Джон вспомнил случай в каюте. У Эйгона было видение, - он практически был уверен в этом. И хоть парень почти что взял контроль над своими способностями, научившись подавлять их при необходимости, его наставник сходу видел когда с ним что-то не так. Нужно было выяснить что это за видение, а если получится еще и понять что оно значило, так как от этого вполне могла зависеть чья-нибудь жизнь.    
Он застал принца там, где и ожидал его увидеть, но то, что его воспитанник проводил время в обществе капитана стало для него неожиданностью. На его памяти Эйгон Таргариен никогда не был особенно разговорчивым, и его манера ведения беседы редко заходила дальше вежливого интереса. Какое дело у него может быть к пирату, раз он не обсудил его еще в каюте, в присутствии наставника? Хотя Джон с гораздо большей уверенностью предположил бы, что это сам капитан просто решил еще чего-нибудь разнюхать про своих пассажиров. Этого Старый Гриф позволить никак не мог. Хватит и того что он везет в Вестерос десницу-изгнанника.  Нахмурившись, он нетерпеливо клацнул языком и направился в сторону беседующих. Пираты довольно скользкая порода, и этому любезному проходимцу, щедро потчующего наследника семи королевств виски, Джон доверять не собирался.  
- Дело сделано, - коротко сообщил он, обращаясь скорее к Эйгону, чем капитану Ноарису. Последнего он одарил своим привычным угрюмым взглядом, а затем с невозмутимым видом облокотился рядом об палубу, давая этим понять, что также планирует поучаствовать в разговоре, нравится это окружающим или нет.

Темный пурпур миндалевидных глаз Юного Грифа словно загустел под пристальным взглядом капитана, принимая фиолетовый оттенок. Он практически сравнялся с цветом напоенного грозой неба, вот вот должного осветиться яркой вспышкой молнии - и вместе с тем оставался спокоен, как водная гладь. Капитан сказал достаточно такого, что могло бы заинтересовать принца и без сомнения, заинтересовало его, упав крупными семенами на плодородную почву. Но одна из множества фраз явственно выделилась среди потока остальных, выступая далеко вперед.
Самое прекрасное в ней, на мой взгляд, это глаза. Они как Ваши.
Что-то шевельнулось в груди наследника Семи Королевств, бессознательно принимая вызов, брошенный его истинному "я". Манукато как будто протянул вперед руку и дотронулся до лица своего собеседника, сообщая:"Я вижу тебя". Эйгон не дрогнул и не отвел взгляда, не противясь возможной попытке капитана рассмотреть нечто, кроющееся на дне зрачков напротив.  Некая "связь" сохранилась и после того, как Манукато отвел взгляд, вновь возвращаясь к прежней теме разговора. Но если раньше капитан "Дохлого Кракена" казался Юному Грифу просто любопытным экземпляром, то теперь особа Манукато притягивала к себе внимание наследника, словно магнит, и это внимание можно было ощутить на себе буквально кожей: ненавязчивое, но пристальное и глубокое, оно словно окутывало невесомым туманом объект, на который было направлено.
Несмотря на склонность к молчаливому созерцанию, Эйгон не планировал прерывать свой разговор с капитаном, тем более что Манукато пока никуда не торопился. Атмосфера между ними складывалась подходящая и разговор мог принять достаточно интересный характер, если бы принцу и его собеседнику было дано для этого чуть больше времени.

Приближение своего наставника сын Рейегара Таргариена ощутил еще до того, как лорд Грифоньего Насеста появился в поле зрения Юного Грифа. Этот человек занимал особое место в сокрытом плотной пурпурной пеленой мире принца. Было бы излишне просто сказать о любви - этого было бы слишком мало. Но истинно было то, что Джон Коннингтон прочно обосновался в глубине сердца юного Таргариена и пламя, названное именем Старого Грифа, горело бесценным цветком постоянно и вечно, как само бытие.
В первое мгновение, лишь только принц ощутил легкий ветерок предчувствия, сообщающего о скором появлении наставника, его сознания коснулась легкая досада; так невольно огорчаются
дети, когда родители идут забирать их из шумной компании уличных друзей домой. Но проходит момент - и отослать родителя назад, сказав ему "Ты помешал мне" становится уже невозможно. Особенно если это родитель и старший друг в одном лице. И как бы ни хотелось принцу продолжить беседу с капитаном Манукато тет-а-тет, он ни одним намеком не дал бы понять Коннингтону, что его присутствие нежелательно. Напротив, он даже попросил бы Старого Грифа остаться, если бы тот сам выразил желание удалиться, едва нарушив хрупкое уединение двух малознакомых людей.
Однако, лорд Грифоньего Насеста оставался прежним и, в благодарение всем богам, меняться не собирался. Принц любил его немногословную и местами грубоватую суровость; спроси его кто-нибудь, какие черты характера Старого Грифа он считает недостатками, Эйгон удивился бы и ответил, что у Старого Грифа недостатков нет. Для него - нет.

Не прошло и доли мгновения, как прежняя досада испарилась, заменяясь ровным, бессмертным теплом; а вместе с ним пришло ни с чем не сравнимое спокойствие и редкое ощущение безопасности. Встречая Коннингтона молчаливым взглядом и пряча ласку за ширмой лишь слегка смягчившихся черт, Эйгон ощущал нечто сродни чувству вины за то, что оставил Старого Грифа одного возиться с контрактом, а сам предпочел палубу "Дохлого Кракена" и общество капитана Манукато. Со стороны выходило, будто принц старался специально отделаться от своего друга и наставника - но это было не так и не хотелось бы, чтобы Коннингтон решил иначе. Хотя... Нет. Он бы так не решил.
Лишь слегка коснувшись фигуры Старого Грифа внимательным взглядом, брошенным искоса, Эйгон кивнул Коннингтону в ответ на краткую фразу, отдающую сухой невозмутимостью, и пронаблюдал за тем, как его наставник облокотился о борт корабля. Вся фигура бывшего десницы Эйериса красноречиво выражала упрямое намерение вмешаться в завязавшийся между Ноарисом и принцем Эйгоном разговор; Юный Гриф не имел намерения отказывать ему в привилегии  вмешиваться в свои дела, пусть даже это были просто беседы с незнакомцами. Развернувшись к борту "Дохлого Кракена" спиной, юный Таргариен положил обе руки на перилла, сомкнув сильные пальцы на темном дереве. Пустой стаканчик из под виски плавно перекочевал на поднос.
Позиция была очень удобной - Эйгон мог свободно переводить взгляд с одного участника сцены на другого; оба они попадали в поле его зрения, в то время как он находился между ними посередине.
- Ни от кого еще я не слышал о принцессе Дейенерис так много интересного - мягко произнес Юный Гриф, не собираясь выпускать капитана Манукато из цепких когтей дракона, заинтересованного недавно прозвучавшими речами - Молва горазда на выдумки, но Вы... - В чуть просветлевшем пурпуре заплясали веселые искорки - Вы видели лично не только принцессу, но и ее драконов. Немногие могут рассказать о таком не с чужих слов. Не буду скрывать своего интереса и спрошу, если позволите - принц вдохнул в легкие морской воздух и тень улыбки коснулась его дышащих кажущейся безмятежностью черт - Почему Вы решили, что она не способна справиться со своими детьми? Ведь эти драконы - не просто сказочные рептилии. Они ее дети. Нет связи сильнее кровной.
Матерь драконов. Вот, что следовало знать о Дейенерис в первую очередь. Но люди, увы, слишком тяготеют к поверхностной праздности, чтобы увидеть вокруг себя кого-то кроме шлюх и проходимцев, даже если мимо них пройдет живое чудо.

Переводить чудесный напиток не было нужды - опьянение не наступало и Ноарис с досады запустил бутылкой в море, с удовольствием услышав, как вода со звонким бульканьем поглотила сосуд. Кто-то сегодня напьется, пусть даже Утонувший бог!
- Дело сделано, - не голос, а урчание чьего-то пустого желудка. Капитан обернулся на источник, смерив его заинтересованным взглядом живых карих глаз. Спутник юного богача отличался весьма угрюмым нравом, но это не мешало его рассматривать, как образчик самого настоящего изгоя из чистокровных благородных. Часто ли такое чудо встречают капитаны, выросшие под кушеткой шлюхи? Нет, так что Манукато вперил взгляд в синие волосы лорда, с интересом выявляя в них седину. 
- Ни от кого еще я не слышал о принцессе Дейенерис так много интересного, - с легкостью переключив свое внимание на говорившего, Ноарис облокотился локтем о борт корабля. В воздухе понемногу начинало пахнуть грозой и капитан с наслаждением вдыхал этот запах, встречая взглядом гряду серых облаков на горизонте, смахивающих на рассерженных буйволов - таких же стремительных и сердитых. - Вы видели лично не только принцессу, но и ее драконов. Немногие могут рассказать о таком не с чужих слов.- капитан слегка прищурился, словно кот, которого хвалят за украденную сметану. В эту минуту ему показалось, что собеседник не верит ему. - Не буду скрывать своего интереса и спрошу, если позволите. Почему Вы решили, что она не способна справиться со своими детьми? Ведь эти драконы - не просто сказочные рептилии. Они ее дети. Нет связи сильнее кровной.
Глубокий вдох и выдох: ноздри капитана затрепетали, как у дикого животного, почуявшего добычу.
- Я буду столь откровенен, как и Вы, когда вскрою свои карты, - манерно выдавил Манукато, оглянувшись на лорда Коннигтона с осторожностью, словно опасаясь нападения, - это только моя догадка. Судьбой мне даровано знание грамоты и я читал немало книг о драконах, в которых сказано об этой "кровной связи". Один из ее драконов - самый большой, черный, с красными крыльями, точно связан с ней, как мне показалось, но остальные принадлежат друг другу и страху перед черным. Они будто сами по себе. В порту мне сказали, что видели драконов в цепях. Разве так обращаются с кровью от крови? Возможно ящеры более не подвластны воле своей матери.

Синие волосы Юного Грифа, собранные в длинный, перевязанный белыми серебристыми нитями хвост трепетали на ветру, словно желая вырваться на свободу и заплясать в потоках воздуха.
Их природное серебро становилось все сложнее прятать под синей краской; оно упорно пробивалось наружу, словно характер, который как его ни маскируй, все равно остается таким как есть. Яркая, насыщенная синева обновлялась раз в полторы недели, а то и чаще, но и эта мера уже становилась недостаточной; серебро словно "съедало" чужой, посторонний оттенок, каждый раз проявляя себя с еще пущей силой, чем прежде. В последний раз Юный Гриф окрасил волосы за два дня до отплытия.

Один из ее драконов - самый большой, черный, с красными крыльями, точно связан с ней, как мне показалось, но остальные принадлежат друг другу и страху перед черным. Они будто сами по себе. В порту мне сказали, что видели драконов в цепях. Разве так обращаются с кровью от крови? Возможно ящеры более не подвластны воле своей матери.

По-юношески светлые черты лица Юного Грифа погрузились в задумчивость, а взгляд затуманился, растворяясь в дали. Высокие пирамиды Астапора поднимались ввысь, словно столпы застывшего и превратившегося в камень пламени. Так же застыла в сердце принца Таргариена прохлада печали, принимающая формы обращенной вовнутрь задумчивости; слова капитана Манукато упали на плодородную почву, соединяя отдельные обрывки в единую, четкую картину стежок за стежком. Именно в эту секунду принц ясно осознал и принял чувство, что Рейегаль принадлежит ему, а он сам в свою очередь принадлежит этому дракону. Они стали одним целым в момент, когда взглянули в глаза друг другу. Невероятно сильное ощущение родственной, кровной связи пело, словно до предела натянутая тетива, становясь все острее с каждым мгновением, пока наконец, не сделалось невыносимо. В молчание, нарушаемом лишь всплесками разбивающихся о борт "Дохлого Кракена" волн, Юный Гриф поднес пальцы словно выточенной из мрамора руки к груди, как будто намереваясь ослабить хватку какой-то веревки или застежки, затрудняющей ему дыхание. Вовремя вспомнив, что никакой застежки нет, Эйгон вернул ладонь на деревянный борт - плавно и медленно, пряча в этом жесте все то, что ощущалось им в эту минуту.

 Четкость окружающего мира дрогнула с новым порывом злого, обжигающего ветра и погрузилась в белый туман, перемежающийся вспышками танцующих языков пламени. На какое-то время слух принца оглушила тишина, такая мертвая, что и сам он как будто умер на мгновение, соприкоснувшись с миром теней. Туман клубился, поднимаясь в высоту и заполонял собою закопченое небо, постепенно превращаясь в.... дым. Еще не понимая, где он и что происходит, Юный Гриф оглянулся в поисках Джона Коннингтона и капитана Манукато, но вдруг ясно увидел перед собой Кровавую площадь и возвышающуюся над ней ступенчатую пирамиду Ульгоров. Туман рассеялся так внезапно, словно его и не было. Красные завитки из мелкого песка танцевали на сильном ветру, сливаясь друг с другом и разъединяясь снова. Вырисовывающиеся один за другим силуэты людей сначала были похожи на сотканные из разноцветных облаков тени, но постепенно они обретали четкие формы и спустя несколько мгновений Юный Гриф уже потерялся в потоке живой и пестрой толпы, спешившей не пропустить какое-то дивное зрелище. Звуки чужих голосов, возгласов, звуки чьего-то смеха затягивали в яркий, сверкающий водоворот происходящего, что с каждым мгновением становилось все более реально. Прищурившись, принц сделал несколько шагов вперед и вдруг заметил, что все взгляды устремились куда-то ввысь; большая черная тень накрыла пространство над его головой - и Эйгон с опозданием запрокинул голову, присоединяясь к остальном люду. Он словно не был собой в эту минуту.
Зеленая чешуя приглушенно светилась в солнечных лучах, словно живая, переливающаяся волшебством драгоценность. Размах перепончатых крыльев впечатлял, хотя Рейегаль и не был таким большим, как Дрогон, который тоже был здесь. Но как бы ни был красив и силен черный дракон, как бы ни завораживали наблюдателя молочные крылья Визериона, внимание Юного Грифа утонуло в ясной зелени сверкающей чешуи Рейегаля, а сердце исполнилось спокойной и теплой, словно парное молоко, любви к этому существу. Это было похоже на сочетание братской и отцовской любви в одном флаконе - сочетание, неизвестное юному принцу доселе. Ему вдруг стало очень легко, так легко, что он готов был и сам воспарить в небеса, расправив широкие крылья и отдавшись прохладным потокам ветра. Глубоко вдохнув в легкие воздух, он закрыл глаза и раскинул в стороны руки, ощущая, как воздушные течения подхватывают его тело....
И вот уже он летит.

С высоты Кровавая Площадь казалась совсем маленькой, словно лежала на ладони, а пирамида Ульгоров и вовсе выглядела игрушечной. Пестрые маленькие фигурки, издающие громкие возгласы и показывающие в небо пальцем, вызвали у Юного Грифа странное умиление. Он взмахнул сильными перепончатыми крыльями и, поймав мощный поток ветра, накренился влево, облетая площадь; краем глаза он снова заметил Дрогона, направляемого маленькой сереброволосой всадницей, чьи волосы были заплетены в толстую узорчатую косу. Дейенерис.
Душа его пела и сдерживать это ощущение не было сил; восторг рвался наружу - и в конце концов вырвался в мелодичном, протяжном выкрике зеленого дракона, эхом отразившемся от каменной площади и затем утонувшем в небесной выси. Хотелось взмахнуть крыльями  и слиться с ней воедино, воспарив еще выше, но вместо этого он пригнул шею и устремился вниз, вслед за Дрогоном....

Он ощутил себя маленькой, жалкой песчинкой, когда снова оказался в толпе - едва держащийся на ногах, оглушенный и смятенный тем восторгом, что окутал его во время полета. Восторгом и силой, что текла в его венах подобно жидкому огню. Человеческое тело не могло вместить в себя сразу столько - и слабло под натиском эмоций, слишком сильных для простого человека. Однако, эта слабость уже не могла остановить Юного Грифа. Он стоял сейчас слишком далеко от центра площади и ничего не видел перед собой, кроме бесчисленного количества таких же как и он сам людей; но все его существо рвалось вперед, ТУДА - и он попытался пробиться к центру действа, пройдя через толпу, становящуюся все плотнее. Это было непросто и он вяз в живом океане, состоящем из человеческих тел. Какие то невидимые путы мешали ему, оплетая ноги. Бороться с ними становилось все сложнее, но он не сдавался до тех пор, пока эта яркая и четкая картина не дрогнула перед его глазами. В этот момент чьи-то невидимые руки словно встряхнули его за плечи - и Юный Гриф остановился, оглушенный страшным и сильным звуком, до самого основания потрясшим его рассудок.
В глазах у него потемнело. Какая-то тяжелая тишина нарастала внутри, давя на барабанные перепонки - и вдруг взорвалась безумным воплем боли и страха, что в свою очередь утонул густом, вязком, неестественно больном звуке, ознаменовавшем собой конец всего живого в эту минуту. Задохнувшись, Юный Гриф тяжело упал на колени, словно срезанный под корень. Зрачки его широко раскрытых глаз сузились от боли и ужаса, которые он буквально физически ощущал вокруг - и принц снова увидел драконов, взмывших высоко над городом. На этот раз все они показались ему чудовищами, порожденными темным колдовством; он хотел бежать от них, но не мог.  
А потом все исчезло в сплошном, ярко-оранжевом потоке пламени,  и он увидел в этом пламени одного-единственного человека - бледного одноглазого мужчину с губами синими, как у мертвеца. Но и это видение тоже пошатнулось, уносимое новыми потоками безумных огненных вихрей и сотнями, тысячами воплей, сливающихся в один - пронзительный и дикий. Казалось, что звук уже достиг своего пика - но новая волна, еще более сильная, сотрясла сознание юного Грифа так, что он коротко и громко вскрикнул, словно раненый в сердце - и сжал голову руками, закрывая ладонями уши. Черты его лица исказились острой болью - и он утонул в ней, теряясь в сверкающей бездне больного безумия. Темная кровь медленно стекала по внутренней стороне его ладоней вниз, прокладывая густые багровые дорожки по запястьям принца.

А потом все исчезло. Оборвалось. Оглушенный и раненый увиденным, он не сразу понял, где находится. Каждая мысль отдавалась в его голове болезненным выстрелом и боль была такой сильной, что он даже не мог закричать. Она текла ядовитым потоком в его венах, выступая холодной, обжигающей испариной на висках. Эйгону понадобилось время, чтобы осознать, что он сидит на палубе, прислонившись к борту корабля спиной, а его ладони все еще зажимают уши с отчаянной силой безумца. Боль пульсировала у него в голове, угрожая отобрать у Юного Грифа связь с внешним миром и отправить его во тьму, лишив сознания.  Этого принц допустить не мог. 

Уцепившись пальцами за борт, Эйгон с видимым усилием поднялся на ноги - и чуть не рухнул на палубу снова. Он не заметил, что его ладони выпачканы в крови  так же, как не заметил ни Джона Коннингтона, ни капитана Манукато. Удаляющаяся каменная громада Астапора - вот что его интересовало.
Огненный пурпур взгляда буквально впился в даль, пронзая пространство насквозь, словно лезвие наточенного кинжала. Не понадобилась бы даже подзорная труба, чтобы увидеть клубы дыма, поднимающиеся над древним городом и беснующиеся языки пожарища, пожирающего выстроившиеся в порту Астапора корабли. Огонь был жаден - но еще более жаден был огонь дракона. Пальцы принца впились в борт корабля с еще большей силой.
- Ее больше нет - произнес Эйгон, не отрывая взгляда от пылающего города - Кровной связи больше нет.
Он был бледен, словно мраморная статуя. В ярком пурпуре бесновалось пламя огня. Длинная прядь, обрамляющая левую сторону лица, полностью стала серебряной, резко выделяясь на фоне остальной синевы широкой полосой. Она переливалась при свете дня, словно чистое жидкое серебро. Можно было решить, что Юный Гриф поседел от пережитых ощущений.
Время словно застыло, замерев; Джон Коннингтон, в безмолвном изумлении взирающий на своего воспитанника, не сразу осознал, что ему делать, когда очередное видение Эйгона наконец оборвалось. "Очередное" ли? Ведь на этот раз случилось что-то совершенно особенное. В ушах еще звенел острый, болезненный крик, который заставил похолодеть в жилах Старого Грифа кровь и на время оглушил лорда Грифоньего насеста. Насколько испугался он в этот момент за принца, мужчина не осознавал и сам. Но даже огненное зарево, полыхающее на месте Астапора, не смогло оживить застывшего, словно стекло, красноречивого взгляда. 
 Коннингтон опомнился лишь тогда, когда юный Таргариен предпринял первую попытку подняться. Резко подавшись вперед, лорд крепко ухватил Эйгона под локоть, едва ли не рывком - но вместе с тем достаточно осторожно возвращая ему равновесие. Что делать, мужчина еще не решил, но слова Юного Грифа в зародыше уничтожили появившиеся было мысли.
- Что? - переспросил Коннингтон, беспокойно впиваясь взглядом в черты воспитанника- Что ты....
Он осекся; "седина" резанула взгляд старого вояки, словно лезвие ножа. Не заметить такого невозможно было при всем желании.
Пара секунд - и Старый Гриф взял себя в руки. Повадки хищника поразительно гармонировали в нем со своеобразной заботой, пусть и довольно резкой на взгляд большинства. На мгновение лорд Коннингтон и вовсе забыл, что на палубе они не одни. Бросив быстрый взгляд на капитана, мужчина поджал губы, словно досадуя на свою ошибку, но будучи твердо намеренным ее исправить. Манукато и так увидел много лишнего, а тем временем принц был слишком слаб, чтобы оставаться на палубе хотя бы еще секунду. И Джон не мог поручиться, что Эйгон придет в себя в ближайший час, не говоря уже о минутах.
- Прошу извинить нас, капитан. Мой спутник нездоров- фразы Коннингтона звучали все так же отрывисто, но прошлая откровенная враждебность испарилась, уступив место серьезности человека, которому не до шуток.
Кивнув Манукато, Старый Гриф перекинул бледную руку принца через плечо и, сколь возможно быстро, повел Эйгона прочь, словно грифон, уносящий в когтях ценную добычу.