- "Лорд Тайвин Ланнистер зовёт тебя в Королевскую Гавань."
Его чёрный скакун бежал по плодородной земле Простора с самого утра, но даже не запыхался. Дорнийские песчаные кони были меньше и тоньше чем вестеровские дестриэ, и не выдерживали веса рыцаря, его доспехов и оружия. Зато они могли бежать целый день и ночь, а затем ещё один день без отдыха.
- "Ждать больше нельзя."
Всадник на его спине казался столь же неутомимым, как и его конь. Необременённый тяжёлым рыцарским доспехом, он сидел в седле ровно и легко, словно не было для него на свете удобнее сидения. Умело приподнимаясь на стременах в такт галопу, неугомонный всадник нёсся впереди остальных своих спутников. Хоть они и скакали галопом, ему всё казалось, что они движутся слишком медленно.
- "Тебя будут подстерегать опасности."
Путь их лежал через горы и леса - начинался в Солнечном копье, проходил через Перевал Принца, через Дорнские Марки, мимо Саммерхола, вдоль границы земель Баратеонов и Тиреллов, короткий отрезок по Дороге Роз, потом снова через холмы и равнины, прямо к подножью Королевской Гавани. Сначала он собирался плыть на корабле. Но в последний момент он передумал и пересел на коня. В итоге он добрался до Корлевской Гавани на неделю раньше, чем его там ждали. Неподготовленный враг всегда уязвимее, чем собранный.
- "Слушай, наблюдай и запоминай."
Земли вокруг реки Черноводной остались выжжены и мертвы после схватки войск Ланнистеров и Станниса. Копыта коня вздымали тучи пепла, который потом долго кружился в воздухе и не оседал на землю. Наездник взлетел на очередной холм, возвышающийся над Черноводной, и резко натянув поводья, развернул коня.
Тристо дорнийских воинов и девять высших лордов Дорна остановились вслед за Принцом Оберином Мартеллом. На ветру струились яркие ленты, шёлковые шарфы, обмотанные поверх бронозовых шлемов, лёгкие плащи и знамена лордов. Каждый воин нёс своё оружие и свой круглый щит. Среди отряда были и женщины, которые выдержали тяжести пути не менее доблестно, чем мужчины.
- "Тебе предложат руку королевы Серсеи. Реши сам, принять её или нет."
За рекой словно нарисованным силуэтом стояла Королевская Гавань. Город восседал на трёх холмах. На холме Эйгона красовался Красный Замок, а на холме Визеньи подобно короне стояла Великая Септа Бэйлора. Впечатление портил лишь не очень приятный запах, который чувствовался даже на таком расстоянии.
- "И я прошу тебя," - всплыли в памяти последние слова разговора Оберина с братом. - "Умоляю. Не делай глупостей! Будь осторожен."
Принц Оберин хищно усмехнулся.

Лорд Тайвин вышел во двор Красного Замка. Золотые доспехи, отражая лучи полуденного солнца, торжественно сияли. На встречу с Оберином Тайвин решил явиться, как военачальник, а не как десница, поэтому золотая цепь из рук осталась в его покоях. Единственным, что могло выдать нынешнюю должность Тайвина, была булавка в виде руки, удерживающая его красный плащ. Золотые плащи, две сотни пеших и пятьдесят конников, уже выстроились посреди двора. Перед ними кто в шикарных одеяниях, кто в блестящих доспехах находились благородные особы: ставший совсем недавно лордом Титос Бракс и что-то обсуждающий с темнокожим Джалабхаром Ксо, свергнутым принцем Летних островов, наследник лорда Дамона Сир Аддам Марбранд, дающий урок владения мечом нескольким золотым плащам, смеющиеся тесть Кивана Сир Харис Свифт и Сир Мерлон Кракехолл и многие другие. Осмотр своей свиты прервал неуверенный детский голос за спиной:
- Милорд Десница.
Тайвин развернулся. Перед ним стоял его внук Томмен, в сопровождении Осмунда Кэттлебка.
- Лорд Тайвин. Прошу прощения за то, что явился с вашим внуком, но королева Серсея дала четкое распоряжение не оставлять принца без охраны, однако вашего приказа я так же ослушаться не мог, - оправдываясь, произнес рыцарь. Тайвин пронзительно посмотрел на Кэттлбека.
- Стараясь услужить всем, вы не услужите никому, - ответил Тайвин белому плащу и перевел взгляд на внука. На мальчике были надеты доспехи, на которых был изображен олень Баратеонов, из маленьких ножен на поясе торчала такая же маленькая рукоять меча.
- Принц Томмен, - поклонился внуку Тайвин. – Рад видеть Вас. Чудесные доспехи. Собираетесь сегодня потренироваться в рыцарском искусстве?
- Нет, - нерешительно ответил мальчик. – Я бы хотел отправиться с вами встречать дорнийцев. Быть может, они привезли Мирцеллу.
В другой раз Тайвин бы попросту объяснил внуку, что его сестры там не будет и попросил Кэттлбека отвести мальчика обратно, но после общения с Джоффри лорду Утеса захотелось узнать разницу между сыновьями Серсеи.
- Думаю, она все-таки осталась в Дорне, но если хотите, то можете поехать с нами, - после этих слов на лице маленького принца засияла улыбка, и он радостно кивнул головой. - Сир Кэттлбек, - обратился Тайвин к гвардейцу, - немедленно подготовьте лошадь для принца Томмена, и для себя естественно.
Белый рыцарь без лишних слов отправился выполнять приказ десницы. Томмен хотел увязаться за ним, но Тайвин остановил его.
- Ваше Королевское высочество, сир Кэттлбек справится сам, пройдемте лучше со мной и поприветствуйте подданных Железного Трона.
Томмен не сказал ни слова, а лишь кивнул головой. Тайвин не мог не обратить на это внимание. Младший сын его дочери куда податливее Джоффри, а то, что он заботится о благополучии сестры, говорит о милосердии, о котором королю, наверное, даже неизвестно. Единственное, что у них общего – это зеленые глаза и золотые волосы, отличительные черты всех Ланнистеров. Черты, за которые законных наследников Вестероса назвали грязным результатом кровосмешения.
Томмен быстрым шагом стал спускаться, оставив Тайвина позади. Лорд Утеса вновь повернулся лицом во двор. В этот раз уже никто не занимался своими делами, солдаты стояли в постройке «Смирно», лорды и сиры более не были отвлечены ничем - они, ожидающе смотрели на десницу. Кээтлбек очень быстро снарядил лошадь для принца Томмена, и к тому времени, когда Тайвину подвели его скакуна, мальчик уже был верхом.
Лошадь Тайвина была та же, на которой десница участвовал в битве Черноводной. Белый скакун в золотой броне. Лорд Утеса быстро взобрался на него. И ничего не ожидая, отправил лошадь вперед. Колонна последовала за десницей.
На всем пути из Красного Замка Тайвин наблюдал за своим внуком. Мальчик держался в седле куда увереннее, чем в общении с дедом. Однако за всю дорогу из Королевской Гавани мальчик не единожды общался с лордами и рыцарями. Так по пути от Септы Бейелора до Королевских Врат он очень увлеченно слушал Сира Аддама Марбранда, а чуть раньше с пристрастием о чем-то расспрашивал Джалабхара Ксо. Тайвин с трудом мог бы представить на его месте Джоффри. И в какой-то момент десница поймал себя на мысли, что из маленького принца под его руководством вышел бы куда лучший правитель, чем из старшего сына Роберта. Быть может, Томмен и был чересчур добр, но закалить характер мальчика было бы делом времени, в то время как искоренить жесткость Джоффри – задача невыполнимая. Пока Тайвин думал об этом, он и его свита поднялись на высокий холм.
- Дорнийцы, - заприметив знамена, произнес сир Мерин.
- Встретим их здесь, - приказал Тайвин и колонна остановилась.

Этот несносный мужчина снова пришел первым.
Как тебе это удается, любовь моя? Всегда быть на полшага впереди, но в то же время - рядом со мной? Змей, воистину змей... Мой личный Уроборос.
Кобыла послушно замерла, повинуясь движению Элларии, и укоризненно фыркнула - остановка была слишком стремительной. да и запах гари, еще исходивший от дуба, заставлял животное нервничать. Эллария ласково погладила свою Песчинку по холке. Кобыла еще немного посопела и успокоилась.
- Смотри, Эллария, вот и знамёна Ланнистеров.
Женщина обернулась на голос Оберина - и утонула в его глазах. Драконово стекло любви и смерти на дне этих глаз, всегда холодное и твердое, расплавилось в один миг. Расплавилось и теперь кипело, и в испарениях этого кипящего камня Эллария чувствовала беду.
- Месть и камень варились вместе. Камень сварился. Месть осталась твердой. - Прошептала женщина, легонько касаясь пальчиками руки возлюбленного.
Тонкие губы Оберина тронула улыбка - одновременно хищная и нежная, жесткая и мечтательная. Он понял ее, как всегда, до самого донышка. Понял то, что она понимает его, поддерживает - и то, что, несмотря на все это, боится.
Маленькая Лореза подбегает к матери и утыкается носиком в ее юбку. Левая ручонка крепко сжимает ткань, правая - так же судорожно стискивает детскую книжку.
- Что случилось, доченька? - Эллария ласково гладит маленькую Змейку по голове и терпеливо ждет ответа.
- Лев... Он... Сожрал солнце! - Рыдает Лореза, наконец отпустив юбку матери. Левый кулачок теперь трет заплаканный глазик и Эллария мягко отстраняет руку дочери от лица. - Не хочу! Люблю солнышко! Плохая книжка, плохая!
Книжка летит в один из фонтанов, которыми так богаты Водные Сады. Женщина провожает взглядом утонувший томик и берет дочку на колени.
- Не волнуйся, доченька. - Губы женщины нежно качаются мокрой от слез детской щечки. - Это всего лишь сказка.
- П... правда? - В детских глазах плещется недоверие.
- Правда, моя маленькая. Сказки иногда врут. Лев не может пожрать солнце.
Эллария выныривает из воспоминаний, мотает головой, ловя удивленный взгляд Оберина.
Лев не может пожрать солнце...
Ведь не может?
Хочется обратиться с этим вопросом к Оберину, заползти к нему на колени, как ребенок. Но принц неожиданно срывается с места и его возлюбленной остается только последовать за ним.На этот раз Эллария прилично отстала. Золотистая кобылка мчалась во весь опор и Элларии пришлось заставить ее перейти сначала на рысь, а потом на шаг. Шагом она и подъехала к принцу, заставив лошадку остановиться на полшага сзади Оберинова жеребца.
Перед глазами Элларии вставал на дыбы вышитый золотом лев.
Конечно же, он не может пожрать солнце. Какая же ерунда иногда лезет в голову...

Будь Тайвин лет на двадцать семь-двадцать восемь моложе, то непременно отдался бы витиеватой беседе с Оберином Мартеллом с огромным удовольствием, которое ему всегда приносили интриги. Однако все эти удовольствия остались в прошлом. Тайвин играл «в сухую», без эмоций, без волнений и без радостей, хотя было бы глупо лгать самому себе, что Оберин не вызвал своим приездом некое подобие удовлетворения в глубине души у Десницы.

Вот уже много лет лорд Ланнистер не встречал соперника, которого мог бы считать достойным себя, но Оберин с лихвой восполнил многолетнюю недостачу, но пока что был достаточно прозрачен в своей игре.

В ответ на каждый поклон, отвешиваемый не менее гордой, чем сам Оберин Мартелл, свитой прибывшего гостя, Тайвин отвечал едва заметной полуулыбкой и внимательным холодным взглядом, свойственным его светло-зеленым глазам. От него ни скрылась ни одна деталь, ни одно движение, но весь этот спектакль пока только умилял умудренного опытом и интригами военоначальника. Лорд Кастерли-Рок и сам прежде играл в игру с "гордостью", но всю ее сладость осознал только тогда, когда судьба подарила ему для этого более серьезные основания в виде титулов, должностей и семейных связей. Что же было у Оберина? Пока только армия и деньги. Мирцелла. Но ею можно было бы пожертвовать в том случае, если переговоры пройдут крайне неуспешно, в чем Тайвин Ланнистер сомневался.

Мартеллам был выгоден союз с правящим домом, а вся эта мишура с представлениями не более, чем повод выторговать себе наиболее лакомые куски пирога Вестероса.

- Ваша свита напоминает мне ночное небо, на котором столь ярко сияете Вы и Ваша прекрасная спутница. - покачнувшись в седле, Тайвин кивнул Элларии Сенд ниже и дольше, чем всем остальным спутникам Оберина, - Одними словами, дом Мартеллов по прежнему прекрасен и могуществен, как небесные светила, что дарят нам не только свою красоту, но и могущество.

Лошадь Десницы всхрапнула и потянула повод, от чего наезднику пришлось приструнить ее легким шлепком по шее. К удивлению и большой гордости внезапно подал голос Томмен, доселе робко остававшийся в стороне от общей беседы.

- Мой брат будет рад принять таких дорогих гостей в Красном замке, - тоненький голосок мальчика нарушил натянутую обстановку, охрана Тайвина заулыбалась поступку юного принца; чистый незамутненный взгляд, направленный в лицо Оберину Мартеллу, горел любознательностью и интересом.

Даже на лице Тайвина промелькнула улыбка больше похожая не на данность, но на искренний порыв.

- Нет нужды задерживаться здесь, принц Мартелл, Вы и Ваши люди устали, - Тайвин натянул поводья и повернул свою лошадь в сторону Красного Замка, колонна за ним дружно повторила его действия, поспешно расходясь в обе стороны, чтобы дать дорогу деснице, принцу Баратеону и принцу Мартеллу.
Их лошади легкой рысью поскакали вперед. Оберин на своем сильном коне, в сбруе которого (или в побрякушках на самом принце) с каждым его шагом что-то тихо звякало; Его Высочество принц Баратеон по его правую руку на своем низеньком буром мерине – молчаливый и мрачный, но держащийся в седле ровно и твердо; и, наконец, десница короля лорд Тавин Ланнистер справа от внука, возвышающийся на своем стройном длинноногом коне, чья грива была укрыта вышитым золотом красным бархатом, а хвост, такой длинный, что касался самой земли, хлопал по не менее богатому покрывалу, укрывающему круп. Все три лошади двигались вровень, будто являя собой наконечник копья из всадников, быстро приближающихся к замку. За Мартеллом следовала его свита, растянувшись вдоль утоптанной копытами дороге, свита же принца Баратеона ехала за его спиной и спиной его деда более кучно, но также молчаливо, лишь зыркая влево и даря дорнийцам подозрительные взгляды. Сам Тайвин лишь бросил короткий взгляд через плечо на Элларию, семенившую за отцом своих бастардов, будто ее кобыла была привязана к коню Красного Змея. Эта шлюха была тараканом в пудинге, которым Оберин потчевал Тайвина, льстиво улыбаясь. При этом этот таракан вовсе не был единственным, и даже самым жирным и гадким он не был – и всех их предстояло проглотить именно Ланнистеру. Вовсе не для короны, не для собственной дочери и не для себя. А для великого дома, чья судьба волновала лорда больше всего перечисленного вместе взятого. И пусть Мартелл будет спать хоть со всеми шлюхами Дорна и Гавани, со всей своей свитой, да хоть с собственным конем – Тайвину было плевать обо что он марает свой член. Брак не имел ничего общего с любовью и прихотями. Он был договором, соглашением. Серсее, конечно, придется разделить с мужем постель, чтобы зачать ребенка, но это не будет страшнее, чем спать с пьяным Робертом Баратеоном. И это далеко не самая большая жертва, которую она принесет во благо собственного дома.
- Мы обсудим дальнейшие отношения наших домов, как только Вы и Ваши люди смоют дорожную пыль и отдохнут, - глядя только вперед, будто Тайвин говорил вовсе не Змею, а всем. В этих словах был и тонкий ответ на то, что заключал Оберин в словах «Дорн» и «правящая династия». – С этим также нет нужды задерживать. Ведь и король, и Вы, - Тайвин перевел взгляд на Оберина, - Ваша Светлость… -  но тут же вновь устремил взгляд вперед, - преследуете одну цель – укрепить положение и силу собственного дома. Солнце осветит льва, а львиный рев провозгласит силу и власть солнца…
- Мирцелла, - Томмен, практически перебив десницу на середине слова, внезапно поднял свою светлую голову, глядя на Змея хмуро, но отчасти наивно, - моя сестра, - пояснил он, будто мог иметь в виду какую-то другую Мирцеллу. – Ее нет с вами. Почему?
- Принцесса осталась в Дорне, Ваше Величество, - Тайвин сам ответил Томмену, повернув в его сторону голову и принимая теперь на себя взгляд его зеленых глаз. – И Дорн оказывает ей не менее теплый и безопасный прием, чем оказываем нашим дорнийским гостям мы, - последние слова предназначались уже Красному змею.
Было очевидно, что девочка в этой паутине интриг играла роль некого подтверждения безопасности Мартеллов в Королевской Гавани, принося тем самым собственную жертву во благо своего дома. И без нее этот прием был бы слишком шатким и неоднозначным, вряд ли бы принц Мартелл вообще вот так просто поравнял бы собственного коня с конем Тайвина, если бы не имел на своей стороне поля для игры в кайвассу такую фигуру, как Мирцелла.
А вот наивность юного принца начинала не на шутку тревожить десницу – это было непозволительно и следовало это исправлять – мало того, что такой податливый и несмышленый мальчик может стать послушной марионеткой в руках собственной вспыльчивой и малодумной матери, но даже наивно по глупости запросто мог сыграть против собственной семьи.